Василий Клёпов - Тайна Золотой долины. Четверо из России [Издание 1968 г.]

С пригорка, по которому мы двигались, видно было все, что делается на прибрежной равнине. Кое-где на полях началась уборка ржи. Стрекотали жатки, и за ними тонкой линией выстраивались снопы. Вон, прямо тут, на меже, устроен ток, к которому лошади тянут возы снопов. Слышно пение моторов молотилки и видно, как вьется из-под нее пыль…

Мне показалось, что кто-то плачет. Я оглянулся: так и есть! Белка не успевала вытирать покрасневший нос подолом платья.

— Хватит, ребята! — рассердился я. — Что толку от слез?

— Левки не-е-ету, — всхлипывая, проговорила Белка.

— И больше никогда не будет! — с нарочитой твердостью сказал я. — И нечего плакать. А ну, Белка, — быстрее!

Иногда мы слышали, как в лесу раздавалось точно такое же, как в острогорских лесах, «ау». Крестьяне, очевидно, собирали грибы. Я подумал о грибах, и мне страшно захотелось есть.

— Скоро будет темно. Давайте поищем грибов.

Солнце уже садилось. От деревьев тянулись огромные густые тени. Далеко впереди горел костер. Тонко звенела паутина мошкары. Тут впервые Белка показала, на что она способна. Мы с Димкой собирали только масленики, которые растут так, что их и слепой увидит, а Белка выискивала под хвоей белые грибы, которые называла боровиками. У них были съедобные ножки, и мы тоже стали искать боровики.

Вдруг Димка закричал:

— Идите сюда! Я нашел орехи…

Мы подбежали и стали рвать орехи, которые росли целыми гнездами, по нескольку штук вместе.

Становилось темно. Следовало найти место для ночлега. Разводить огонь мы боялись, так как, чего доброго, могли нагрянуть полицейские. Впереди, где раньше горел костер, вился слабый голубой дымок. Я подошел и копнул палочкой.

— Ребята, идите-ка! Тут много углей…

Нанизывая на веточки грибы, мы опускали их на угли и съедали. Грибы без соли не очень-то вкусны, но мы ели их как самое прекрасное лакомство. Потом мы с Димкой спустились вниз с пригорка и набрали две охапки веток.

Было холодно. Мы уложили Белку между собой, все трое крепко обнялись, но дрожь прохватывала насквозь.

— Ты замерзла? — спрашивал я Белку.

— Уггу-у!

Тогда я предложил идти к току, который мы видели по пути. Искали, искали солому, наконец, нашли и закопались в нее, как поросята. Усталость взяла свое. Мы уснули.

Утром я испуганно вскочил. Солнце уже вставало, и со стороны города ехали немцы, работавшие на току. Мы, как встрепанные, вскочили и бросились в лес. К счастью, нас никто не видел, а если и видел, то посчитал за обычных немецких мальчишек.

Мы снова отправились на то место, где собирали орехи и грибы. Орехов нашлось немного, но грибов было еще больше. Мы набрали маслят, позавтракали ножками боровиков и отправились по тропинке, вьющейся по опушке. Дальше в лес идти не хотелось — мы могли заблудиться и выйти не туда, куда надо.

К обеду нам попалась небольшая речушка, которая текла в сторону Варты, и мы отправились по ней, отыскивая мост или брод. Вдруг из кустов выскочили двое полицейских:

— Хальт! Ни с места! Стрелять будем!

Мы шарахнулись в кусты. Полицейские открыли огонь, и я видел, как пуля, вжикнув, сбила у меня над головой веточку. Стараясь не шевельнуть ни прутиком, мы уползали вдоль речки. Иногда прислушивались и снова орудовали руками. Но немцы, видимо, следили за нами по дрожанию ветвей, и когда мы вышли к концу зарослей, то нарвались опять на полицейских.

Я хотел бежать обратно, но закричала Белка, схваченная дюжим полицаем. Мы с Димкой бросились на него, но второй немец резко рванул Димку и уложил его на землю.

— Вы не имеете права! Отпустите! Что вы делаете? — во все горло кричал я, а сам бил кулаками в коричневую спину и норовил укусить красное ухо этого громилы.

Но что мог сделать мальчишка против двух здоровенных верзил?

Не успел я опомниться, как меня схватили, скрутили мне руки… И тут, откуда ни возьмись, выскочил из кустов и вступил в схватку с полицейскими низкий, широкоплечий, в рубахе с засученными по локоть рукавами, человек. Наш доброжелатель ударом могучего кулака уложил на землю одного, рванул к себе другого полицая, так что тот только мотнул головой и оказался прижатым к первому. Лежавший немец выдернул револьвер из кобуры и хотел выстрелить, но незнакомец наступил полицаю на руку:

— Брось оружие!

