Владимир Першанин - Командир штрафной роты
Лейтенант похвалил обоих удмуртов, что выбрали место, в глаза не бросающееся, и лежали терпеливо. Имена У обоих были какие-то старомодные. Одного звали Парфен, другого что-то вроде Флегонта. Ну, мы его Федей называли.
Стрелки были первоклассные. На восемьсот метров с первого выстрела грудную мишень снимали. С обоими я пробыл в снайперской школе до августа и убыли вместе на передовую.
Кстати. Во время одного из перекуров Чапыга разъяснил, по каким признакам отбирали снайперов.
— Вот ты, Першанин, очков с гулькин хрен набрал. Но это, может, и не твоя вина. Винтовки абы как пристреляны, да все подряд из них пуляют. Зато пять пуль уложил хоть и с завышением, но в кучку. Значит, рука твердая и глаз хороший.
Я, довольный, заулыбался, а Чапыга отмахнулся.
— Ты слишком не гордись. Стрелять-то вы кроме Федора да Парфена толком еще не умеете. Ничего, научим.
Оба удмурта, похожие друг на друга, как близнецы, хоть и не братья, невозмутимо курили короткие трубочки. На похвалы не реагировали.
Учеба была напряженная. Помню, я все время страдал от недосыпания. Особенно тяжело было лежать на позициях и выжидать цель. В июне в наших краях дожди, бывает, днями напролет шуруют. Лежишь в луже, затвор винтовки прикрываешь и ловишь цель. Учения уже шли со стрельбой.
Что еще вспоминается из той учебы? Как учили маскироваться. Сержант идет мимо, как наступит сорок пятым кирзовым на лодыжку, аж вскрикнешь. А он нотацию читает, что плохо слушаем наставления, ленимся поглубже зарыться, грязи боимся, а лоб под пулю подставить не жалко. С месяц тренировались стрелять с оптикой. Выстрелов по сто сделали. Больше не удалось. Винтовок с оптическими прицелами не хватало.
Насчет стрельбы у большинства неплохо получалось. Обсуждая будущую тактику, Чапыга не уставал повторять:
— Маскируйтесь лучше. Выстрел — это тьфу! Промазал, и хрен с ним, с немцем. Завтра подстрелишь. А вот себя сохранить — важнее. Про самолеты никогда не забывайте. Фриц из траншеи тебя, может, и не видит, а сверху, если не замаскируешься — весь, как на ладони.
Мы рвались на фронт. Ну а если не на фронт, то как можно больше стрелять. Поражая мишени за пятьсот, восемьсот метров, мы ощущали себя настоящими снайперами. К сожалению, погоня за меткой стрельбой, соревнования, борьба за очки отодвигали от нас более важные вещи. Те, о которых говорил лейтенант Чапыга.
Уже на фронте и после я вспоминал стрелковые кружки, борьбу за звание «Ворошиловский стрелок». Цепочка подростков в вельветовых курточках, модных перед войной, подставки с песком и хлопанье малокалиберок. Восемьдесят семь очков — девяносто два — девяносто пять. Ура! Разве дали бы нам немцы спокойно их отстреливать, если бы мы не зарывались в землю, камни, в гущу кустарника! Да и уползать как можно быстрее после выстрела надо. Фрицы засекали снайперов быстро, а уйти от минометного огня ох как не просто.
В июле простился со своим земляком Никитой Лыковым. Он забежал ко мне на полчаса. Передал короткое письмо своей матери. Настроение, в отличие от многих других ребят, у него было подавленное. У Никиты пропали без вести отец и старший брат. Он был средний, а младшему исполнилось семнадцать.
— Побьют нас всех, Лыковых! — сказал он. — Кто думал, что такая страшная война будет?
— Радовались, дураки, в сорок первом, — отозвался я. — Шапками немца закидаем. А два года прошло, все на месте топчемся.
Вот бы досталось нам, услышь кто такие «пораженческие» разговоры! Особый отдел, как и везде, у нас не дремал. Но не скажу, чтобы сильно прижимали. Всякие разговоры пресекали, стараясь не выносить сор из избы. Ограничивались строгими беседами, обсуждением на комсомольских собраниях.
— У нас в селе, кто ушел в сорок первом, все погибли или без вести пропали, — говорил Никита известную мне истину. — Один без руки вернулся, другой контуженный, трясется весь, даже воды не может сам попить. Сплошное вранье кругом! Бьют нас фрицы, как хотят.
Мне очень не понравилось настроение Никиты. Нельзя с таким настроением на фронт идти. Пытался его успокоить. Но мой дружок был весь взвинчен. А может, убедил себя, что погибнет в первых боях. Говорят, есть такое предчувствие. Попрощался я с Никитой, долго переживал. Потом разговор забылся. Предчувствия Никиты не сбылись. Он дослужился до старшины и после тяжелого ранения вернулся в конце сорок четвертого года домой.
Это я узнал после войны. А нас уже самих готовили на фронт. Свои переживания в голове вертелись. Ребята достали самогона. Скинулись, кто что мог: деньги, портянки новые, подковки для ботинок, мыла кусок. Отрядили в ближнее село двоих ребят побойчей. Принесли бутылки четыре самогона, вареной картошки, огурцов, домашнего ржаного хлеба (как я его любил и вспоминал на войне!) и вечером, после отбоя, отделением отметили окончание учебы. Впереди был фронт. Что это такое? Никто из нас не представлял.
