Богдан Сушинский - Фельдмаршал должен умереть
— Разве не фюрер создал этот рейх?
— Его создавали многие люди, пусть даже и во главе с фюрером. — И Бургдорф заметил, как лицо «героя Африки» неожиданно превратилось в одну из ритуальных африканских масок, в которой отпечатался яростный гнев, замешанный на фанатичной ненависти и презрении. — Любить фюрера и любить рейх — не одно и то же, Бургдорф. И вы как адъютант Гитлера знаете это лучше меня, фронтовика.
Бургдорф раздраженно покачал головой. Он отказывался понимать Роммеля. Ведь всё ясно; к чему все эти бесконечные философствования и словоизлияния?
— Я прибыл сюда не для того, чтобы вести с вами политические диспуты, фельдмаршал Роммель. Постулаты философии меня тоже никогда не интересовали.
— Вам вообще не стоило прибывать сюда.
— Это не вам решать, Роммель. Фюрер предлагает вам выбор: позорный суд со всеми возможными изощрениями, на которые только способен председатель Народного суда Фрейслер, и с крючьями Плетцензее…
— На какие только способен… — прохрипел Роммель. Он видел хронику, родившуюся в стенах тюрьмы Плетцензее и запечатлевшую все детали повешения первых двенадцати осуждённых заговорщиков, в том числе фельдмаршала Витцлебена, поэтому прекрасно понимал, о чём идет речь.
— Так вот, фюрер предлагает вам выбор: позорный суд, после которого ваша семья превратится в семью предателя рейха, или вполне достойный выход из ловушки, в которую вы сами себя загнали, оказавшись в лагере заговорщиков. Фюрер гарантирует, что это будет по-настоящему достойный выход, с сохранением имени, чина, наград и заслуг, воинской чести и места в истории Германии. Прежде всего — в её военной истории. Так чего вы еще требуете от нас, Роммель? Что вы ещё вправе требовать от фюрера?
37
Рассвет застал «Мавританию» восточнее Скалы Любви, в горловине залива. Перебазировавшись с пулемётом на капитанский мостик, Скорцени продолжал короткими очередями «огрызаться» после каждого выстрела, доносившегося с поросших кустарником склонов. Время от времени бралась за оружие и Мария-Виктория, однако партизаны стреляли всё реже: то ли гибли, то ли уходили, а может, просто кончались патроны.
— Эй, штурмбаннфюрер, не пора ли нам завершать это сафари? — вновь выглянул из машинного отделения Джон Шеридан. Рана его оказалась пустяковой царапиной, ногу он перевязал и теперь во всю старался бодриться. — Совершенно ясно, что на этой охоте трофеи достанутся другим. Дичь — вон она, благополучно уходит.
На его слова Скорцени не отреагировал. Заметив на оголённом участке возвышенности фигуру человека, карабкавшегося к хребту, он прошёлся по нему несколькими короткими очередями и, лишь увидев, как партизан рухнул на спину, и, раскинув руки, начал съезжать вниз, прекратил стрельбу.
— Ну, всё, флотоводцы, угомонились? — вновь подал голос Морской Пехотинец. Заглянув вниз, Скорцени увидел, что он стоит с винтовкой на плече, придерживаясь рукой за стенку каюты. Другой рукой он сжимал раненую ногу. — Может, прикажете уводить крейсер из этого Пирл-Харбора?
— Что-то я не чувствую фронтовой злости, сержант, — ответил Скорцени. — Понимаю: там, на склонах, ваши союзники, дьявол меня расстреляй, поскольку воюют против германцев.
— Плохо же вы разбираетесь в том, что здесь происходит, штурмбаннфюрер. Мы имеем дело с партизанами из итальянского Сопротивления, то есть с коммунистами. Готов перегрызть себе горло, что сейчас мы перестреливались с карабинерами полковника Вальтера Аудизио, выступающего под кличкой «Валерио[27]».
— Валерио говорите? Кое-что слышал о нём. Почему бы вам, синьора Сардони, не пригласить его на виллу.
— К следующему вашему визиту. Кстати, у них здесь уже Сталин свой объявился, некий Луиджи Лонго. Чем ближе к Берлину части Красной армии, тем гарибальдийцы становятся назойливее и наглее.
— Ничего, через месяц-другой мы их успокоим, — убежденно молвил Отто.
— Сомневаюсь, — проворчал Морской Пехотинец. — Если вам угодно выслушать личное мнение сержанта морской пехоты, то мне сдаётся, что расправляться с ними уже придется ребятам с американских военных баз, причем после нашей полной оккупации Италии. Однако я заговорился. Синьора княгиня, прикажите увести яхту из-под обстрела, у неё пробоина чуть выше ватерлинии. При малейшей волне появится течь.
