Войцех Ягельский - Башни из камня
После возвращения Аслан спросил, обратил ли я внимание на мертвые поля.
— Люди не выходят сеять. Мин полно. Россияне ставят эти мины, чтобы отрезать партизанам дорогу к селам. А те, кто все-таки решился весной обработать землю, выгоняют вперед овец. Если пройдут, значит, мин не было, а если которая и взлетит на воздух, мясо и так потом съедят, а кусочек поля можно будет засеять.
В пятницу вечером поехали мы с Исой к Халиду узнать, не было ли для меня вестей, и отправить командирам партизанских отрядов просьбу дать пленных, нужных для выкупа Хусейна.
Иса вошел в дом, оставив меня как всегда в машине. Вернулся ужасно расстроенный. Один из командиров повстанцев поручил ему немедленно освободить из плена татарского журналиста, который брал у него интервью. Он боялся, что журналист не выдержит допросов и выдаст его убежище. Приказал Исе узнать цену освобождения татарина, не считаться с расходами и отнестись к поручению, как к делу первостепенной важности.
Из-за всего этого Иса забыл спросить Халида о моих делах. Но если бы с гор пришли хоть какие-то вести, Халид сказал бы об этом и без вопросов.
Занятый выкупом Хусейна и татарского журналиста, Иса исчезал из дому на целые дни. Возвращался расстроенный, запирался в супружеской спальне, в которую никто кроме него и Лейлы не имел права входить.
Аслан проводил дни с друзьями в своей квартире, а Ислам болтался по деревне. Сбегая из дому, он освобождался от царящих там порядков, строгих, стесняющих свободу, непреклонных.
Дома оставалась хлопочущая на кухне Лейла и молчащая при посторонних Этимат.
Я пытался бежать от губительного одиночества и отравленных сомнениями мыслей, просиживал часами на кухне, ссылаясь то на голод, то на жажду.
Очень мало женщин и женских судеб появлялось в моих рассказах. Женщины были только статистами, элементом декорации мира, который я пытался понять и описать. Они не боролись за власть, не стояли во главе революций, заговоров и терактов, не командовали войсками, не убивали и не гибли в окопах. Так что не их имена были в моих записных книжках, не встречи с ними я искал в погоне за комментариями по поводу событий, прогнозами, эксклюзивным правом на интервью.
Окруженный мужчинами, целиком поглощенный их проблемами, я не находил ни сил, ни времени, чтобы попытаться хоть представить себе, как выглядит батальный пейзаж в глазах женщин, не героев войны, а статисток и жертв. Честно говоря, я даже не испытывал такой потребности.
Воюющие мужчины ревниво оберегали от посторонних тайны мира своих женщин. Не хотели, чтобы им уделяли слишком много внимания. Может, боялись, что хорошо знающие их женщины могут разрушить монументы славы, которые они так усердно воздвигали самим себе, что, рассказывая о страданиях и преступлениях, женщины лишат их войну героического ореола, развеют миф о стойких воинах и мучениках за святое дело.
Только предоставленный чеченскими мужчинами самому себе, я мог выслушивать истории их женщин. Только тогда заинтересовали они меня и показались достойными внимания.
Сразу после завтрака, убрав со стола и помыв посуду, Лейла приступала к чистке обуви. Мокрой тряпкой стирала грязь с голенищ, потом специальной щеткой с пастой чистила до блеска. Чистила сапоги Исы, сыновей, мои.
На протесты отвечала снисходительной улыбкой, а когда я попытался забрать свою обувь в комнату, Иса неодобрительно покачал головой.
— Это ее дело, — бросил он.
Поначалу я воспринял это как очередное доказательство рабской доли женщин. Со временем, впрочем, стал подозревать, что, сохраняя, вопреки всему, верность старым традициям и обычаям, Иса, Лейла и их соседи старались создать хотя бы видимость нормального течения жизни. Давно навязанные роли, старые обязанности были для них единственной связью с прошлым, гибнущим сегодня миром. В прошлой жизни, возможно несовершенной, они умели найти себя, у них были четкие ориентиры. Новую жизнь, которая должна была вот-вот наступить, они не знали, а потому боялись ее. И не ждали от нее ничего хорошего.
Поэтому Лейла чистила обувь, гладила рубашки, подметала в комнатах и мечтала о новых занавесках. Старые Иса унес из дому, кому-то отдел. Она не спрашивала, кому и зачем. Иса никогда бы не позволил ей вмешиваться в свои дела.
Новые занавески стали для Лейлы чуть ли не идеей фикс. Она постоянно о них говорила. Как только заходила в мою комнату, заламывала руки и извинялась.
