Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника
В мае 1947 г. моя повседневная жизнь полностью переменилась. После регулярных медицинских осмотров меня всегда зачисляли в 3-й рабочий отряд, но неожиданно я был признан годным к выполнению любых видов работ. Это соответствовало моему общему физическому состоянию. В течение некоторого времени у меня больше не дрожали колени, да и в целом я чувствовал, что у меня восстановились силы. Поэтому я должен был оставить свою работу в библиотеке, которая мне нравилась. Но для меня это оказалось правильным. С того времени я уже больше не находился рядом с должностными лицами «Антифы», которые постоянно, если можно так выразиться, «принуждали» меня говорить и мыслить «политически». Теперь я попал в так называемую лесную бригаду.
Лесная бригада состояла из немногих находившихся в лагере венгерских военнопленных. Их было человек 15, включая лейтенанта. Он оставался для своих соотечественников начальником, человеком, которого они уважали. Его звали Найри Анталь, и ему было примерно 28 лет. Родом он был из Будапешта. Среди его подчиненных было несколько фермеров из Трансильвании, этнических немцев, включая отца и сына. Найри немного говорил по-немецки. С ним и с венгерскими солдатами немецкого происхождения я мог объясняться очень хорошо. Членами лесной бригады являлись также два австрийца из числа бывших офицеров. Это были Вилли Цельброт и я. Каждое утро в 6.00 наша небольшая группа забиралась в кузов изношенного грузовика. Не доезжая дороги на Инстербург, машина резко сворачивала направо и катилась по шоссе клееному массиву, в котором мы занимались валкой деревьев. Когда-то этот лес наверняка был гордостью его владельцев и тех, кто ухаживал за ним. Теперь обширные участки были поражены короедом, и мы, военнопленные, должны были вырубать целые гектары леса.
Тишина и спокойствие царили в лесу. Таким же спокойным был и наш часовой, который ехал вместе с нами в машине, а потом оставался в лесу. В то время как мы расходились по небольшому участку и приступали к работе, Борис сразу же отыскивал для себя солнечное место. Остаток дня он проводил в дремоте. Недостаток движения и большое количество каши сделали его ленивым и вялым. Он всегда выглядел так, словно был готов вот-вот заснуть, и только с усилием мог держать свои маленькие карие глазки открытыми. Борис был родом из-под Горького, который раньше назывался Нижним Новгородом. Если бы там еще оставались крестьяне, то они бы за сто метров признали в нем крестьянского парня. Его словарный запас включал в себя не более 400 слов, и говорил он на простом русском языке. Но по большей части он оставался спокойным. Напрягался он редко, и только для того, чтобы сделать необходимое объявление, что требовалось от него как от часового.
Конечно, не мне было судить о лингвистических познаниях Бориса, поскольку я сам знал всего лишь около 200 русских слов. Но Вилли Цельброт, который учился в польских университетах, был в лучшем положении. Он превосходно говорил по-русски, что было явно притягательным для Бориса. Возможно благодаря этому, а вовсе не потому, что мы могли убежать, ему нравилось сидеть рядом с нами. Может быть, он еще и поражался, что мы двое и венгерский офицер не проявляли признаков фашистской жестокости. Работа была тяжелая, но мы всегда выполняли норму, несмотря на то, что она была высокой.
Работа бригады лесорубов была организована таким образом, что два человека спиливали и разделывали дерево лучковой пилой, а третий обрубал сучья. Удивительно, как быстро мы освоили правила валки леса. Сначала надо было определить направление падения ствола и в соответствии с этим правильно установить пилу. После этого стволы, длина которых доходила до 20 метров и более, подвергались разделке на четырехметровые бревна. Потом их складывали в штабель на краю просеки. Пока наш молодой венгр обрубал сучья, я со своим другом Вилли приступал к валке следующего дерева.
Однажды произошло одно маленькое недоразумение, которое испортило Борису отдых. Нам надо было разделать несколько огромных дубовых стволов, которые за много лет до этого были спилены и вытащены на обочину лесной дороги. С нашей короткой лучковой пилой работа была не из приятных, даже если бы древесина была более мягкой. Распиловка шла очень медленно. Борис решил, что мы тянем время, и начал ругаться. Сначала он только ворчал, а потом крикнул: «Вас в Сибирь надо!»
