Тени Донбасса. Маленькие истории большой войны - Олег Юрьевич Рой
Доходить до Президента не понадобилось, хотя, конечно, всё было непросто. Помогла одна из внучек. Оля работала в ОНФ, рассказала там про бабушку Марию — дело и задвигалось.
Сначала — три месяца обучения в Ростове. Потом Донецк — многострадальный город обстреливали каждый день. В тот день как раз накрыли больницу, куда прибыли «новобранцы», включая бабушку Марию, так что в работу она включилась сразу же по приезде.
Руководство сразу оценило её настойчивость, самоотдачу и золотые руки. Вскоре бабушка Димы стала старшим санитаром. Ей предлагали относительно спокойную работу в тыловом госпитале…
— Хотела бы я спокойствия, сидела бы в Хабаровске, — ворчала Мария Богдановна, вновь и вновь отправляясь со своей «мотолыгой» на передовую.
* * *
— Все наши живы, слава Богу, — рассказывала бабушка внуку, накладывая повязку поверх стяжки. «Мотолыга» быстро доставила в госпиталь Димку и его товарищей. Хирурги занялись тяжелыми, а в очередь к Марии Богдановне выстроились те, кто мог самостоятельно передвигаться.
Стяжку она делать, конечно, умела, хотя обычно этим занимаются врачи. Рана у Димы и правда оказалась не опасной, но противной — осколок сорвал кусок кожи и оставил неглубокую борозду, края которой бабушка и стянула, приговаривая: «Мужчину шрамы украшают». Страшнее была контузия, но Димка разговаривал довольно сносно, а значит, все было в общем неплохо.
— Дядя Вова в госпитале, — продолжила старушка. — Они с Валеркой в артиллерии, на гаубице; недавно по ним прилетело, Валерке ничего, а у Вовки — пуля в плече. Женька в разведке, недавно ему награду какую-то вручили, наверно, поедет к Оленьке своей, в отпуск. Я за тебя словечко замолвлю — может, тоже наградят и отпустят…
— Да не надо, бабушка, — засмущался Дима. — Зачем?
— За надом, — безапелляционно ответила старушка. — Нечто, ты Вику свою повидать не хочешь? Она про тебя справлялась даже перед моим отъездом.
— Она мне пишет, — признался Дима. — По электронке, так что я не всегда могу посмотреть.
— Ну вот, полежишь в госпитале, с Викой попереписываешься, — ласково сказала Мария Богдановна.
— Вот еще! — встрепенулся Дима. — А воевать кто будет?
— Сразу чувствуется, моя натура, — гордо улыбнулась бабушка. И тут же строго сдвинула брови. — Но положенное — отлежишь.
Димка вздохнул. Когда ба так смотрит, тут уже не поспоришь.
* * *
«Мотолыга» умчалась обратно на передовую, увозя с собой санитаров, среди которых была семидесятипятилетняя Мария Богдановна. Дима, конечно, волновался — нацистам закон не писан, могут и обстрелять. С другой стороны, несмотря на всю помощь Запада, снарядов у бандеровцев стало сильно меньше. Даст Бог — пронесёт.
Дима вспомнил, что бабушка хотела походатайствовать за него, чтобы ему вручили награду. Но он знал, КТО её действительно заслуживает. Боец дал себе обещание — после Победы обязательно написать в Министерство обороны о своей бабушке, чтобы её наградили.
Надо будет — он к этому делу всю семью привлечёт. Будет у бабушки орден! Они этого обязательно добьются — если, конечно, награда не найдёт её раньше. С таким характером, как у бабушки Марии, это было бы весьма вероятно.
Отпусти мне, батюшка, грехи
В израненном храме через разбитую крышу на пол льётся золотой свет весеннего утра. Он золотит нимбы святых на пощербленных осколками иконах, он играет солнечными зайчиками на лицах прихожан, ожидающих исповеди.
Пожилой диакон степенно обходит храм, оставляя за собой приятный запах ладана из кадильницы. Чтя традицию, люди оборачиваются к нему лицом и потому не сразу замечают, как из алтаря выходит батюшка, который будет их исповедовать.
Батюшка идёт медленно, сильно припадая на левую ногу. Один его глаз прикрыт белой повязкой, за которую его причет зовёт «Володей Освящённым» — по аналогии с древними страстотерпцами. Встав у аналоя, батюшка подзывает к себе исповедников и начинает зачитывать молитвы, но на миг прерывается, увидев среди пришедших какого-то, очевидно, знакомого ему человека.
Закончив читать молитвы, отец Владимир устало садится на раскладной стульчик у аналоя и начинает Таинство. Первыми к нему подходят дети. Детей исповедовать легко — маленькие люди ещё не успели сделать ничего по-настоящему плохого; но эта исповедь очень важна, важно, чтобы человек с самого раннего детства привыкал быть с Богом, стараться не огорчать Небесного Отца своими поступками.
«Благослови, владыко!» — восклицает диакон. Начинается служба, но у отца Владимира — своё служение, исповедь. Один за одним к нему подходят люди, и отец Владимир знает, какой ад прошли все они за долгие восемь лет оккупации. Их городок лишь недавно освободили от бандеровцев, и почти сразу возродилась служба в полуразрушенном храме. Сейчас храм восстанавливается, и отец Владимир, несмотря на раны, как может, помогает в этом деле. Он знает одну простую истину, которой охотно делится с окружающими: когда тебе плохо, самое лучшее лекарство — помощь тем, кому ещё хуже.
Исповедь проходит быстро — многие приходили в храм на вечернюю службу и исповедались на ней. Другие приготовили листики из тетрадок и блокнотов, на которых записали свои грехи — кто-то по порядку, кто-то вразнобой, потому отец Владимир прочитывает их все. Потом разрывает листочек, накрывает голову исповедующегося епитрахилью…
«Прощаю и разрешаю» — а ведь это так важно! Человек бывает связан своими прошлыми грехами, парализован ими, а у священника есть власть избавлять людей от этой кабалы. Но сегодня, судя по всему, отцу Владимиру предстоит испытание. Он знает об этом, ждёт — и, как ни старается, не может избавиться от воспоминаний.
— А ну-ка, поп, скажи: «Слава Украине»!
— Слава Господу нашему, Иисусу Христу!
— Ты только посмотри на него, ещё кочевряжится! Н-на!
Он помнит, как отправил свою семью в эвакуацию. Жена плакала, а дети просто не понимали, почему они уезжают, а папка остаётся. Пожилая тёща у самого автобуса сказала:
— Поезжал бы с нами, Вова! Ты же знаешь, что то за люди! У них нет ничего святого…
— На кого же я свой приход оставлю? — пожимал плечами отец Владимир. — Что это за пастырь, что бросает овец при виде волка?
Он остался. Какое-то время его не трогали. Приезжали какие-то люди, агитировали вступить в ПЦУ к раскольникам. Сначала уговаривали. Потом угрожали.
— Мы не допустим на Украине москальских попов!
— Я не «москальский поп». Я служу Богу. Для Бога нет ни «москалей», ни «хохлов». Поэтому я и не перейду в вашу церковь. Бог принимает всех, а не только «расово правильных».
Такие слова не могли не выйти боком. Но Бог хранил и батюшку,
