Эмманюэль Роблес - Однажды весной в Италии
— Отказываются союзники, не мы, — ответил Гельмут.
— Союзники, без сомнения, согласились бы, если бы в Риме не находилось такого количества ваших войск, — возразил Сент-Роз так нервно, что Варнер-Вальтер посмотрел на него не без удивления, и тогда Сандра заметила на лице немца шрам, который, начинаясь от левого уха, уходил по вертикали куда-то под воротник. Он был молод, но волосы его уже поседели. Фигура немца показалась ей излишне прямой, словно он носил ортопедический корсет, но в жестах его была изящная гибкость. Это он в автомобиле поглаживал ее колено. У него был тяжелый лоб, плотоядная челюсть, загорелое лицо, как у людей, подолгу находящихся на свежем воздухе.
— А вы знаете, — спросил он, — на что больше всего похож запах крови?
Сент-Роз слегка пожал плечами, как бы давая понять, что его это мало интересует.
— Однажды на Украине мне пришлось буквально искупаться в крови, в огромной лужи крови. Своей собственной. Мой танк наскочил на мину. Так вот, запах крови — несколько сладковатый и в то же время чуть горький, точь-в-точь как у хорошего вермута.
Сент-Роз поднес бокал к носу, понюхал содержимое и на сей раз спокойно сказал, что находит замечание справедливым, потом откинул голову и выпил все до дна.
Немец тоже выпил, потом устало произнес:
— Впрочем, что вы можете знать об этом, именно вы?
Другой офицер, Гельмут, не отрывал взгляда от огня в камине. Медленно, настороженно, как это делают иные хищники, издалека почуяв приближение опасности, он повернул голову к Сент-Розу. Глаза, сощурившиеся от смутного подозрения, внимательно оглядывали Сент-Роза, его негнущуюся ногу, перевязанную ступню. У офицера были очень бледные губы — похожие на два тонких глиняных валика.
— Завтра, — продолжал его спутник, — завтра мы снова будем в бою. Близится весна. Это пора больших наступлений.
В каждом зрачке у него горел маленький белый огонек, тревожная искорка, и Сандра вдруг поняла, что парень этот скоро погибнет и что он сам уже предвидит свою гибель. При этом у нее возникла не жалость, а скорее чувство гадливости, будто речь действительно шла о какой-то заразной болезни. Еще ребенком в Цюрихе Сандра не могла видеть больных или инвалидов, не столько из-за чрезмерной впечатлительности, сколько из-за внутреннего отвращения ко всему, что грозило изуродовать человеческое тело.
Но Луиджи снова вернулся к затронутой теме.
— Воздушные налеты на Рим — это форменное безумие, — сказал он. — Кто может поручиться, к примеру, что купол святого Петра, шедевр Микеланджело, уцелеет при новых сотрясениях?
Куда он клонит, подумала Сандра. Она считала мужа человеком недалеким, который только в сфере цифр чувствует под собой твердую почву. Разве он не видит, что гостей все это вовсе не интересует? Но тут вмешался Сент-Роз.
— Я полагаю, — сказал он на своем несколько необычном итальянском языке, — что памятников и произведений искусства много и в Варшаве, и в Ленинграде, и в Лондоне, и даже в Белграде.
Луиджи, сидевший напряженно и прямо и еще более чем обычно напоминавший грифа — лысый череп на длинной шее, — не без горечи возразил:
— Я имею в виду Рим не только как самый прекрасный и самый крупный музей искусства и культуры человечества, но и как духовную столицу христианского мира. И этому городу наносится невиданное оскорбление.
Его остановил взгляд матери. Повернувшись к нему, она смотрела на него с ледяным презрением. Сандра вдруг поняла, что Луиджи страшно и что он пытается укрыться за этой наигранной горячностью, хотя он и был искренен и судьба его города была важна для него по тем самым причинам, которые он назвал.
— Синьор, — сказал Гельмут, держа одну руку в кармане, а другой подняв бокал, — разве само христианство не стало ныне тоже музейным экспонатом? Еще недавно, например, мы, немцы, подставляли левую щеку, когда нас били по правой. Но эти времена прошли безвозвратно.
— И тем не менее, — сказал Варнер-Вальтер, — синьор прав, осуждая союзников, которые, разрушив без всякого основания аббатство Монте-Кассино, теперь так же безжалостно разрушают прекраснейший в мире город.
Сент-Роз встрепенулся, хотел вмешаться, но промолчал. Однако Гельмут еще не покончил с Луиджи и атаковал его снова:
— Христианство, синьор, — религия расслабляющая и инфантильная, она годна лишь на то, чтобы утешать и успокаивать стариков. Через несколько лет она исчезнет, по крайней мере в Европе, уступив место доктрине молодой, динамичной, которая возбуждает энергию и смелость, а не зовет к глупой безропотности.
