В тени больших вишневых деревьев - Михаил Леонидович Прядухин
— А-а-а-а, — закричал Савельев и попытался вырваться, но стальная хватка Зарубина намертво скрепила ему руки за спиной.
— А вот и голосок прорезался. Что орешь? Вкусно? — про-должал издеваться Степан. — Сейчас добавлю еще, — и вылил все содержимое за пазуху Сергею.
Савельев, совладав с болью, замолчал и уперся взглядом, полным ненависти, в Стэфана.
— О-о, смотрю по взгляду, еще добавки хочешь, но, к со-жалению, больше нету, разве что чайку могу предложить, — и, снявши со своего ремня фляжку, начал лить за пазуху горячий чай…
Сергей упорно молчал, но по его сопению можно было по-нять, что ему очень больно. Его испепеляющий взгляд продол-жал сверлить Степана, и, когда их глаза встретились, садист продолжил нарочито вежливо издеваться:
— Не стоит благодарности, а то, смотрю, ты меня расцеловать хочешь. Можешь отблагодарить меня тем, что, после того как постираешься, начистишь мне сапоги до блеска… Отпусти его, Колек.
Зарубин расцепил свою мертвую хватку и зашел вперед Сергея, чтобы полюбоваться, что получилось у его друга: Са-вельев с перекошенным от боли лицом, громко сопя, глазами, налитыми ненавистью и слезами, сжимая кулаки, смотрел на своих мучителей, а толченый картофель вместе с чаем парил сквозь хэбэ…
21
— Ну, что ты кулачонки сжал? А ну попробуй ударь меня вот сюда, — и Стэфан слегка наклонился, указывая пальцем себе на подбородок.
Сергей уже подал корпус вперед, чтобы кинуться на своего мучителя, но в последний момент остановился, понимая, что его просто через пару минут превратят в кровавое месиво, и, резко развернувшись, выбежал из палатки…
***
Уже стемнело, когда Сергей с куском хозяйственного мыла оказался возле умывальника. Жидкая толченая картошка, разбавленная чаем, отчасти все равно протекла сквозь туго затянутый ремень, а все, что осталось, нависло над ремнем, будто докторская колбаса. Расстегнув еще несколько пуговиц, он начал рукой доставать картошку и тут же есть ее… Из его глаз градом катились слезы…
В хорошем советском фильме «Аты-баты, шли солдаты» младший лейтенант, обнаружив мыло у рядового Крынкина, которое ранее пропало, хочет вывести его перед взводом, чтобы бойцы видели, кто украл у них мыло. Но когда выясняется, что он взял его для матери и сестер, чтобы они могли обме-нять мыло на хлеб, потому что сильно голодали, то другой рядовой Глебов начинает заступаться за Крынкина. Младший лейтенант, искренне сочувствуя Крынкину, все равно не со-глашается замять это дело, потому как, по его словам, «это непедагогично». Тогда Глебов ему ответил:
— Не голодали вы, эх, не голодали вы, товарищ младший лейтенант…
Да, рядовой Савельев был унижен и раздавлен, и, по-хорошему, ему эту толченку хотелось засунуть в глотку Степа-ну или, по меньшей мере, разбросать ее на тысячи верст, ведь она была тем предметом, через который над ним надругались. Но голод, в конечном итоге, оказывается выше оскорблённой души, и инстинкт жизни очень часто перевешивает все чувства, вместе взятые. И он, обливаясь слезами, продолжал доставать из-за пазухи картошку и есть ее…
Смотря куда-то вдаль глазами, полными слез, Сергей, как сквозь мутное стекло, при свете тусклого фонаря еле-еле разли-
22
чал окружающие предметы, да и, в общем-то, он был на самом деле далеко… Сейчас Савельев в душе прощался со своими лучшими друзьями, коих у него было двое. И по какому-то злому року там, на гражданке, они тоже всегда и везде были вместе и тоже были «святой троицей». Он прощался со своей девчонкой, мысленно отпуская ее и возвращая ей ее слово: «Что бы ни случилось, я тебя дождусь». Прощался со своим черда-ком, который оборудовал по своему усмотрению и в котором проводил дни напролет, со своим маленьким, но очень акку-ратненьким городком и, конечно же, с отцом, которого очень любил и уважал и который один его воспитывал. Он понимал: то, что он задумал, как минимум отсрочит все это на многие годы, а может, он уже никогда не сможет пройди по улочкам своего городка и никогда уже не услышит баритон своего отца…
У него тоже была своя лавочка, спрятавшаяся в тени больших вишневых деревьев…
***
Как всегда, накурившись чарса, «святая троица» села играть
в нарды, сбивая сушняк хорошим индийским чайком, который привезла разведка после операции. Незаметно они поймали кураж, совершенно увлекшись игрой. Слышались крики спора по поводу камней: один утверждал, что у него 3-куш выпал, другой кричал, что там на самом деле было 3: 2. Двое дем-белей, что были тоже с троицей, раздувая легкие, наперебой утверждали совсем иное: один хрипел, что камни показали 3: 1, а другой, перейдя на какой-то визг, голосил, что на кам-нях было вообще 2-куш. Это все происходило среди бела дня
в дембельском закутке.
В конце палатки последние два ряда кроватей были отделены пролетом от всех других, и эта зона считалась «святая святых», на которую могли заходить только дембеля и деды. Странно то, что такая традиция была установлена только в саперной роте. И именно «святая троица» ввела ее. В палатке не было никого, кроме них. Все остальные разбрелись: кто по работам, кто в наряды, кто просто «гасился» где-нибудь на тупике, «чтобы не мозолить глаза шакалам». Только «святая троица» имела
23
карт-бланш у командира роты майора Бубнова находиться в палатке в любое удобное для них время.
Сергей после истории с картофельным пюре вынес для себя по отношению к троице вердикт, на который раньше не решался. Он все думал как- то проскочить. Но теперь он был совершенно уверен: другого выхода нет. Когда Савельев утвер-дился в своем решении, он стал совершенно спокойным, даже каким-то отстраненным от жизни, теперь он был поглощён одной мыслью: «Как завалить всю “святую троицу” разом?».
Он постоянно искал подходящего момента, и его не бес-покоило, что во время вынесения своего приговора его самого могут убить. Сергей думал только о том, чтобы успеть завалить всех троих, прежде чем кто-то