Голос кричавшего показался мне знакомым. Димка освободил меня от тонких стальных наручников, я вскочил на ноги. И в этот момент раздался выстрел. Рассвирепевший наш спаситель так прижал руку полицейского ногой, что тот выпустил пистолет.

— Пся крев! — проговорил черный человек, и тут я его узнал.

Это был наш старый приятель Юзеф Заремба. Но до чего он изменился! Штатская одежда и черная борода, из которой торчал один большой нос, сделали его неузнаваемым.

Заремба быстро расправился с обоими полицаями — они лежали теперь связанные с кляпами во рту — и схватил меня в свои объятия…

Юзеф Заремба убежал от Фогелей на второй день после нас. К нему присоединились еще два поляка, но они до того ослабли, что не выдержали нескольких дней голода, и Юзеф должен был уходить один. Он колесил несколько дней по лесу, питался, как и мы, грибами, и сегодня, выспавшись в зарослях, видел расправу с нами полицейских.

Как в свой собственный, Юзеф сунул руку в карман полицейского, достал пачку сигарет. Закуривая, ожег взглядом связанных полицаев. «Проклятые боши! — пробормотал словечки, перенятые у пленных французов. — Видеть их живыми не могу!»

Подойдя к одному из полицейских, Заремба вытащил у него кляп изо рта. Немец начал было кричать, но поляк так двинул его своей ножищей, что тот откинулся.

— А где у вас четвертый? — спросил Юзеф, обводя нас взглядом. — Где Левка?

— Левки нет, — удрученно ответил я. — Вчера похоронили…

Заремба скрежетнул зубами, пнув ногой полицейского и сурово спросил:

— Зачем вам понадобились эти ребята?

— Велено их задержать… Ей-богу мы не виноваты… Мы не хотели… Они украли у доктора Зайделя серебряный сервиз… Вчера Зайдель был с нами… Мы не хотели…

Оставив полицейских связанными в кустах, мы пошли дальше. По дороге разговорились с Зарембой. Он сказал, что идет к себе в Каттовицы, где надеется повидаться с женой и маленькой дочкой Еленой.

— А потом — в партизаны. У нас много партизан.

К вечеру мы вышли из соснового леса. Начались поля ржи и картофеля. Юзеф сообщил, что скоро будет река Просна — граница бывшей Польской республики.

— Здесь меня и ранили немцы, а отсюда направили в концлагерь. Я не был тут уже четыре года.

Свернув с дороги, поляк поманил нас за собой. Мы вышли к небольшой хатке, приютившейся под старыми липами. У будки люто лаял огромный всклокоченный пес.

— Ты цож, Герман, не впознаешь? А я до цебе в госци. Пани Ядвига![112] — крикнул Заремба.

На крыльцо вышла полячка с бледным, испитым лицом:

— День добрый, пан!

— Добрый день, пани! Герман мне не познал. А вы, пани Ядвига, памента?

Пани Ядвига напряженно всматривалась в лицо Юзефа.

— Пшепрошам, пан…[113] — замялась она.

— Юзеф, — с улыбкой добавил Заремба.

— Ой, Юзеф! — воскликнула пани Ядвига и, словно подхваченная ветром, слетела с крыльца, прижалась к груди Зарембы.

Когда полячка немного успокоилась, Юзеф показал на нас:

— То мои пшемцели россияне. Проше нам дац поесц и нонца пшетуек? Германцив близко нема?[114]

В этот вечер мы впервые после долгих недель сидели за столом, накрытым чистой скатертью, и ели картошку, макая ее в сметану. А самое главное, с нас не спускала внимательных глаз женщина, близкая нам, как родная мать.

Когда утром мы проснулись, чисто выбритый Заремба уже ворочал во дворе столбы, подпирая обветшавшую крышу сарая. Нас снова плотно накормили, а Юзеф выпил даже две стопки водки.

Распростившись с гостеприимной хозяйкой, мы двинулись в дорогу. За спиной у Димки висела холщовая сумка с картошкой, солью и небольшим кусочком хлеба.

— Хорошие дела не пропадают, — говорил нам дорогой Юзеф. — С пани Ядвигой я познакомился еще в первые месяцы войны. Наша часть была разбита, и мы рассеялись по лесам. Как-то вечером я прибрел с автоматом к избушке. Я тогда еще не знал Ядвигу. Смотрю: двое гитлеровцев подпалили факелы и — под крышу. Я прицелился, дал очередь из автомата. Они пали, как скошенные. Я сбил пламя с крыши, открываю дом. На полу связанные лежат пани Ядвига и ее ребята… Вот так и познакомились!

— А где ее ребята, дядя Юзеф? — спросила Белка.

— Одного германцы убили, другой — в партизанах. Сейчас ему семнадцать.

Мы перешли по деревянному мосту через Просну. Дорога двоилась: одна — на восток, другая — на юг.