Николай Кожевников - Гибель дракона

— Вас огорчает война, Григорий Михайлович? — участливо осведомился Такэока, закуривая. — Ничто не вечно в этом лучшем из миров... Но ведь за ночью непременно наступает утро, Григорий Михайлович, правда? Только тот победит, кто не боится временных неудач. Кто, даже разбитый, готовится к новой войне, тот победит!

Совпадение мыслей Такэоки и Айронсайда поразило Семенова. Они думают одинаково. Значит, им приказал думать так один хозяин. Семенов растерянно улыбнулся: один хозяин, черт бы его побрал! Но, может быть, его план спасет положение?..

— Господин капитан, — начал Семенов, — я хочу предложить вам верный план спасения Маньчжурии. И не только Маньчжурии, — атаман повысил голос, изо рта полетели брызги, японец поморщился. — Всей империи!

Торопясь, Семенов изложил свои мысли, чертя по карте направления предполагаемых ударов. Такэока скептически пожал плечами.

— Вы плохо осведомлены, Григорий Михайлович, — он покусал губы. — Противник уже окружил наши пограничные армии... или заканчивает окружение. Русские перетянули сюда всю технику. Нам нужно было думать о вашем плане летом сорок второго года.

Семенов глядел на толстые губы японца, на его большие зубы и думал: «Укусил бы локотки, да зубы коротки».

— Тогда ваш план был бы осуществим. А теперь... — он снова пожал плечами. — Нужно думать о будущем, если мы хотим еще отыграться.

— Но как? — стоном вырвалось у атамана. «Может быть, Такэока знает что-нибудь?»

— Мы сейчас вылетим в Дайрен, Григорий Михайлович. Там вы получите двести тысяч иен и место на эсминце. Через два дня — Токио!

Ошеломленный Семенов молчал. Наконец, после долгой паузы, через силу выдавил:

— Бросить все? Бежать?!.

— Иногда полезно отступать в порядке, чтобы сохранить силы для решающего удара, — Такэока назидательно поднял палец. — Генерал Араки просил меня передать вам, Григорий Михайлович, его приказ: немедленно прибыть в Токио со списками агентуры — и здесь, и там, — капитан махнул на север, — мы вступаем в новую фазу: начинается подготовка войны, только более тщательная и кропотливая, чем была раньше.

Через пятнадцать минут домик в розах опустел. Мощная машина, оставляя позади клубы пыли, умчалась в сторону аэродрома. Офицеры, постояв около подъезда, гурьбой направились в ресторан.

Последними вышли солдаты. Поглядев в оба конца улицы, они быстро разбежались в разные стороны, по дороге срывая погоны.

Простившись с комендантом города, Карпов поехал в свой батальон. У кухонь он вспомнил, что не ел больше суток. Повар налил полный котелок, и Карпов, примостясь у камня, с удовольствием взялся за ложку. День дышал покоем. Орудия били где-то далеко и глухо. В высоком синем небе на север, к родным местам, плыли облака. Здесь, у подножия Обо-Ту, среди густого кустарника, было по-особенному мирно: пышные цветы не примяты, лошади с хрустом жуют сочную траву, повар, шутя и пересмеиваясь с солдатами, наливает в котелки аппетитно пахнущий борщ.

— Тенко хейко банзай! — этот протяжный крик, донесшийся с вершины сопки, сразу вернул ощущение тревоги, которой Карпов жил последние часы.

Солдаты уже бежали вверх по сопке. Не отставая от них, Карпов, пригибаясь, направился к передовой линии, куда, видимо, вели все переходы. «Только бы с Ольгой ничего не случилось», — мелькнула, мысль.

Догадка Самохвала оправдалась. Заметив движение в окопах батальона, японцы решили воспользоваться случаем и оттеснить батальон вниз. Большие надежды они возлагали на два фланговых замаскированных дота. До сих пор они ничем не обнаружили себя.

Самохвал поднял солдат в контратаку. Началось то, что на военном языке называется «ближний бой»: противники второй раз сошлись врукопашную. Не выдержав штыкового удара, японцы дрогнули. Батальон пошел вперед. Именно в этот момент, решающий исход боя, скрытые доты одновременно открыли пулеметный огонь. Пули дробили камень. Осколки камня ранили так же, как пули.

Продолжать контратаку было бы безумием. Батальон залег под перекрестным огнем. Воздух, насыщенный свинцом и каменной крошкой, стал густым и горячим. От непрестанного, неумолчного треска звенело в ушах. Пулеметы били и били, не утихая ни на секунду.

Зайцев и Шкорин лежали рядом, укрывшись за камнем на самом фланге батальона. Они были в относительной безопасности: камень надежно прикрывал их.

