Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!
Нарядны, как юные синьорины, собравшиеся на бал, виа Номентана и улица Двадцать Первого Апреля. Здесь в самую знойную пору прохлада и тень от высоких раскидистых платанов. Потому-то их облюбовали фашистские «иерархи», толстосумы и послы иностранных держав. На перекрестке этих двух аристократических улиц стоит трехэтажная, непритязательная по архитектуре, но очень приятная для глаза, чистенькая вилла. Если б на ее полукруглом фронтоне не красовались три каменных слона, пожалуй, никто бы и не остановился, чтобы посмотреть на виллу, — Рим битком набит куда более примечательными и славными зданиями. Так же ничьего внимания не привлекала и медная пластинка на парадных дверях с надписью «Консульство Таиланда».
Самого посла давно здесь нет. Он сложил в подвалы особняка картины, вазы и всякую, хоть сколько-нибудь ценную, мебель, отдал ключи синьору Флейшину и смылся в Северную Италию, поближе к Муссолини. Его страна воевала против союзников на стороне Японии.
Окна зашторены. Алексей Николаевич Флейшин, он же неуловимый Россо Руссо, обсуждает с представителями трех русских отрядов подробности предстоящей операции. На столе вино, черный кофе и… план Рима.
Партизаны прощаются с Флейшином. Уже у порога Сережа Логунов останавливает Корякова, прибывшего из отряда Таращенки:
— Орландо у вас не показывался?
— Нет, не видать было.
— Куда же он подевался?
Россо Руссо слышит этот разговор.
— Не судьба тебе, Сережа, снова встретиться с Орландо.
— Почему? — Сердце Сережи как судорогой сжало.
— Он бросил гранату в машину, в которой сидел немецкий генерал. Фашист уцелел, а Орландо схватили и замучили в пансионе «Яккарино»…
Сережа закрыл лицо руками и, прислонившись к дверному косяку, в голос зарыдал:
— Орландо!.. Орлик наш!
13
После удачной операции, проведенной совместно с итальянскими партизанами, отряд добрался в стан почти на исходе ночи. Устали, намаялись бойцы — сразу залегли спать. Леонид обошел дозоры и тоже забрался в шалаш. Задремал. Вдруг откуда-то донесся жалобный женский взвизг. Было непонятно: во сне это ему попритчилось или в самом деле кто-то кричал? Крик повторился. Теперь он прозвучал ближе, отчетливее. Леониду показалось, будто Маша позвала его, и он, накинув пиджак, выскочил на пригорок. Нигде никого. Решив, что во сне померещилось, хотел уйти обратно в шалаш, но услышал голос Ильгужи, бывшего в секрете.
— Муртазин, кто там? Что случилось?..
Леонид направился в ту сторону и увидел итальянку с распущенными, растрепанными волосами. Со зла ли, со страху ли, женщина ни слова толком не могла выговорить, а все повторяла:
— Синьор партиджано… Синьор партиджано!.. — По ее морщинистому лицу ручьем катились слезы.
— Да вы успокойтесь, синьора. Не торопитесь, расскажите, в чем дело?
Из ее взволнованной, путаной речи Леонид понял только два слова: «немцы» и «коровы», а где немцы и какие коровы, так и не смог разобрать.
— Муртазин, сходи-ка позови Сережу. Может, он что поймет.
Потирая глаза детскими кулачонками, к ним подошел Логунов.
— Послушай, о чем она?
Похоже, что ласковый голос юноши подействовал на итальянку успокаивающе. Теперь она говорила более связно и вразумительно.
— Немцы забирают в деревне скот, коров и овечек. И вчера побывали у них, и сегодня нагрянули с утра пораньше, — коротко передал Сережа рассказ женщины.
— Сколько их?
— Много, много… На машинах.
— Так, так… Иди, Сережа, разбуди ребят.
— Эх, только заснули!
— Ничего, потом отоспимся.
Сережа и Ильгужа пошли поднимать партизан, а Леонид попросил итальянку немного потерпеть и показать им безопасную дорогу к деревне.
— Ничего, синьора, ничего. Мы сейчас наведем порядок.
Партизаны шли по балке, которая перед самой деревней подходила к шоссе. На их глазах мимо пронесся огромный грузовик с овцами и курами и скрылся из виду за косогором.
— Эх, опоздали! — пожалел Ильгужа.
Нет, оказалось, что еще не опоздали. Итальянка провела их по задам к одноэтажному каменному дому. Как раз в это время на крыльце появились двое фрицев. Первый из них, высокий и костлявый, чем-то смахивающий на гауптмана Зеппа из Раквере, держал в руках корзину, полную яиц, а второй немец нес его каску и рюкзак.
Итальянка указала на долговязого немца и прошептала:
— Команданте, команданте…
— Ты теперь уходи, — сказал ей Леонид. — Бах-бах будет.