— Ну, что за вид?! Окна до половины заклеены старыми газетами! Вот в старой квартире у нас были занавеси! Тяжелые, атласные, до самого пола. Как только война кончится, куплю себе новые, такие же.
Часто повторяла, что без занавесок в окнах чувствует себя голой, открытой чужим взглядам, незащищенной. Окна, затянутые пурпурными занавесями из атласа были для нее символом безопасности и покоя.
Без них она чувствовала, что не справляется должным образом с ролью хранительницы домашнего очага. Поэтому она так настойчиво выхватывала у меня из рук обувь и сетовала, когда заставала меня в ванной за стиркой. Поэтому, уставшая и сонная, она всегда ждала, пока Иса отправится на отдых. Она не могла лечь раньше мужа. Так было не принято.
От нее ничего другого и не ждали. Она никогда не работала, как большинство женщин в Чечне. Женщина, зарабатывающая деньги, была живым оскорблением для мужа и неопровержимым доказательством того, что сам он ни на что не годится, не может считаться мужчиной.
Содержание дома и семьи было задачей и обязанностью мужчин, их единственной обязанностью. Их жены и дети, которых они рожали, должны иметь все. Мужчина мог не любить жену, мог с ней не разговаривать и даже неделями не показываться в доме. Но если был в состоянии обеспечить ей достаток и безопасность, все еще мог считать себя хорошим мужем. Бедность тут была практически равнозначна позору.
Любовь не обязательно должна была предварять замужество, хоть неплохо, если она все-таки была.
Лейла не хотела, не умела разговаривать о любви. Женщины на Кавказе, так же как их мужчины, скрывают от посторонних свои чувства. Лейла только рассказывала, что выходила за Ису без принуждения. С радостью. Брак означал для нее желанную зрелость, освобождение из-под власти родителей. Иса, хоть, правда, редко и никогда при посторонних, проявлял иногда нежные чувства, был хорошим, заботливым мужем. У них все было. В их понимании они были счастливы.
Не то, что Тая, жена младшего брата Исы.
Невысокая, худощавая, с красивым, грустным лицом, она приходила в гости, когда знала, что Исы нет дома. Приходила к Лейле пожаловаться и попросить о чем-то. Ее Ахмад был источником вечных огорчений и хлопот.
Если бы не война, может, жизнь Таи и Ахмада сложилась бы лучше. А так — все пошло вкривь и вкось.
Это война перевернула все вверх дном, поставила с ног на голову, отобрала предписанные и хорошо заученные роли.
Из опекунов и хранителей мужчины превратились в смертельную угрозу для семьи. Они не только не могли защитить своих жен и детей, но сами навлекали на них несчастья. Теперь мужчин самих приходилось защищать.
Еще в начале войны россияне объявили, что каждый чеченец, достигший шестнадцати лет и не старше шестидесяти пяти, будет подозреваться в терроризме и связях с партизанами. В страхе перед арестами, болью, унижениями, необходимостью добывать выкуп за освобождение, наконец, смертью, мужчины заперлись в домах. Хоть засовы на воротах и запоры на дверях уже давно не гарантировали безопасности, все-таки они увеличивали шанс выжить. Так что мужчины не имели возможности исполнять ни одной из предписанных им обязанностей. Не могли даже отомстить должным образом, если бы возникла такая необходимость. Как в стране, охваченной войной, ощетинившейся военными постами, с разбитым в пыль гусеницами танков асфальтом искать с ружьем в руках того, кого должна была настичь родовая месть?
Они стали бесполезными.
Иса был исключением. Он продолжал содержать семью, обеспечивал ей достаток и спокойствие. Но Лейла дрожала от одной мысли, что судьба перестанет быть такой милостивой, и с Исой случится то, что с его младшим братом.
Ахмад был интересным мужчиной. Рослый, с густой шевелюрой, с красивым лицом. Может, слишком запальчивый, в гневе мог ударить жену, но все были уверены, что с возрастом он поумнеет, и что Тае повезло.
Война резко изменила Ахмада. Если бы он жил в Чири-Юрте, Иса, возможно, мог бы позаботиться и о его безопасности. Но в Шали он был беспомощен. Горячий характер, фигура силача Ахмада бросались в глаза, привлекали внимание. Так что он уже пару раз попадал к россиянам под арест. В конце концов, заперся в доме и вообще перестал из него выходить. Он, который минуты не мог усидеть на месте, теперь целыми днями лежал на кровати, уставившись в потолок. Вечерами стал напиваться, а напившись, все чаще бил Таю, да еще на глазах у троих детей.
