Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник)
Масленников оглядел собравшихся — своих друзей, своих побратимов, улыбнулся, чтобы поднять настроение, ведь настроение, знал он по опыту, усиливает духовно разведчика, прибавляет уверенности.
— А наша с вами задача, если конкретно? Скажу и об этом. Мы должны обеспечить сбор и своевременную передачу Центру подробнейших сведений о численности, боевом составе и возможных перебросках немцев в районе населенных пунктов Лешов, Добро-Вода, Брашов, Баброка. Видите на карте? Много? Но и нас немало, если посчитать каждого за десятерых — разве не достойны?
И снова улыбнулся командир, педагог в нем развит настоящий, недаром разведкой третий год занимается, воевать начал на рассвете 22 июня.
— Еще напомню, дорогие мои: командующий фронтом через генерала, начальника разведки, передал, отправляя нас, что это последний приказ войны. Без всяких там «возможно», «будем надеяться». Последний приказ! Чтобы разгромить до конца фашистскую нечисть, чтобы Чехословакия, братский нам народ получил свободу. И от нас зависит, чтобы этот приказ действительно был последним…
На Ксению Николаевну было возложено поддержание конспиративной связи с чехословацкими друзьями. Шуре же Поляковой, как и в трех прежних заданиях на родной земле, работа на рации, бесперебойная работа! Было приятно, что именно к ней, первой из десанта, подошли на другой день командир отряда с комиссаром. «Мы на тебя очень надеемся, девочка!» — сказали. Капитана Иванова, помнит Полякова, срочно вызвали в штаб, Иржи Незвал остался. Сел на пенечек, пригласил и ее сесть. «Как там Москва, ты, говорят, в отпуске была после недавнего задания?»
Москва… Москва… Ода сразу ожила в памяти сердца: еще суровая, как солдат, собранная по-трудовому, по-фронтовому, но ужо исчезли с окраин улиц на Соколе противотанковые ежи, нет затемнения, лишь крупные, броские указатели «Бомбоубежище» напоминали о тяжком былом.
— Вы знаете, я первые дня два или три домой только ночевать приходила — все бродила, бродила но городу, не могла наглядеться…
Шура рассказала Иржи Иезвалу о нелегком своем сиротском детстве, о том, как Москва, москвичи заменили ей без времени умерших родителей: «Никогда этой людской теплоты не забуду!» Он тоже расчувствовался, поведал о своем страшном горе: жену расстреляли фашисты — за него, ушедшего в партизаны. Сыновей, совсем маленьких, увезли, проклятые, в Германию. Говорил комиссар медленно, в глазах горела ненависть. Когда прощались, крепко пожал Шуре руку: «Будем драться! Мы им ничего не простим!»
Абалова встревоженно спросила:
— Ты где была столько?
Шура рассказала, что узнала о судьбе комиссара, о судьбе чехов и словаков, не захотевших мириться с вражескими кандалами. Незвал приводил цифры убитых, брошенных в концлагеря — нет почти ни одной деревни, ни одного города, не испытавших горя…
Перед самой ночью за Ксенией пришли: «Пора!» Темень скрыла их, едва отошли от лагеря. В заброшенной лесной сторожке ждали ее местные подпольщики, лупа скупо освещала усталые, заросшие щетиной лица, было видно, как им нелегко, этим людям, забывшим нормальную домашнюю жизнь. Зато голоса — Ксения Николаевна признается, что, пока ходит по земле, не забудет их, — голоса, исполненные страсти, решимости, борьбы. Довелось бы побывать здесь раньше, встретились бы и те, кого уже нет, кто никогда не придет: каратели выследили часть бойцов, зверски расправились с ними. Надеялись, что с подпольем покончено, ан нет. Вот они сидят в лесной чащобе, информируют, что сделали, что видели, на столе появляются листочки из школьных тетрадей, на них — схемы объектов врага, подходы к ним, многие сведения, которые Шура сразу же, немедленно передаст в Центр…
Думаем, интересны и сейчас те радиограммы с чехословацкой земли:
«За сутки через железнодорожный узел, наблюдаемый нами, прошло четырнадцать эшелонов с танками и людским составом…»
«Проселочными дорогами, ночами, соблюдая все меры предосторожности, движутся артиллерийские подразделения, пушки, большей частью противотанковые…»
«Подпольщики сообщают о собрании нацистского актива, на котором представитель Берлина рекомендовал эвакуировать в фатерлянд семьи… „Не забудьте, — добавил он, — и что поценнее из имущества, и не только своего“. Это воспринято как открытое поощрение грабежа».