Мы оскорбились. Вилли стал спорить с Борисом и сказал ему, что тот совершенно не разбирался в работе с древесиной. Он предложил часовому взять пилу и попробовать пилить самому. Это должно было убедить его, что дуб был тверже сосны. Борис положил винтовку и снял с себя ремень. Потом махнул рукой и сказал: «Давай!» Они встали на колени, взялись за пилу и начали пилить. Своими маленькими глазками Борис бросал на Вилли полунасмешливые, полупрезрительные взгляды. Однако непривычная работа быстро вогнала его в пот. Кроме того он тратил слишком много сил, нажимая на пилу, вместо того, чтобы приспособиться к размеренным движениям Вилли, который был уже опытным лесорубом. Напряженная ситуация разрядилась, когда за нами приехал грузовик. «Авто пришло!» — объявил Борис с облегчением и прекратил работу. Он встал, надел ремень и взял свою винтовку. После этого разговоров о распиловке дубовых стволов уже не было.
Иногда этим «авто» был дребезжащий «ЗИС», но зачастую также и немецкий полугусеничный тягач. Вместо буксировки полевой гаубицы теперь он нагружался бревнами. Вечером, с последним рейсом, на нем отвозили пленных в лагерь. Как это случалось и на войне, иногда эта тяжелая машина проваливалась в грунт на заболоченных участках леса. Тогда водитель доставал стальной трос, обвязывал им ближайший, толстый, хорошо укорененный, древесный ствол и заводил установленную на тягаче лебедку.
Ближе к вечеру норма выполнялась, и нас охватывала усталость. Пленные, и Борис тоже, начинали прислушиваться к шуму двигателя «авто». Обычно машина приходила, как и положено, к 17.00. Но иногда она появлялась в восемь или даже в одиннадцать часов вечера. В таких случаях мы прибывали в лагерь к полуночи и получали свои дневные и вечерние порции супа одновременно. После этого наши животы наполнялись настолько, что было больно. Никакой еды нам в лес не привозили, так что потребовалось определенное время, прежде чем мы привыкли обходиться без обеда. Точно так же, через несколько дней, прошла и мышечная боль. В обеденный перерыв мы обычно расходились по лесу искать ягоды. Однажды Вилли поймал несколько лягушек, поджарил лапки на костре, и мы с ним полакомились вкусным деликатесом.
Иногда, если мы работали недалеко от брошенных домов лесников, мы заходили в них. В садах и огородах, одичалых и заросших сорняками, иногда попадались ягоды и зеленые фрукты. Поразительно, насколько вкусными казались они нам. После двух лет однообразного питания такие «витаминные уколы» оказывали на нас поистине оживляющее воздействие. В самих домах все деревянные предметы, двери, оконные рамы, лестницы, буквально все, что могло гореть, было уничтожено, вырвано или растащено. Это было сделано русскими или местным населением, жалкие остатки которого сохранялись в прилегающей к лесу местности.
У Бориса было приготовлено для нас два сюрприза. В один особенно жаркий июльский день он приказал русскому водителю сделать крюк и подъехать к маленькому пруду. Это явилось для нас несравненной радостью, которой мы давно не испытывали. Борис разрешил нам снять старую пропотевшую одежду и войти в «воду. Он тоже позволил себе удовольствие искупаться, не обращая никакого внимания на оставленную на берегу винтовку.
Второй сюрприз был совершенно иного рода. Как-то раз, в обеденный перерыв, не сказав ничего заранее, он повел нас к заброшенному дому лесника, который располагался примерно в километре от того места, где мы работали. Сначала нам показалось, что это, по-прежнему чистое, здание из красного кирпича ничем не отличалось от других домов и ферм, которые мы видели в той местности раньше. На стенах были видны глубокие выбоины, оставленные снарядными осколками. Сад утопал в роскошной зелени. Борис провел нас дальше, к находившемуся недалеко от дома погребу. Мы спустились на несколько ступенек вниз в наполовину заглубленное хранилище для овощей и фруктов. Своды погреба были выложены кирпичом. Массивная деревянная дверь, выбитая наружу, лежала на земле перед входом. В середине двери имелась пробоина с рваными краями. С волнением мы вошли внутрь и стали вглядываться в темноту. Было видно, как тускло поблескивали стальные каски.
Стояла жаркая, удушливая погода. Надвигалась гроза, и по небу поползли мрачные тучи. Подул сильный ветер, и засверкала молния. Затем послышался сильнейший раскат грома, и с неба хлынули потоки дождя. Крупные капли дождя ударялись о землю и взрывались, как маленькие бомбочки. Мы бросились в подвал. Освоившись с темнотой, мы начали осматриваться по сторонам…