— Вот сыплют! — Зайцев втянул голову в плечи. — А наши молчат. Стреляй хоть ты, Шкорин!

— Куда? — Шкорин сосредоточенно просматривал кусты около линии обороны противника.

— Куда-нибудь — пуля виноватого найдет!

Но шутки не получилось, голос санинструктора дрожал. Уже кричали раненые, а капитан Самохвал погрозил кулаком, когда Зайцев попытался выползти на открытое место.

— Это что же... Всех перекалечат.

Шкорин, не отвечая, отодвинулся от Зайцева и выглянул из-за камня. Дот был совсем близко. Если добраться до ближних кустов, можно будет... Шкорин достал из-за пазухи противотанковую гранату, проверил автомат и пополз.

— Куда тебя понесло? — кричал Зайцев. Но Шкорин не обернулся. Спустя минуту, Зайцев увидел стертые подошвы его ботинок и на них ряд блеснувших гвоздиков. Потом кусты сомкнулись. «Убьют», — тревожно подумал Зайцев, порываясь за Шкориным, но кто-то, совсем недалеко, вскрикнул, и Зайцев, уже не обращая внимания на взвизгивание пуль, решительно двинулся на крик.

...Кусты скоро кончились. Перед Шкориным открылась небольшая полукруглая полянка, а в конце ее — тщательно замаскированный колпак дота. Амбразура была открыта, виднелись стволы трех пулеметов. Шкорин прополз еще немного. Только бы не заметили японцы! Промахнуться он не мог — до дота было не больше пяти метров. Шкорин перенес тяжесть тела на левую руку, выбирая положение поудобнее, и не заметил, что из-за дота высунулась голова японца. Они кинули гранаты одновременно.

Взрыв застал Зайцева у камня, куда он с трудом перетащил раненного в голову солдата. Дот замолчал. В тишине — она казалась теперь страшнее грохота — отчетливо прозвучал призывный клич Подгалло:

— Коммунисты, вперед!

Оглушенные внезапной атакой, японцы откатились. Вскоре замолк и второй дот на фланге. Остался последний — на вершине сопки.

Карпов успел добраться до стыка первой и второй рот, когда японцы снова поднялись в атаку.

Японское командование подтянуло части из других узлов сопротивления, бросив в бой основные силы, намного превосходящие силы некомплектного батальона Самохвала. Стальные заслонки-двери распахнулись, и навстречу нашим войскам сплошным потоком поползли солдаты в желто-зеленых мундирах. Огневая сила японцев неизмеримо возросла. Батальон, как единое живое тело, наткнувшееся на неодолимую преграду, дрогнул и остановился.

Пушка верхнего дота то и дело злобно плевала снарядами. Цепи батальона редели. Наступал переломный момент. Казалось, что у наступающих уже не хватит сил подавить превосходство противника и остается одно — отступить, понеся тяжелые потери. В это время в центре батальона, хорошо видимое всем, поднялось и на мгновение застыло над головами залегших солдат Красное полковое знамя. Знаменосец, высокий, похожий на борца лейтенант, поднял знамя в вытянутых руках и торжественно, как на параде, пошел вперед, охраняемый только двумя настороженно сверкавшими штыками. Широкие складки знамени медленно шевелились, колеблемые слабыми порывами ветерка.

Единый возглас вырвался у всех. Солдаты поднимались. Даже раненые, покачиваясь, вставали.

Японцы, не обращая внимания на потери, шли в атаку. Карпов бросился им навстречу, стреляя из автомата. Вокруг кипела рукопашная схватка, слышались стоны, хрипы, возгласы. Где-то близко раздался голос Подгалло:

— Вперед! Победа на гребне! — он первым кинулся за знаменем.

«Жив!» — удивился Карпов, взглянув на знаменосца. Близко от лейтенанта замелькали желто-зеленые мундиры. Лейтенант упал, но знамя успело лишь чуть наклониться: его подхватил Золотарев.

Разорвался снаряд. Комья земли скрыли Подгалло. Взрывная волна опрокинула Карпова. Поднявшись, он увидел: подполковник медленно клонится набок. Карпов в несколько отчаянных прыжков опередил всех и еле успел подхватить его. Обветренные черные губы подполковника слабо шевелились. Лицо было залито кровью. Глаза тускнели, смерть гасила их.

— Вперед! Не останавливаться... — расслышал Карпов. — Только вперед... — Подгалло дрогнул, брови его поднялись, и лицо приняло удивленное выражение, словно он не мог понять, что это с ним произошло.

Карпова душила ярость. На глазах закипели слезы. Убит Подгалло!

Карпов выпрямился во весь рост и, не вытирая слез, крикнул:

— Вперед! Отомстим!

— Отомстим! Смерть самураям! — лавина солдат, намного опередив знамя, покатилась к вершине сопки.