Тамара Сычева - По зову сердца
— Ах вы, гады! — со злобой крикнул Денисенко и, подскочив к панораме орудия, скомандовал: — Заряжай!
Последовал выстрел. Из танка показались дым и пламя. Завязалась ожесточенная дуэль между танками и пушками. Прямым попаданием снаряды разворачивали броню, рвали гусеницы. Некоторые подбитые танки вертелись на месте, пытаясь выйти из боя.
Я смотрела на убитого Осипчука, едва сдерживая слезы.
На батарею пришел майор Трощилов. Увидев лежащее под кустом тело Осипчука, он снял шапку, отдав последнюю почесть погибшему товарищу. Потом, стиснув кулаки, подошел к телефону и приказал:
— Галя, вызовите к аппаратам командиров батарей.
Галя стала кричать в трубку:
— «Дон», «Дон», вызывает «Орел». «Волга», «Волга», вызывает «Орел».
Связавшись с батареями, девушка передала майору трубку.
— Через несколько минут будет залп «катюш», это сигнал к открытию огня по засеченным огневым точкам противника, — предупредил командиров батарей Трощилов.
Не успел он договорить, как «заиграли» «катюши».
Наши пушки открыли ураганный огонь.
Артиллерийская канонада продолжалась около двадцати минут. Потом из окопов выскочили гвардейцы-пехотинцы. С криком «ура» они бросились вперед и смяли гитлеровских вояк. На плечах отступающего противника наши части ворвались в город Банска Быстрица и закрепились на его западных окраинах.
Наступила ночь. Пошел дождь, бой утих. Вся промокшая, сидела я в окопе, застланном ветками, и дрожала. Прижавшись к мокрой стене и засунув руки в рукава, уткнула нос в поднятый воротник шинели, стараясь хоть немного согреться. Слышу, меня кто-то зовет:
— Товарищ лейтенант, вам письмо.
Подняла голову и увидела нашего почтальона. Несказанно обрадовалась, думая; что письмо от родных. Но оно оказалось от Жернева.
Григорий писал, что живет под Москвой, служит в инженерных войсках. Его назначили начальником отряда по разминированию полей и ликвидации неразорвавшихся снарядов. Он спрашивал о моем здоровье и выражал надежду, что после войны мы снова будем жить вместе.
Но письмо его заканчивалось так:
«Не знаю, сможем ли мы с тобой наладить семейную жизнь после того, как ты была в армии и носила серую шинель. Не нравятся мне женщины в серых шинелях».
Я вспыхнула от обиды, от возмущения, вскочила и чуть не разорвала письмо. Как он мог так написать! Впрочем… Да, теперь я окончательно убедилась, что Жернев совершенно чужой мне человек. У нас нет ничего общего. Мы по-разному смотрим на вещи.
На следующий день я написала ему:
«Ты возмутительно говоришь о женщинах, которые вместе с отцами и братьями отстаивали свободу нашей Родины. Какую огромную пользу принесли они армии! Если бы ты был больше на фронте, ты бы увидел их на передовой, а санбатах, в продовольственных отделах, ты бы увидел женщин — регулировщиц, летчиц, артиллеристок, зенитчиц. Всмотрись — и вытянись перед ними по команде «смирно».
В конце апреля, прорвав неприятельскую оборону под городом Брно, наши войска устремились вперед, настигая отступающих гитлеровцев. Воины дивизии, воодушевленные победами Красной Армии под Берлином, не давали врагу ни одного дня передышки. Вместе с чехословацкими партизанами мы срывали все попытки врага сопротивляться, не давая ему возможности грабить и уничтожать народное достояние.
Однажды мы везли свои пушки на западную окраину села, только что освобожденного от оккупантов. Противник пытался продолжать сопротивление, делал артиллерийские налеты.
Офицеров дивизиона вызвали в штаб на совещание. Мы должны были познакомиться с новым приказом командования. Говорили, что на совещании будет представитель штаба.
Не успела я переступить порог аккуратного чешского домика, в котором размещался штаб дивизиона, как начался ожесточенный массированный налет тяжелой артиллерии противника. Снаряды рвались близко. Вдруг все загремело, меня отбросило в угол кухни. Дым и пыль застлали глаза. Волной вырвало дверь в другую комнату, и сквозь проем виднелось ясное, голубое небо.
— Там же были командир дивизиона и еще один майор, — услышала я чей-то возглас рядом.