— Тогда чего вы ждёте? Пока потерпим кораблекрушение? — спокойно поинтересовалась Мария-Виктория, всё ещё осматривая склон через оптику прицела. Она и в самом деле вела себя как заядлый добытчик дичи, которого пытаются увести с охоты в самый её разгар. — К тому же нас заждались на вилле.
Словно бы подтверждая её слова, с берега крикнули в рупор:
— Княгиня, это я, Кальваччо! Вы слышите меня?! У вас всё в порядке?!
Мария-Виктория вошла в капитанскую рубку и из-за двери, тоже в рупор, ответила:
— Мы идем к вилле!
— У нас здесь подкрепление. Ждём вас!
— Все наши целы?
— Где-то исчез француз Матье, кажется, увлекся погоней.
— Или сбежал к партизанам, — предположила княгиня, но уже не в рупор, а исключительно для Скорцени. Хотя меня заверяли, что он сторонник французских коллаборационистов, то есть союзник рейха. Впрочем, разбираться будем после войны.
* * *Яхта медленно шла вдоль берега, приближаясь к причалу виллы «Орнезия». На пристани уже собралось человек тридцать, и большинство их них было в форме.
— Нас встречают, как экспедицию Магеллана, — молвила Сардони, останавливаясь рядом с обер-диверсантом, выступавшим сейчас в роли штурвального. — Кажется, там целая рота войск СС. Не понятно только, почему они топчутся здесь, вместо того чтобы преследовать гарибальдийцев.
— Они восхищены вашим «крейсером», синьора. Теперь вы предстанете перед ними как выдающийся итальянский флотоводец.
Она оттеснила Скорцени от штурвала и взялась за него сама. Княгиня много раз подводила яхту к причалу, а потому была уверена, что и этот подход у неё получится лучше, чем у постигающего азы мореходства штурмбаннфюрера. Прошло еще несколько минут, — и мастерски подведенная Марией-Викторией «Мавритания» коснулась стенки причала. На берегу её встречали возгласами приветствия и сотрясанием поднятого вверх оружия.
— Я рад видеть вас, Скорцени, — прыгнул на палубу какой-то офицер СС, не дожидаясь, пока Морской Пехотинец спустит трап. — Вы что, не узнаете меня?
— Дьявол меня по этому поводу расстреляй!
— Вот именно. Пауль Умбарт, командир батальона ваффен-СС «Корсика». Только, увы, уже не на Корсике. Месяц назад нас перебросили сюда, и с тех пор мы выслеживаем партизан, а партизаны — нас.
— Причем, насколько я понял, счастье почему-то упорно сопутствует партизанам, — холодно предположил Отто, явно разочаровывая Умбарта, ожидавшего, что встреча начнётся с объятий и похлопывания по плечам.
— Вы, как всегда, слишком суровы, штурмбаннфюрер.
— Потому что не уверен, что при таком «усилении борьбы с партизанами» Муссолини опять не окажется под арестом на каком-то из островков, а то и на вершине ближайшей горы.
— Вот тогда уж вам без меня точно не обойтись.
Умбарт ещё больше располнел. Раскрасневшиеся щёки свидетельствовали о том, что мизерная разница в климате между Корсикой и лигурийским побережьем Италии на самочувствии и аппетите этого штурмбаннфюрера никак не сказались. В то же время пули партизан счастливо обходят его, правда, вместе с чинами, наградами и прочими добродетелями начальства.
— Не проще ли вам напасть однажды со своим батальоном на ставку Муссолини и похитить его раз и навсегда, коль уж для вас это стало пределом амбиций.
— Пусть даже амбиций, Скорцени, пусть амбиций, — продолжил Умбарт сию тему уже на берегу. — Для меня это последняя возможность отличиться в нынешнюю войну, войти в её историю.
— Так мне что, следует еще раз похитить дуче, только на сей раз доставить не в ставку фюрера рейха, а в ставку штурмбаннфюрера Умбарта?
— А что, это мысль! Не зря я всё чаще вспоминаю ваши слова, точнее, ваше заклинание: «Я ещё вернусь в этот мир! Я ещё пройду его от океана до океана!».
— Вот именно: вернуться бы и пройти… — с едва заметной грустинкой подтвердил верность своему девизу обер-диверсант.
38
Фельдмаршал недоверчиво взглянул на Бургдорфа и закрыл глаза.
— От фюрера я уже ничего не жду, — сдавленным голосом прохрипел он.
— Сами видите, что ваше участие в путче до сих пор никак не афишировалось. И впредь тоже никто не посмеет бросить тень на ваше имя. Фельдмаршал Роммель так и останется в памяти германского народа как один из самых талантливых его полководцев.
Глубоко вздохнув, Роммель приказал остановить машину. Водитель оглянулся на Бургдорфа, но, прежде чем тот среагировал на требование фельдмаршала, нажал на тормоза. Еще спустя несколько мгновений Роммель открыл кобуру и взялся за ручку дверцы.