«Подрывники из отряда за неделю уничтожили пять эшелонов с боевой техникой, на шоссе наскочила на партизанскую мину легковая машина с гестаповскими чинами — все погибли. Очень не хватает взрывчатки, пришлите, пожалуйста. И батареи садятся» — это с разрешения Масленникова дописала лично Шура.
«Снова поздними вечерами по маршруту, указанному нами ранее, передвигаются скрытно танки, артиллерия и солдаты. Танков за минувший день — 46, орудий — 37, солдат — не менее 400».
Одна радиограмма, другая… пятая… Бывали сутки, когда Полякова выходила в эфир до семи раз. Голова разрывалась от радиошума. Возможно, кто-то, читая все эти донесения в тиши мирной квартиры, за чашкой кофе или чая, пробурчит, дескать, голая цифирь, почему нет выводов? А разведчики знали, кому адресованы их радиодепеши: командирам опытным, всю войну проведшим на передовой, они — не беспокойтесь! — сами определят, что к чему…
«Вчера, — читаем в одной из радиограмм, — каратели подступили почти вплотную к лагерю. Боевые группы партизан ударили по ним с двух сторон, уничтожено до 50 фашистов, отряд неожиданно пополнился оружием, в том числе 10 автоматами».
Полякова вспоминает: «Передаю разведдонесение, а вокруг, разносясь эхом, выкрики: „Сдавайтесь!“ Все ближе это „Сдавайтесь!“— и вдруг по карателям с тыла огонь — то подоспели наши друзья… Необъяснима была радость, невыразима словами. Огонь! Сильнее огонь!..»
Давно уже позади война, четыре десятилетия за станком простояла мать семейства, а когда развспоминается, разволнуется, опять солдат… И Абалова тоже, и все остальные фронтовики: война для них не кончается, они всегда остаются в строю!
— У нас, — вступает в разговор Ксения Николаевна, — с чехами и словаками из окрестных мест были воистину братские отношения. Если бы не эти чуть ли не родственные связи, не готовность по первому сигналу отозваться, прийти на помощь, мы бы далеко не все, что требовалось, сделали и потерь бы не избежали. Вот Шура вспомнила бой с карателями. А если бы не подпольщики? Не знаю, состоялась бы тогда эта наша беседа…
Она перебирает свои записи, фотографии, документы личного архива, находит, очевидно, нужное:
— Два случая — как живые — встают перед глазами. Ты не забыла, Шура, партизанского врача, найденного нами в лесу? Ранен, наткнувшись на засаду, высокая температура, не может самостоятельно передвигаться. Конечно, ему повезло, что немцы, обстреляв, не нашли его, — что-то их, видимо, отвлекло. Мы помогли, как могли, отправились искать подмогу, возвращаемся — его нет! Оказалось, его нашли и укрыли местные жители. Вы подумайте только! Гестапо свирепствует, опьянев от крови, за малейшую связь с партизанами, с подпольщиками, с нашими разведчиками приговор один: смерть! А они, местные патриоты, я назову их героями, взяли к себе врача, выходили его и, тепло распрощавшись, привели в отряд. А со мной? Заболела я, сильно простудившись, металась в жару, думала: все, конец. Лес есть лес, шалаш — не больничная палата. Узнали друзья о моей болезни, сразу всю округу на ноги поставили: и лекарства нашли, и еду, чтобы силы вернуть, и дежурили, будто я их сестра. Разве такое забывается?
…Гул орудий потрясал все вокруг. В небе все чаще появлялись наши краснозвездные самолеты. В эфире Шура то и дело натыкалась на перепуганные немецкие голоса — разговор шел открытым текстом. Не до шифровки!
В партизанском отряде «За Прагу», в составе которого действовала разведгруппа Масленникова, конечно же, как и всюду, с нетерпением ожидали окончания войны. И все же сообщение по радио о полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии застало всех врасплох. Еще накануне, 8 мая, у села Маркварец отряд вел тяжелый бой с превосходящими силами эсэсовцев, осуществлявших свою очередную карательную акцию.
И вдруг — победа! Что тут творилось: объятия, цветы, слезы радости… Вчерашние подпольщики, прибежав в партизанский лагерь, всех, всех, кого встречали, звали к себе домой, умоляли хоть на минутку… Но у разведчиков еще были спешные дела. Из разведотдела фронта прибыл полковник: «Вот вам бумага, вот чернила — садитесь за отчет». Потом, расспросив, прочитав все внимательно, написал в конце: «Группа поставленную задачу командования выполнила. Весь личный состав заслуживает высокой правительственной награды».
Вот и мы, завершая рассказ, держим в последний раз перед собой оперативное дело разведгруппы, хранящееся в архиве. В те далекие майские дни сорок пятого на нем была сделана пометка: «Закончено ввиду окончания войны».