Эти два атлета в зловещих черных мундирах с изображением черепа и скрещенных берцовых костей, развязность их движений, отрывистый голос, сила, которая угадывалась в их руках и торсе, — все это напоминало о первобытной жестокости, не знающей моральной узды.
Но Луиджи покачал головой, давая понять, что не согласен с Гельмутом. Он был бледен, под глазами у него залегли коричневые круги. Что касается маркизы, которая до сих пор сидела в своем кресле неподвижно, как манекен, такая нелепая, с подведенными веками и набеленными щеками, то Сандра увидела, как она вдруг встала и хриплым голосом, будто у нее что-то застряло в горле, произнесла:
— В глазах всех людей — кроме нацистов, разумеется, — христианство имеет хотя бы ту заслугу, что оно провозглашает великую истину: любая человеческая жизнь священна. — Наступила тишина. В эту минуту в камине громко затрещали поленья. — И это, — злой взгляд на Гельмута, — поверьте мне, заслуга немалая.
Ни с кем не попрощавшись, она направилась к лестнице. Луиджи последовал за ней, чтобы помочь подняться, мать движением руки отстранила его.
— Сожалею, — сказал Варнер-Вальтер, обращаясь к Сандре.
Опять воцарилась тишина, но уже более тревожная, прерываемая потрескиванием искр, вылетавших из камина.
— Прошу вас, извините, — сказала Сандра с очаровательной улыбкой, хотя в глубине души считала, что эта комическая сцена была удачной. Потом, подняв палец и требуя внимания, она спросила Сент-Роза: —Синьор Гуарди, если прикажут, вы сможете бомбить Рим?
— Конечно, — ответил он.
Сент-Роза, казалось, удивил ее вопрос: он стоял напротив Сандры, положив обе ладони на рукоятку трости.
— Вот видите! — с легкой иронией заметил Гельмут, обращаясь к Луиджи. — А ведь он итальянец и, как я полагаю, добрый католик.
Сандра взяла бутылку вермута и сама стала наполнять бокалы по кругу. Ее забавляла и нервозность мужа, и замешательство Сент-Роза, которое угадывалось за его невозмутимым видом. Лицо его чуть заострилось. Единственное, что она сразу в нем оценила, — это бархатистые печальные глаза. Она понимала, что из-за него пыталась разжечь этот спор в надежде на какую-нибудь слабость с его стороны, над которой можно будет потом поиздеваться. Но Сент-Роз вел себя сносно и, когда первые минуты волнения прошли, вполне овладел собой. Она подумала о том, как обернулось бы дело, если бы сейчас она, Сандра, бросила вызов прежде всего маркизе, чтобы лишить ее преимуществ этого чересчур театрального ухода, весьма сомнительного с точки зрения вкуса, и сказала бы немцам: «Послушайте, этот человек, который с вами сидит, — французский летчик, и мы его прячем. Когда он поправится, он уедет и снова будет сражаться против вас». Вероятно, этих нескольких слов было бы достаточно, чтобы все разом изменилось, кончилось наконец сонное однообразие этих дней, нарушился медлительный ход времени. И так как она слишком долго смотрела в сторону Сент-Роза, Гельмут вдруг обратился к нему.
— Вы ведь молоды, — сказал он. — Почему же вас не мобилизовали?
Все тот же резкий голос, лишающий довольно правильный итальянский язык, на котором он говорил, его обычной звучности.
— Когда поправлюсь, я вернусь в свою часть, — сказал Сент-Роз и концом палки показал на перевязанную ногу.
— В каких вы войсках?
— В авиации.
— Летный состав?
— Да.
— Ранены в бою?
— Нет. По оплошности, когда копался в своем саду.
В эту минуту Сандра почувствовала, как сладостный жар объял ее тело, хлынул к груди. Луиджи стоял возле нее, под самой люстрой, словно окутанный пеленой света, который струился из множества хрустальных подвесок и светящихся шариков, странно высветливших его веки, щеки, переносицу.
— Ах! — мечтательно сказал Варнер-Вальтер. — И мне очень нравилась авиация, больше всего истребительная.
Гельмут по-прежнему смотрел на Сент-Роза.
— И вы бы бомбили Рим, скажите?
— Он этого безумно хочет, — ответила Сандра, на этот раз понимая, что подобный диалог может плохо кончиться. — Он ведь родом из Неаполя, а все неаполитанцы нас ненавидят.
Рослый танкист перевел взгляд на Сандру и, видя, что она приближается к нему, улыбаясь и подмигивая, тоже решил улыбнуться. Потом взглянул на часы и быстро сказал:
