Абрам Вольф - В чужой стране
Партизаны уходили все дальше, к озеру. Зарево пожара, острые всплески молний освещали грозовое небо, крыши домов, спрятавшихся среди садов, зубчатую стену далекого леса. Среди сухих, трескучих раскатов грома глухо ухали взрывы.
Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Когда партизаны подошли к лесу, половина неба очистилась от туч, под лунным небом засеребрились потоки, с шумом катившиеся по глубоким колеям проселочной дороги. Чепинский, громко шлепая по воде босыми ногами, весело сказал шагавшему сзади Соколову:
— Гроза як по заказу. Поработали — будь ласка под душ. А я до ППД собрался, в баню…
— Да, искупало здорово, — откликнулся Соколов. — Курить есть?
Чепинский полез в карман брюк, но вместо сигарет извлек табачную кашицу.
— Да, невесело… — Соколов остановился. — Подождем ребят.
В лесу стояла тишина, было слышно, как стекают, падают с листвы дождевые капли. Соколов присел на пенек у дороги, устало вытянул ноги, гудевшие от долгой ходьбы. Далеко-далеко, как эхо пушечного залпа, прокатился гром.
— Что это? — Соколов вскинул голову. — Взрыв… Где-то у Пеера. Наверное, наши…
* * *Соколов не ошибся: у города Пеера взлетел на воздух мост, минированный партизанами первого отряда.
Операция, проведенная первым отрядом, была сложной. Мост охранялся немецкими солдатами. Кроме того, в километре находилась рота егерей, недавно переброшенная с побережья для охраны дорог и промышленных объектов. Чтобы успешно провести операцию, надо было быстро и бесшумно, без единого выстрела снять часовых. Но этого сделать не удалось. Кто-то из партизан, подползавших к мосту, задел карабином о камень, раздался выстрел. Часовые подняли стрельбу. Охрану ликвидировали, но на это ушло время. Подрывники еще не успели установить мины, как на шоссе, идущему параллельно с железнодорожной линией, появились машины с егерями. Партизаны, прикрывавшие подходы к мосту, открыли огонь. В кромешной тьме ослепительно рванули гранаты, засверкали выстрелы. Гитлеровцы рассыпались, залегли. Они, по-видимому, решили, что столкнулись с крупным отрядом противника. Завязалась яростная перестрелка. Подрывники, находившиеся на мосту, тем временем закладывали мину за миной. Командовавший группой сержант Акимов будто не слышал грохота боя. Он повернул голову к шоссе только после того, как все было сделано.
— За мной! Вперед! — Акимов, зажав в руке автомат, спрыгнул с моста, побежал к шоссе, где вела бой группа прикрытия. С этой группой находились командир отряда Никитенко и политрук Грудцын.
Как только Акимов со своей группой оставил мост, Никитенко приказал отходить. Ведя бой, перебегая по одному, по двое, партизаны оттянулись вправо, перешли через шоссе и стали отходить к лесу. Егеря бросились за ними. Стараясь обойти партизан, отрезать им путь к лесу, они все дальше отходили от моста. А это и требовалось партизанам! С минуты на минуту должен появиться эшелон с вражескими солдатами: из Франции, с «Атлантического вала», на советско-германский фронт перебрасывалась пехотная дивизия.
Потеряв в бою двух человек, партизаны ушли в лес. Егеря, выйдя к опушке, остановились. Пока их командир размышлял, что делать дальше — уходить или ждать рассвета, чтобы прочесать лес, показался эшелон. Через несколько минут он влетел на заминированный мост…
Участвовавший в операции взвод Акимова ушел к Эликуму. Никитенко и Грудцын около села Гройтруд свернули в лес, где находился третий взвод отряда.
Ни командира взвода Захара Старцева, ни партизан в лесу не оказалось. Взвод ушел разрушать многопроводную линию связи, которую немцы спешно строили вдоль шоссе Леопольдсбург — Мазайк, и все еще не вернулся. Отыскав землянку командира взвода, Никитенко и Грудцын, не зажитая огня, улеглись на нары и мгновенно заснули.
Первым проснулся Грудцын. В приоткрытую дверь врывался сноп ярких лучей. Грудцын посмотрел на часы — без четверти девять. Он осторожно, чтобы не разбудить Никитенко, поднялся, выбрался из землянки.
На поляне, окруженной молодым, густым сосняком, отдыхали партизаны. Кто спал, растянувшись на душистой траве, кто курил, беседуя с другом, кто чистил оружие. Грудцын присел рядом с командиром взвода Захаром Старцевым.
— Давно вернулись?
— С рассветом. Опять выскочила проклятая! — Старцев никак не мог продеть нитку в иголку.
— Плохой из тебя сапожник, Захар, — проговорил Грудцын, посмотрев на ботинок. — Дай, я зашью… Так, значит, с рассветом? А почему люди не разошлись по местам?