С другого двора солдаты вывели большую бурую корову. Один тянет за веревку, напарник погоняет сзади. В воротах напротив показался третий. Он сел верхом на барана, хохочет, орет:
— Кавалерия! Кавалерия!..
Тем временем к грузовикам, стоявшим посредине деревни, стали стекаться со всех сторон солдаты — кто с гусем, кто с курицей под мышкой. Мечутся козы и овцы, по улице летит птичий пух, за немцами бегут, голосят женщины и дети. Одни ругают грабителей, другие тщетно пытаются разжалобить. А вот где-то звонко — на всю деревню, — то ли прощаясь, то ли утешая хозяев, кукарекнул петух.
Леонид колебался, не решаясь сделать выбор между двумя возможностями: окружить ли немцев прямо тут в деревне и «ура, хенде хох!» или, подождав их на шоссе, забросать гранатами машины. Он посоветовался с Муртазиным и Ишутиным, притаившимися рядом.
— Первое не пойдет, командир. На улице полно людей. Если придется открыть огонь, того гляди вместе с блохами шубу сожжешь.
— Я сам того же опасаюсь. Но как угадаешь, в какую сторону они направятся, когда погрузят свои «трофеи»?
— Так давай разделимся и устроим засаду по обе стороны деревни.
— Народу у нас маловато.
— Ничего. Если где завяжется серьезный бой, подоспеем. Да немцы подумают, что их атакует новый отряд, — сказал Петя.
— Правильно. Товарищи… — Леонид сделал партизанам знак подойти поближе. — Ты, ты и ты… Вы пойдете с Муртазиным на тот конец деревни и возьмете под прицел шоссе. А мы, — он обратился к остальным, — двинемся в эту сторону. Пошли!
Полчаса спустя на шоссе, где залегла группа Колесникова, показались две грузовые машины.
«А где же две другие? В деревне задержались или к Ильгуже направились?»
— Дрожжак и Скоропадов, вы по колесам бейте, а ты, Остапченко, возьми на прицел шофера в первой машине… Огонь!..
Леонид так и не смог понять, каким путем жители деревни успели проведать о победе. Итальянцы тут же прибежали, вскочили в кузова и давай сгружать живность прямо на дорогу. Дело свое они сделали с удивительным проворством. Потом подошли к партизанам, жали руки, совали в подарок гусей и кур.
— Прего, возьмите!
— Грацие, танте грацие!
— Пойдемте с нами, в деревню!
— Вот моего петуха возьмите!
— Русские — герои!
— Да здравствует Россия!
Иван Семенович нежно поглаживает огромного горластого петуха и все таскается за Колесниковым:
— Командир, как мне быть? Взять или нет?.. Ах, какой петух! Весь отряд бы можно накормить…
Воспользовавшись шумом и суетой, долговязый унтер метнулся с дороги в поле и нырнул в овраг.
— Цурюк! — крикнул было Ишутин, но унтер не остановился. Прогремела длинная автоматная очередь. Немец подпрыгнул, словно подстреленный заяц, и сорвался в яму.
А вот подоспела и группа Муртазина.
— У нас обошлось без кровопролития, — бодро доложил Ильгужа. — Услышав, как запели ваши автоматы, они побросали машины и коров и сиганули в овраг.
— А почему не догнали их?
— Да там не проберешься. Заросли, колючки.
— Ну и черт с ними!
— А что с машинами делать? — спросил кто-то.
— Подожжем.
— Не торопись. Кто умеет водить? Ишутин! И ты, Муртазин? Садитесь.
— Немцев-то куда денем?
— Тоже с собой заберем.
— Эй, фрицы, грузитесь, шнель, шнель!
— Куда вы нас везете? — спросил на ломаном русском языке нелепый толстяк с головой, как лукошко.
— В санаторий.
Тот, похоже, не понял, переспросил:
— Куда, куда?
— На кудыкину гору. Швайген, фриц, много не шпрехай.
— Все сели? Поехали!
У обрыва с крутыми, почти отвесными склонами Колесников приказал остановить машину и выгрузиться.
— Сумеешь выпрыгнуть из кабины на большой скорости? — спросил он у Петра.
— Спрыгнуть пустяк, заскочить и то могу, — сказал тот, поняв, что задумал командир.
— Прогони машину немного вперед и заверни в пропасть.
— Эх, машину жалко, — вздохнул Иван Семенович, — в нашем-то колхозе как бы еще пригодилась.
— Не горюй, старина, для колхоза твоего получше раздобудем!
— А этих с собой, что ли, будем таскать? — спросил Сережа Логунов, кивнув на немцев, у которых губы посинели от страха.
— Посадим их в кузов и… разобьются, так разобьются, уцелеют — их счастье, — предложил Дрожжак.
