Мицос Александропулос - Ночи и рассветы
— Папацониеу тоже будет непросто. Еще не известно, сумеет ли он…
— Об этом не печалься, Мимис. Подбросим еще один кусок. Как говорится: «Там, где хватает еды на восьмерых, достанет и на девятого».
— Но есть и другая поговорка: «У семи нянек дитя без глазу».
— Не беспокойся. Они дадут нам полномочия, возьмут свою долю — и баста, в наши дела они лезть не станут. Половина вагонов достанется им. Могут перевозить в них, что их душе угодно, нас это не касается. Остальные вагоны наши, и мы тоже будем перевозить что нам угодно: инжир, масло, изюм. И отчета никому давать не будем.
Одна из дверей открылась, в зал вошли трое. Первый, мужчина невероятной толщины, с золотыми зубами, поздоровался с Павлопулосом.
— Аи да ловкач! — погрозил он пальцем. — Здорово ты меня надул!
— Скажите лучше, что нас обоих надули, господин Лампис.
— Не знаю, как тебя, а ты меня знатно обставил, это факт. До сих пор ни одному мошеннику не удавалось оставить меня в дураках.
Остальные с усмешкой следили за их разговором.
— Нет, клянусь, вы ошибаетесь, господин Лампис, пусть господин Куртис будет свидетелем!
— Ладно, верю. Ну, а чем мы займемся теперь?
— Наклевывается неплохое дельце в Пелопоннесе.
— Опять с изюмом?
— Нет, изюм невыгодный товар. Думаем заняться маслом. Шеф поможет?
— Послушай, Ненес! — уже серьезным тоном сказал толстый. — Не знаю, что именно приключилось тогда с этой проклятой партией, но сейчас нам подвертывается выгодная операция с македонским табаком.
— С табаком?! — воскликнул Куртис. — Так вы уже прибрали к рукам это дельце? Молодцы! Тут-то я и расквитаюсь с Кероглу, Он из кожи вон лез, чтобы заграбастать эту партию.
— Мы дали настоящий бой! — удовлетворенно сказал толстый. — Битва богов и титанов! Теодор целый час сражался по телефону!
— Смотрите, будьте начеку. Этот субъект без сопротивления не капитулирует.
— Ну, теперь он обезврежен! — выкрикнул кто-то из компании толстого. — У телефона был сам Хаджимихалис.
Куртис поднял руки:
— Министр? Тогда сдаюсь.
— Итак, — снова заговорил толстый, взяв под локоть Павлопулоса, — дело верное, и, главное, никакого шуму и риска. Перевозку берут на себя немцы. По рукам?
Ответа Павлопулоса Космас не расслышал. В дверях кабинета Марантиса появился секретарь.
— Вам придется немножко подождать, — сказал он, беря под руки полковника и Алексопулоса. — Телефоны взбесились с самого утра.
Толстый и его спутники отошли с Павлопулосом к книжным шкафам и завели разговор вполголоса.
Космас встал. Он хотел незаметно уйти. Но секретарь увидел его, подошел и обнял за плечи.
— Ну вот, все в порядке! — сказал он и засмеялся, подмигивая.
Космас не понял.
— Я зайду послезавтра, — сказал он. — Я позвоню…
— Не нужно, — сказал секретарь, садясь за свое бюро. — Я уже доложил… э… и, короче говоря, все в порядке.
Он торопливо набросал несколько строк на визитной карточке Марантиса и вложил ее в маленький, узкий конвертик.
— Отправляйтесь в Красный Крест и спросите там господина Папацониса. Передайте ему вот это… и все будет в порядке.
* * *За железными воротами Космас приостановился и взглянул на конверт. Сбоку было напечатано: «Марантис, бывший министр, Илии, 6». Ниже секретарь написал: «Господину Папацонису, майору. Красный Крест».
С дальнего конца улицы волной катился ветер, увлекая за собой обрывки бумаги, окурки и пыль. Он подхватил и те клочки, которые бросил Космас, и со свистом унес их вместе с прочим мусором.
VI
Каждое утро Андрикос отправлялся на рынок. У него была своя тележка, но он не держал ее дома. В одном из тупиков улицы Афины Андрикос отыскал сарай, договорился с хозяином и оставлял там тележку на ночь. К нему примкнуло несколько таких же мелких торговцев. Утром они забирали тележки, а в конце недели платили хозяину сарая за постой.
Андрикос не брезговал никакой работой: продавал вещи соседей, покупал и перепродавал продукты.
Дом, где жил Андрикос, принадлежал предприятию, на котором он работал до оккупации. Здесь же жиля директор, несколько высших чиновников и какой-то военный. Все их имущество, начиная с чайных ложек и кончая кроватями и шкафами, прошло через руки Андрикоса и перекочевало на улицу Афины и к Монастыраки.