Когда я в августе 1943 года вместе с очередным пополнением прибыл в 295-й стрелковый полк и был определен рядовым бойцом в первый взвод восьмой роты, никто не обратил особого внимания, что прибыл выпускник снайперской школы. Во-первых, снайперских винтовок не хватало, да и были ли в полку снайперы, я толком не знал.
Получил, как и остальные, трехлинейку, сменившую несколько хозяев, противогаз, саперную лопатку и «смертный» медальон-карандаш, в который, как и большинство солдат, никаких писем и данных о себе вкладывать не стал. Считалось плохой приметой. Уже заканчивалась знаменитая Курская битва, и наши войска вели контрнаступление.
После тяжелых июльских боев полк недели две стоял на переформировке. Меня поразило, что во взводе всего тринадцать бойцов. В роте было чуть больше сорока вместо положенных ста двадцати. Задавать дурацкий вопрос «Где остальные?» я не стал, только вспомнил Никиту. Не зря он таким подавленным уходил.
Пополнение, человек пятнадцать, состояло в основном из таких сопляков, как я. Группой пришли человек шесть, уже побывавших в боях, вылечившихся раненых из госпиталей. Встретили нас всех неплохо, но двое-трое «старичков» не скрывали злорадства, особенно когда узнали, что мы пробыли в учебном полку по шесть-восемь месяцев.
— Отоспались, отожрались, — не скрывая злости, брюзжал один из солдат, худой, весь какой-то скрюченный. — Теперь посмотрим, как от немцев бегать будете.
— С тобой, что ли, за компанию? — насмешливо оборвал его высокий крепкий ефрейтор, лет двадцати пяти. — Хлебало-то прикрой, а то помогу.
«Крючок», так я окрестил его, полез ко мне, как к одному из самых молодых.
— Гля, ремень новый! Давай махаться.
И схватил меня за добротный ремень. Я без особого усилия оторвал его худую ручонку и отпихнул. Крючок отлетел метра на два. Со мной ему было не тягаться. Но, хотя я чувствовал свою правоту, меня не поддержали.
— Ты, сопляк, руку на фронтовика не поднимай, — мрачно посоветовал мне боец с автоматом ППШ. — Пока ты неизвестно где груши околачивал, Семен с фашистами воевал.
Мне стало не по себе. Но пришел командир взвода, старший сержант Шишкин, и прекратил свару. Расспросил вновь прибывших, кто откуда, воевал или нет, и распределил по отделениям. Интересный мужик Василий Иванович Шишкин. Полная противоположность своему героическому тезке — Чапаю. Несмотря на неполные тридцать лет, лысый, со светлым пушком за розовыми ушами. Лицо круглое, тоже розовое, и видать, что по характеру добродушный, хотя потребовать умел. На выцветшей гимнастерке — медаль «За отвагу», белый подворотничок.
Мы же, после двух суток пути на эшелоне и трехсуточного марша по пыльным раскаленным дорогам, были серые от пыли. Нам дали два часа постираться, побриться, почистить сапоги и ботинки. В общем, привести себя в порядок. После этого накормили супом с пшенкой и кусочками мяса. Хлеба получили вволю. Помню, что я смолотил едва не половину двухкилограммовой ржаной буханки. Оголодал в дороге. Вечером перед нами выступили командир роты и замполит батальона.
Мы устали, и слова о победоносном наступлении наших войск доходили до меня, как сквозь сон. Наконец нас отпустили отдыхать. Спали мы в землянке на нарах, хорошо присыпанных сеном. Помню, накрылся шинелью, так и проспал до подъема. Только ночью сбегал разок на двор после литра выпитой воды.
С неделю мы еще простояли на переформировке. Численность роты довели до восьмидесяти человек. Прислали двух новых командиров взводов, обоим лет по девятнадцать, закончили курсы младших лейтенантов. До этого в роте был всего один офицер, капитан Черкасов. Первым взводом по-прежнему оставили командовать старшего сержанта Шишкина. По слухам, Черкасов ценил и уважал его, добивался офицерского звания, но пока не получалось. Требовалось пройти курсы, а капитан Василия Ивановича от себя не отпускал.
Усилили вооружение. Теперь в роте имелись два противотанковых ружья и два станковых пулемета. Автоматов по-прежнему не хватало. В нашем взводе их было всего штук пять. В одну из ночей, проделав пятнадцатикилометровый марш, вышли к рассвету на передовую. Заменили обескровленный в боях полк, заняли траншеи. И хотя они были достаточно глубокие, нам дали приказ окапываться, ровнять воронки от снарядов. Утром я с любопытством разглядывал покатое невспаханное поле. Две сгоревшие «тридцатьчетверки», какой-то танк помельче, разметанный сильным взрывом, и серые бугорки среди травы. Тела наших погибших солдат. Их было много. Помимо воли стал их считать. Дошел до сорока и бросил. Стало тоскливо. А когда ветерок подул в нашу сторону, меня едва не вывернуло наизнанку от густого сладковатого смрада разлагающихся на жаре тел.