— Я разрешил. С политруком народ потолковать хочет. Расскажи, Виктор Константинович, что хорошего на свете.
— Хорошего много, Захар. Два дня назад освободили Севастополь. Красная Армия перешла границу Румынии…
Услышав голос политрука, партизаны подсели к нему поближе. Поднялись и те, кто спал.
— Враг уже не в состоянии остановить могучего наступления Красной Армии. Недалек день, когда Красная Армия выйдет к границам Германии…
Сидевший напротив Грудцына пожилой партизан, с добрым, усталым лицом, проговорил убежденно:
— Верьте, ребята, моему слову — быть нам скоро дома. Быть!
— Верно, Иван Федорович! — весело откликнулся его сосед, черный, как цыган, поджарый парень, и озорно подмигнул товарищу: — Посылай телеграмму до жинки, нехай баню топит да пироги печет. Эх, жалко, я не женатый! — Парень вздохнул. — Никто меня, бобыля, не ждет. Ни хаты, ни маты, ни жинки…
— Не горюй, Гриша! — Иван Федорович похлопал парня по плечу. — Со мной поедем. Хату тебе построим, свадебку сыграем. Народ наш, вологодский, хороший…
— А девки у вас гарни?
— Девки-то? Ого, лучше наших девок и не найдешь!
— Ну, тогда пойдет. Едем!
Партизаны шумно, весело смеются. А Иван Федорович, «вологодский старичок», как зовут его в отряде, смотрит на них и как-то по-особенному ласково улыбается. У этого пожилого человека, прожившего трудную, тяжелую жизнь, испытавшего ужасы фашистского плена, душа осталась доброй и мягкой.
Когда смех утих, Захар Старцев проговорил, обращаясь к Грудцыну:
— Я думаю, Виктор Константинович, что гитлеровцы не случайно тянут линию связи на Мазайк, к своим границам. И дороги начали ремонтировать, доты на мостах через каналы ставят. Видать, союзники скоро высадятся. Немцы к боям готовятся…
— Скорей бы уж высаживались! — проговорил коренастый, плотный парень, снимая с ветки дерева свою высохшую одежду. На его смуглом мускулистом теле розовели рубцы. — Уж дадим мы тогда фрицам, так дадим, чтобы тыщу лет помнили… За все сквитаемся! — Светлые глаза парня злобно сверкнули.
— Когда союзники высадятся, мы с тобой, Капишников, не знаем, — ответил парню Грудцын. — Но я так тебе скажу: время настоящих схваток наступило. После сегодняшней ночи начнутся дела…
Грудцын рассказал об операциях, проведенных бригадой, о бое, который вел ночью взвод Акимова.
— Везде Акимов да Акимов, — недовольно бросил Капишников. — Акимову только и доверяют настоящие операции. Конечно, Акимов — герой. Что там наш взвод супротив Акимова… Они мосты взрывают, а нам столбы на дороге валить…
Акимов был любимцем командира отряда Никитенко. Он верил в него, как в самого себя, поручал ему самые рискованные операции, требовавшие особой выдержки, смелости, дерзости. Отчасти это объяснялось тем, что у Никитенко и Акимова много общего. На первый взгляд вяловатый, мягкий, командир был человеком решительным, способным на самый отчаянный риск. Когда другие терялись, не могли выполнить задачу, Никитенко, как он любит выражаться, «брал дело на себя».
Грудцын знал, что партизаны третьего взвода в обиде на Никитенко за то, что он «выделяет» Акимова. С улыбкой посмотрев на Капишникова, на командира взвода Захара Старцева, сидевшего молча, политрук сказал примиряюще:
— Каждая операция, которую мы выполняем, важна.
Конечно, это здорово — ворваться в дом гестаповца или ухлопать немецкого офицера в кафе. Риску много, переполох… А ваша сегодняшняя операция? Вывести из строя многопроводную линию связи — это не менее важно, чем взорвать мост… Вы далеко уходили, Захар?
— Немного до Леопольдсбурга не добрались, — ответил Старцев, оживляясь. — Мы тремя группами работали. Столбов навалили — до черта… У Бохолта на Дядькина натолкнулись. Глядим, весь генштаб опушкой топает. Воронков, Зенков, Коля Боборыкин… Дядькин нас похвалил. Хорошо, говорит, сработали… Он с отрядом Пекшева под Кинрой ходил. Бой, говорит, был крепкий. Карателей распатронили подчистую…
— Тихо! — Капишников предостерегающе поднял руку и, прислушиваясь, рванулся вперед, в чащу. Партизаны схватились за оружие, поднялись.
На поляну, сопровождаемый Капишниковым, вышел мальчик лет двенадцати-тринадцати. Это был Ян — сын бельгийского партизана Тилинса из села Мивэ.
