Виктор Бычков - Везунчик
– Ты меня в защитники не причисляй – я сам по себе, – выдохнул он. – Я видел, посмотрел их силищу – нам не одолеть. Не один раз наблюдать приходилось, как бежали твои смелые красноармейцы – догнать нельзя было. И сейчас их гонят как стадо баранов. А я не хочу быть бараном, я хочу жить, жить хорошо, богато, как жил мой дед!
– Так ты супроть своих пойти собрался? – последние слова сына больно ранили ее душу, неприятно поразили материнское сердце.
– Или я тебя не так поняла?
– Кто ж тебе такое сказал? – разозлился Антон. – Слушать внимательно надо, а не догадки строить. Я найду себе место посередке – мне не по пути ни с теми, кто бежит, ни с теми, кто наступает.
– Бегут, говоришь, красноармейцы? А я не верю! – мать стукнула ладонью по столу. – Это они по первости стушевались маленько, спужнулись. Чтоб потом больше злости было, когда врага обратно погонят в неметчину. А ты чистеньким хочешь остаться, не запачкаться?
– Да как ты мне такое говорить можешь? – сын вскочил за столом.
– Я вот этими глазами видел, как гибли, как убегали наши солдаты, как гнали их в плен – целыми толпами, как скотину! Может, ты и мне желаешь такого же? Мечтаешь посмотреть на меня мертвого? Так и скажи сразу, не мучайся.
– Что ж ты обо мне так страшно думаешь, иль я не мать своему ребенку? – слезы катились по щекам, застилали глаза, и облик сына двоился, расплывался. – Живи, сынок, живи долго и счастливо, будь всегда здоровеньким, но только после войны – когда победим немца. А сейчас не о себе думать надо, а о том, как сподручней сообща врага одолеть – это я тебе говорю, как твоя мать, которая прожила на этом свете немножко больше, чем ты, и знаю что говорю! Не получится у тебя вот так – ни нашим, ни вашим, ой не получится! Как же ты людям в глаза смотреть будешь, когда наши победят, и тебя спросят – где был и что делал в лихую годину?
– Ну, до этого еще дожить надо, – Антон опять сел за стол, пораженный такими рассуждениями матери. – Это где тебя научили такими словами говорить? Как будто агитатор с райкома партии! Только ты меня не пугай – я везунчик, сама знаешь. Повезет и на этот раз. Как ни крутили меня перед войной на призывной комиссии, а так и не призвали в твою Красную армию. Хитрее я оказался – перед этим сходил к тетке Соне Дроздовой, заплатил хорошо, так она мне таких отваров приготовила, что у меня и давление скакало, и в легких хрипело, и глаза помутнели. Вот так то, мама! Поэтому и не призвали, и до сих пор жив, и, надеюсь, еще проживу лет этак сто!
Женщина сидела, слушала сына, обхватив голову руками, с побледневшим лицом, с расширенными от ужаса глазами. Она не верила своим ушам: ее сын, ее кровинушка так поступил с ней, обманул, а она так переживала, кляла себя, что не смогла вырастить Антошку здоровеньким, что он мучается по ее вине, страдает от болячек, а он вот как сделал не только с матерью, но и с властями. Но не верила пока еще его словам, со злобы на себя наговаривает.
– Это правда? – тихо, почти шепотом спросила она. – Обманул меня, всех, или пошутил? Скажи, что пошутил, сынок! – с надеждой переспросила еще раз.
– Какие шутки? – глаза горели огнем. – Пускай такие как Ленька воюют, гибнут как тот солдатик на берегу Березины, а я хочу жить, ты понимаешь – жить! – сын почти кричал. – Притом, жить хорошо, богато, чтобы уважали, за версту чуяли, что хозяин едет, шапки с головы рвали!
Женщина опять дивилась разительной перемене, что произошла с ее сыном, но ни как не могла с этим смириться, принять его сторону. Ей все казалось, что не Антошка ее говорит такие страшные слова, а кто-то другой, чужой сидит у нее в избе, и норовит ей сделать все больней и больней.
– Не такой я нашу встречу видела, не такой, – горестно качала головой, тяжко вздыхала за столом мать. – А оно вишь как обернулось?! – то ли спросила, то ли пожаловалась кому-то.
– Ты что – не рада моему возвращению? – Антон не мог взять в толк – почему мать не понимает такие ясные для него мысли. – Не рада, что я живой?
– Что ты, что ты! – мама опять замахала руками. – Ты из моей головы ни на секундочку не выходил. Спала, и то только тебя во снах снила. Я диву даюсь другому – откуда у тебя такие мысли, где и кто тебя надоумил на них? Или я где-то ни так воспитывала, ни те тебе в детстве сказки читала? Мечтаешь, чтобы шапку перед тобой ломали? Вряд ли дождешься, сынок – не те уже люди, что были при твоем дедушке, не те. А вот голову свернуть смогут, это точно!
