Ванда Василевская - Радуга
— Не слышишь? Убили нашего Мишку, — глухим голосом сказала женщина.
Восьмилетний Саша оторвался от окна.
— Мама, я отнесу тетке Олене хлеба.
— Никуда ты не пойдешь. Теперь уже они до самого утра будут сторожить, — сурово ответила она. Помолчав, женщина промолвила:
— Да и хлеба больше нет. Ни кусочка, ни крошечки. Мишка взял последнее.
Мальчик опять подошел к окну и выглянул. Но отсюда ничего не было видно. Ворота сарая были закрыты, а за ним все было скрыто глубокой тенью.
Мишка лежал у стены сарая. Пуля попала в спину под лопаткой и прошла навылет. Он едва успел крикнуть. Солдат пихнул сапогом тело ребенка, и из маленького кулачка выпал ломоть хлеба.
— Хлеб принес, скотина, — сказал солдат и еще раз толкнул ногой безжизненное тело. — Хотели накормить бабу…
— Ишь, как подобрался, мошенник…
— Еще минута и передал бы… Я гляжу, что-то маленькое лезет, и уже у самой стены. Как прицелюсь…
— Меткий выстрел, — похвалил его другой, глядя на коричневое пятно, проступившее сквозь серую шерсть домотканой рубашки.
— Еще бы! Уж глаз у меня верный! А что с ним теперь делать? Оставить здесь?
— Подожди, зачем здесь? Давай бросим в ров.
Эта мысль обоим понравилась. Они схватили ребенка за ноги и потащили. Светлая голова колотилась о комья замерзшей земли. Солдаты раскачали тело и с размаху бросили в засыпанный снегом придорожный ров.
— Пусть тут лежит. Интересно, откуда он притащился.
— Капитан завтра расследует. Хотя черта тут узнаешь… Вся банда стоит друг за друга и молчит, как проклятая.
— Не беспокойся, наш капитан уж развяжет им языки!
— Пора бы. Я тебе прямо скажу, страшно здесь.
Высокий солдат оперся о винтовку и внимательно всмотрелся в лицо товарища. Но, видимо, не заметил в этом круглом лице с вздернутым носом ничего подозрительного.
— Страшно… А как хочется вернуться домой. Моему Михелю весной кончится десять лет… Два года его не видел, подумай, два года…
Второй сочувственно покачал готовой.
Они ходили взад и вперед перед домом, где помещался кабинет Вернера. В окнах горел свет. Канцелярия работала.
— Который теперь час? Пора бы нас сменить.
— Еще полчаса.
Холод давал себя чувствовать все сильнее. Высокий немец чувствовал себя еще сносно, его голова под пилоткой была укутана шерстяным платком. Но низенький отчаянно тер руками уши.
— Как эти люди здесь живут? Всегда тут такие морозы?
— Откуда я знаю? Наверно, всегда… Да им что, дикари…
— Видал радугу?
— Видел.
— Что это означает?
Высокий пожал плечами.
— Что ему означать? Должно быть, у них бывает зимой радуга.
— Возможно, — согласился низенький, дыша в ладони, и беспокойно оглянулся.
— Что там?
— Ничего, так смотрю.
Через минуту оглянулся и высокий и сам выругался от злости. Они уже знали по опыту, что, стоит только раз оглянуться, потом уже так и тянет посмотреть еще и еще раз и от этого охватывает все больший и больший страх.
Не сговариваясь, они ограничили свою прогулку несколькими шагами вдоль дома и обратно.
Дверь открылась, их шли сменять.
— Кто стрелял? — спросил фельдфебель.
— Я, — вытянулся высокий солдат. — Арестованной хотели передать сквозь щель хлеб.
— И что же, Рашке? — заинтересовался фельдфебель.
— Я попал в него, какой-то мальчишка, видно, кто-нибудь из соседей подослал.
— Где он?
— Мы бросили его в ров.
— Ну, пойдем, посмотрим.
Все трое отправились ко рву.
— Вот здесь, — показал рукой Рашке. Фельдфебель нагнулся ко рву.
— Здесь ничего нет.
— Как ничего нет? — рассердился солдат. — Франц, ведь мы его здесь бросили?
Фельдфебель подозрительно всмотрелся в их лица.
— Послушайте, это еще что за история?
— Господин фельдфебель, клянусь вам, ведь и свидетель есть, вот тут мы бросили мальчишку, вот посмотрите, тут! — обрадовался он, заметив на снегу небольшое пятно крови.
Фельдфебель покачал головой, внимательно осматривая место.
— Полезли в ров, все следы затоптали… Хорошо вы караулили, нечего сказать! Кто-то из-под носа у вас утащил труп. Если он вообще был, — прибавил он строгим голосом.
Фельдфебель направился к сараю. Большое пятно рыжело на снегу, рядом лежал ломоть черного ржаного хлеба. На твердом снегу вырисовывались следы детских ног, прошедших по чистому, незатоптанному сугробу.