Этим утром предстояло продать вещи одной актрисы. Вместе с Андрикосом на рынок пошел и Космас.
Три платья, шаль, две скатерти с затейливым орнаментом. Актриса некогда была очень известна, много путешествовала, и теперь Андрикос ворохами носил на рынок ее платья, безделушки, украшения, продавал их. за бесценок или обменивал на горстку бобов.
Они пришли на рынок рано, когда торговля еще только начиналась. К зданию мэрии за ночь притащили несколько трупов. Трупы лежали возле подъезда, покрытые брезентом; кое-где высовывались то рука, то нога. Прохожие не обращали на них внимания. Неподалеку устроилась со своей тележкой женщина, продававшая триорофа{[19]}; рядом выстроились штукатуры — кто с лопатками, кто с кистями; в ожидании клиентов они стояли неподвижно, как статуи. Перед дверью расположился мужчина с корзинами. Он был раздражен тем, что его место оказалось занятым, и вступил в перебранку с человеком, высунувшимся из окна второго этажа.
— Наберись терпения, человек божий! — кричали сверху. — Сейчас приедут катафалки. Ну что еще мы можем сделать?
Мужчина суетился, нервно переставлял корзины и непрерывно ругался.
— Кому нужна ваша лавочка, раз вы даже похоронить не можете? Черт знает что, мертвецы валяются с самого утра…
Наконец он пристроил свои корзины и водрузил над ними кусок картона: «Пакупаю все».
— С него и начнем! — сказал Андрикос Космасу. Они подошли к пустым корзинам.
— Что покупаешь, сынок? — спросил Андрикос.
Мужчина все еще не мог успокоиться. Он что-то бормотал, поглядывая то на трупы, то на окна. Потом повернулся к Андрикосу:
— Чего тебе, старик?
— Я спрашиваю, что покупаешь.
— Все, хоть саму богородицу! А что у тебя?
— Шелковые вещички интересуют?
— Интересуют.
Андрикос взял из рук Космаса платье и разложил его на корзинах спекулянта.
— Надел бы ты его, что ли, старый хрыч, да и изобразил нам парочку-другую эдаких номеров, — сказал спекулянт, ощупывая материю. — Ну что ты мне суешь? Искусственный шелк, простым глазом видно.
— Когда шилось это платье, сынок, тогда еще не знали, что такое искусственный шелк, — спокойно возразил Андрикос.
— Может, ты еще скажешь, что оно из гардероба Анны Комнины{[20]}.
— Ну ладно. Сколько дашь за него, сынок?
— Только за платье?
— Пока за него. Сколько?
— Сначала назови свою цену!
— Давай прежде договоримся, чем будешь платить.
— Своими честными денежками.
— Деньгами?
— Так точно, ваша милость, денежками. А ты чего хочешь?
— Послушай, сынок, у меня еще два платья, шаль и две скатерти, все чистый шелк. За деньги я этого не отдам.
— Магазин платит только деньгами.
— Ну, тогда пойдем дальше! — сказал Андрикос, собирая вещи.
Спекулянт еще раз пощупал их.
— А твое слово? Ты-то чего хочешь?
— Полтора золотых за все.
— Немножко погодя, в августе. Когда поспеет пшеница. Понял?
— Пойдем дальше!
— Ну и проваливай, скотина!.. Эй, Аристарх! Хватит тебе глухим прикидываться! Когда уберете трупы? Какого черта?
Улица кипела народом. Люди и тележки смешались в одном шумном потоке, непрерывно катившемся по грязной дороге. Тележки следовали одна за другой; покупатели, продавцы, носильщики и хулиганы рвались вперед в поисках клиента или воровской удачи. У них были помятые, небритые, бледные лица, опухшие, водянистые и жадные глаза. В воздухе висел крик и невообразимая вонь. Асфальт под ногами скользкий, жирный, покрытый клочьями бумаги, раздавленным виноградом и плевками. Самую большую суматоху создавали носильщики. Они толкали свои тележки, заваленные мешками, бидонами, ящиками и кувшинами; то наезжали прямо на людей, то угрожающе кричали:
— Замара-а-а-ю! Задавлю!
Их крик, извещавший о приближении самодельной двухколески, слышался на каждом шагу. Однако надо всей этой пестрой массой людей, вещей и звуков поднимался и царил вопль покупателей:
— Покупаю! Покупаю!
Покупалось все, не продавалось ничего. Отовсюду доносились охрипшие, надрывные голоса:
— Куплю фасоль! Куплю мясо! Покупаю овощи, масло, табак, рыбу, лапшу, бобы, изюм, лекарство от чесотки, инжир, уголь, соль, спички, папиросы, курительную бумагу!
Те, у кого не хватало голоса, поднимали над головами куски картона, на которых было написано, что они хотят купить. Многие надписи лаконичны: «Покупаю все съедобное!»