– А ты не переживай за меня: не в таких передрягах побывал, и то жив остался, – наклонился через стол, положил свою руку матери на плечо, еще раз напомнил. – Ты же знаешь – везунчик я!
– Не все ты про себя знаешь, – горестно покачала головой мама. – Не все тебе цыганка сказала, а ты и вскружил себе голову. Помимо ангела-хранителя к тебе от брата твоего умершего перешли и все горести, беды, несчастья, что ему на роду были написаны. Имей ввиду – беды на тебе тоже двойные! А к соседям я все-таки схожу – пускай и они со мной вместе порадуются, пускай и они верят, что Ленька их вернется!
– Тебе видней, – Антон поближе пододвинул к себе сковородку с яичницей. – Только я не советую рассказывать им обо мне.
Потерпи денька три-четыре, а потом и похвастаешься. А еще лучше скажи, что пришел я не сегодняшнюю ночь, а вчера, да ты просто ни кому не рассказывала. Вот, вот, так надо.
Антон прекрасно понимал, что если сосед вернется, придет домой, то ему не стоит большого труда сопоставить произошедшее в лесу под Вишенками с появлением его, Антона, дома. И все! Даже если Леня не узнал тогда, так вычислит потом, уже на месте, здесь. А в ближайшие дни он точно появиться – сомнений быть не может. А так – дороги у них не пересекались, и точка!
– Ой, темнишь ты что-то, сын, ой темнишь! – мать стояла посреди избы, готовая пойти к соседям. – Боюсь, что плохо ты кончишь, а я тебе и помочь не смогу. Не хочешь меня слушать, не понимаешь меня. Как будто мы с тобой на разных берегах реки, да и то течет она у тебя в одну сторону, у меня – в другую.
– К чему это ты так заумно сказала?
– Вижу, не пересекаются наши мысли о будущем: ты его видишь не по-людски, не по– нашему. И мне за тебя страшно, боязно.
– А ты иди к соседям, иди. Только не забудь – вчера я пришел, вчера, и сутки отсыпался дома, – Антон уже выпроваживал мать из дома. До него дошло, что если его появление будет обставлено вчерашним днем, то одна тревога у него отпадет сама собой.
– На обман ты меня толкаешь, но что ни сделаешь ради родного сына, так и быть – возьму грех на душу, – добавила уже с порога.
Оставшись один, долго сидел, размышлял, вспоминая разговор с матерью. По пути домой еще теплилась надежда на нее, что она поймет, благословит на новое, неизведанное начинание, будет с кем поделиться, посоветоваться, а вышло совсем по – другому. «Кто бы мог подумать, что так она заговорит, как секретарь парткома, – ироничная усмешка играла на губах Антона. – Ни когда раньше не видел и не слышал от нее таких слов, все казалась вечно занятой, загруженной работой, не до политики, а, вишь, как прорвало!». Потом в памяти всплыл разговор с Ленькой Лосевым сразу после того медицинского осмотра в военкомате, когда Антона комиссовали, выписали «белый билет». Почему – то именно Ленька сразу не поверил в его болячки, и все донимал и донимал своими расспросами.
– Поделись опытом, – с загадочной улыбкой на лице заговорил с Антоном тогда Леня. – Как такое могло случиться, что ты вдруг заболел? Еще вчера на тебе можно было землю пахать, а сегодня ты инвалид?
Антон хорошо помнит, как неловко, неуютно он себя чувствовал от этих вопросов, все боялся, что обман может быть раскрыт не сегодня-завтра, и все то время жил как под наркозом. Именно тогда он возненавидел Леню, и вынашивал не один план мести. Отчего вдруг после этой комиссии сгорел дом деревенской знахарки Дроздовой Сони вместе со своей хозяйкой – не знает ни кто. Но после пожара не один раз ловил на себе испытывающий, загадочный взгляд соседа, от которого бросало в холод. И тогда же почувствовал, что боится Леньки! Стыдно было признаться самому себе, но это так! Ни кого не боялся, а вот своего соседа и ровесника Лосева Леонида он боится! Может, поэтому в лесу под Вишенками дрогнула рука – от страха, хотя расстояние было небольшим, и мог прицелиться наверняка?
Несколько дней Антон сидел дома, ни куда не выходил, ни с кем не встречался, не разговаривал. Разве что приходил отец Леньки старый Лось, как называли его в деревне. Потерявший правую ногу по самое колено еще в гражданскую войну, он передвигался на самодельном костыле, и работал в колхозе сапожником.
Михаил Михайлович почти целый час расспрашивал Антона про обстановку в оккупированных селах, что делают жители, как ведет себя немец. Однако парень или отмалчивался, или отвечал общими ни чего не значащими фразами, и понять гостю что-либо было трудно.
– Ты или слепым шел, – сделал вывод сосед, – или так запугал тебя немец, что ты дар речи потерял?