— Вот здесь… а потом мы сволокли его в ров… Вот посмотрите, виден след.
— Ну, да… — согласился фельдфебель. Все указывало, что солдаты говорят правду. — Пойдемте, вы арестованы. — Они остолбенели.
— Арестованы?
— Ну, чего глаза вытаращили? Ты обязан охранять этот участок? Обязан. А на участке происходят вещи, о которых ты понятия не имеешь. Украдено тело преступника, а вы, два дурака, и не заметили. Хороша охрана! При такой охране нас могут вырезать по одному, поотрывать головы, как воробьям…
Солдаты, повесив головы, шли за ним.
— Проклятое место, — пробормотал Рашке. Его товарищ ответил вздохом.
Фогель легко вздохнул, когда, наконец, распахнулась дверь избы и навстречу вырвались тепло, свет, человеческие голоса. Ров, снег и эта жуткая, пронизывающая ужасом сердце ночь остались снаружи. Он забыл на мгновение, что он арестован. Он был среди людей, ночь отступила, побежденная человеческими голосами, светом лампы.
— Придет капитан, он распорядится, как с вами быть. Подождите здесь до утра, — сказал фельдфебель. Рашке и Фогель сели в уголке на пол. Было тепло, приятно. Рашке оперся головой о стену и сразу задремал. Но вши не давали спать. С минуту он чесался в полусне, потом открыл глаза и выругался.
— Как раз, выспишься… На морозе эти дряни еще как-то успокаиваются, а теперь зато наверстывают за все время…
Они придвинулись к печке, стащили с себя мундиры, рубашки и при красном свете пылающих дров принялись тщательно и трудолюбиво ловить, вшей в складках и швах грубого полотна.
* * *Малючиха, тяжело дыша, сидела на полу своей избы. Нелегко было проползти на животе по рву больше трехсот метров. Сто раз она зарывалась лицом в снег, чтобы ее не заметили немцы. Она стискивала зубы — будь, что будет. Она не оставит ребенка валяться во рву, как собаку.
Обратный путь был еще трудней. Маленькое тело сына тяжело придавливало спину, соскальзывало в сторону, мешало двигаться. Она с трудом добралась до забора, с трудом выбралась из рва, пользуясь моментом, когда солдаты, разговаривая, приостановились у дома. И вот она, наконец, в избе, и маленький Мишка, прямой, вытянувшийся, лежит на столе. За это время он успел застыть на морозе, словно умер уже давно.
Дети обступили брата. В лунном свете, льющемся из окна, были ясно видны его светлые волосы, раскидавшиеся вокруг лица, рот, широко открытый в последнем крике. Зина осторожно коснулась пальчиком пятна крови на куртке.
— Что это?
— Не трогай, — сурово сказал Саша. — Это сюда в него выстрелили, правда, мама?
— Сюда, сынок, сюда, — шепнула она глухо, перебирая пальцами мягкие волосы Мишки. Вот и нет его. Еще так недавно он прятал за пазуху ломоть хлеба для Олены и осторожно, на цыпочках выходил из избы. Она была уверена, что ему удастся, что он проберется к сараю. А вот вышло иначе.
— Не надо было пускать Мишку, — плаксиво сказала вдруг маленькая Зина.
— Надо было, доченька, надо было, — простонала она глухо. — Ох, надо было, надо…
— Тетке Олене там не дают есть, — мужским низким голосом объяснил Саша.
— Да, сынок, да… — подтвердила она. — В одном отряде с батькой тетка Олена… И вот как ей пришлось. Пропадет, ни за что теперь пропадет Олена…
— Может, я ей хоть картошки отнесу, с вечера в горшке осталась, — сердито буркнул Саша.
— Нет, сынок, теперь уж никому не пробраться к сараю, уж они теперь во все глаза смотрят… Зря только пропадешь, без пользы… Видишь, вот, казалось, что никого нет у сарая, а Мишку углядели…
— Меня бы не углядели, — упирался Саша.
— Глупо ты говоришь и даже нехорошо… Когда уж Мишка не прошел, значит, там никому не пройти, никому…
Саша умолк. Мать глядела на лицо убитого и мягко гладила его волосы.
— Ну, где же мы его похороним? Утром они начнут шляться, искать. Отнимут, если найдут.
— В саду похоронить… — предложил Саша.
— Как можно в саду? Услышат, выследят… Да и земля жесткая, как камень, могилы не выкопаешь, разве только снегом забросать…
В полной беспомощности они стояли вокруг стола с убитым.
— Что же делать?
— Надо в избе похоронить, — шепнула Малючиха.
— В избе? — удивилась Зина.
— А где же? Будет лежать в своей избе, останется с нами… Больше ничего не сделаешь…
— Здесь, в избе?
Она беспомощно оглянулась.