Кругом слышались крики и стоны. Я поднялась и хотела выбежать во двор вместе со всеми, но камни и штукатурка, упавшие с потолка, ударили меня по спине, и я упала. Мимо кто-то пробежал и выскочил во двор. Между разрывами вражеских снарядов я услышала протяжный стон, раздавшийся из разрушенной комнаты. Бросилась туда. Увидела сапоги, торчавшие из-под груды камней и балок.
Вбежал связной командира дивизиона, и мы молча начали разбирать развалины. Несколько минут лихорадочной работы, и мы увидели лежащего без сознания, окровавленного майора Трощилова. Вытащили его в кухню, хотели переждать налет, но обстрел не утихал. Снаряды рвались во дворе. Связной выбежал во двор, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но тут его самого ранило.
Видя, что дом в любой момент может обвалиться, я напрягла все свои силы и, взвалив на спину грузное, безжизненное тело майора, потащила его через двор в бункер. Внезапно снова раздался оглушительный взрыв. Меня чем-то очень сильно ударило по ногам, и я упала под тяжестью своей ноши. Подбежали сидевшие в бункере бойцы и подобрали нас.
В бункере врач дивизиона сделал нам перевязки. Майор был без сознания, его лицо заливала кровь, у меня была разбита нога.
Когда нас грузили на машину, чтобы везти во фронтовой госпиталь, я увидела, что от домика, где помещался штаб дивизиона, осталась только груда развалин.
Прошло несколько дней. Забинтованная нога еще болела, трудно было ступать на нее. Достав костыли, я первая навестила майора Трощилова. Он удивился, когда увидел меня в госпитале.
— А вы почему здесь? — спросил он, заикаясь. — Когда вас ранило?
— Тогда же, когда тащила вас. У меня ушиб голени.
В этот день приехал навестить майора врач дивизиона. Он рассказал ему все, что было связано с историей его ранения.
— Так что это значит? — спросил меня майор вечером. — Вы меня уже вторично спасли от смерти?
— Надо же выручать боевых товарищей.
— И мне ничего не захотели сказать?
Я перевела разговор:
— Вашего связного ранило тогда же во дворе, он лежит здесь в госпитале.
— Да. Проведайте, пожалуйста, его и передайте мой привет, — попросил Трощилов.
Майор задумался и больше ни о чем меня не спрашивал. Его брови, видневшиеся из-под бинта, нахмурились, глаза были влажны. Я простилась и ушла.
Вечером в мою палату пришла сестра и сказала:
— Чем вы сегодня расстроили майора? Ему стало хуже… Отказывается от еды, жалуется на головную боль. И все молчит, не отвечает на вопросы.
— Не знаю, — ответила я.
Хотела пройти к майору, но сестра меня остановила:
— Пусть заснет.
Наутро она снова пришла и сказала, что майор всю ночь не спал.
— Лежит с открытыми глазами и о чем-то думает.
К обеду я пошла проведать его. Увидев меня, он обрадовался. Я придвинула стул к его койке и села.
— Вы, кажется, плохо спали?
— Да, я не спал.
— Почему?
— Потому, что много думал.
— О чем же вы думали?
— О вас, — произнес майор, пристально глядя на меня.
В этот вечер я долго сидела у постели Трощилова. Рассказывала ему о своей жизни. О боях, в которых участвовала, о семье, о муже. Он очень внимательно слушал меня.
Впервые за четыре года я изливала свою душу, чувствуя, что рядом человек, которому я могу сказать все.
Закончила тем, что показала ему последнее письмо Жернева. Майор прочитал его и нахмурился.
— Итак, дороги наши разошлись, — сказала я, взяв письмо, — вы видите, что это за человек.
— Я сам свидетель вашей жизни в армии и счел бы за счастье иметь такого друга в серой шинели, как вы, — медленно проговорил майор.
— Не надо, — сказала я. — Вам сейчас нельзя волноваться. Молчите, а то я уйду.
Майор замолчал, отвернулся, но этот наш разговор оказался началом больших перемен в моей жизни.
Был яркий солнечный день, когда мы возвращались в часть. Машина мчалась по гладкому асфальтовому шоссе. Весенний ветер бил в лицо, трепал волосы. Вокруг все зеленело, радовалось весне. Радостно было и на душе. Сводки Совинформбюро говорили о наших грандиозных победах. Чувствовалось, что война подходит к концу, и это вселяло бодрость и особенную жажду жизни.
В части я снова заняла свое место. Шли мелкие скоротечные бои. По дорогам в тыл направлялись вереницы пленных. На запад удирали самые отъявленные головорезы. Мы неотступно преследовали отступающего противника.
…2 мая радио принесло долгожданную весть — пал Берлин, столица фашистской Германии.
Приближался час полной победы над врагом.
