Николай Кожевников - Гибель дракона

Командир дивизии приказал Самохвалу штурмовать Обо-Ту, так как ее огонь закрывал дорогу на Хинган. Не дожидаясь подхода основных сил, капитан начал готовить атаку. Он считал, что стремительностью ошеломит противника, а танки и самоходные орудия, под прикрытием которых пойдет пехота, избавят батальон от лишних жертв. Вызвали авиацию. В течение часа гора походила на огнедышащий вулкан, над ней столбом поднимались пламя и дым, летели осколки камня, щебенка и куски бетона. Невдалеке, в ложбинке, встал дивизион гвардейских минометов, готовый в любую минуту поддержать наступающую пехоту своим истребительным огнем.

Когда улетели самолеты, началась артиллерийская подготовка. На железобетонные колпаки был обрушен шквал огня. Но доты стояли, по-прежнему изрыгая смерть. После мощного залпа гвардейских минометов пехота пошла вперед. Японцы забились в подземелья и сидели там, как клопы в щелях при ярком солнечном свете. В напряженном молчании пехота добежала до противотанкового рва и заняла его. На вершине горы все еще гудело пламя — рвались мины, но нижние доты уже оживали.

Солдаты, которых японцы теперь не видели, чувствовали себя относительно спокойно. Некоторые ощупывали бетонированные стены рва и осматривали броневые плиты-двери. Кашин поднял увесистый камень... но дверь открылась. Сержант даже отшатнулся в изумлении, но уже в следующее мгновение камень полетел в оцепеневшего от ужаса японца. Японец упал. Кто-то изнутри попробовал закрыть дверь, но камень лежал на пороге. Кашин дал очередь из автомата. Дверь распахнулась. Солдаты ворвались в сумерки коридора. Трое японцев не успели проскочить в следующую дверь и сдались в плен. Их немедленно отправили к комбату.

Батальон наступал, охватывая гору полукольцом. В маленьких, тесных, наскоро вырытых окопчиках солдаты сидели по двое, по трое. Все были грязные, с обветренными, почерневшими губами. Глаза от яркого солнца и пыли покраснели и воспалились.

Зайцев и Шкорин рыли один окоп на двоих. Сумка санинструктора, пробитая пулями и разорванная осколком гранаты, лежала рядом, заменяя несуществующий пока бруствер.

— От нее двойная польза, — балагурил Зайцев, сноровисто орудуя малой лопатой. — Когда ранят самого, перевяжусь, когда ее — сам цел... Наши в поле не робеют и на кочке не дрожат!

Как не позубоскалить над Шкориным! Все-то он принимает всерьез, от шутки мрачнеет, а когда поймет, расцветает чудесной улыбкой. Шкорин взглянул на него укоряюще:

— Тут люди жизни лишаются, а тебе смех.

— Не злись, брат, — не унимался санинструктор. — Давай перекурим это дело. Благо, саперы дот блокировали... и, как пишут в сводках, непосредственная опасность миновала...

Они присели в окопчике и свернули цигарки. Но прикурить не успели.

— Берегись! Берегись! — закричали рядом саперы, предупреждая о взрыве. Они подложили тол к амбразуре и на колпак ближнего дота. Один сапер поджег шнур и бросился со всех ног в укрытие.

Зайцев сжался в окопе и прикрылся малой лопаткой. Шкорин притиснул его в угол, тоже закрылся и сердито заворчал, что смерть от бестолкового камня самая паршивая...

Ухнул взрыв. Запахло приторно сладким. Еще не упали камни и комья земли, как донеслась команда:

— Вперед!

Дот стоял развороченный, почти лишенный колпака. Сквозь проломы в стенах виднелись разбитые пулеметы и искалеченные тела японцев. Заварзин, стреляя, бежал к окопам врага. Навстречу ему выпрыгнул японский офицер, подняв над головой саблю с непомерно длинным эфесом, за который он держался обеими руками. Короткая очередь автомата, и японец, словно споткнувшись, повернулся спиной и упал, раскинув руки.

— Ишь, загребущий! — Заварзин прыгнул в окоп, шумно отдуваясь. За ним следовали сержант Кашин и Зайцев.

— Вечная память, значит? — кивнул Кашин на труп офицера.

— За что вечная? — недовольно буркнул Заварзин.

Саперы под прикрытием танков укладывали ящики взрывчатки на следующий дот. Семьсот килограммов. Их нужно бегом принести, осторожно уложить. Горячий пот заливал лица. Как игрушечные, летели по цепи пятидесятикилограммовые ящики. Наконец, запалили шнур. Солдаты замерли, прижались к земле. Муравей пополз по травинке под носом, у Зайцева. В кустах несмело чирикнула птичка. Какой-то необыкновенный звук, вроде испуганного восклицания, встревожил Зайцева. Он поднял голову и увидел бегущего от окопов человека. Видно было, что человек направляется к развороченному снарядом пню, невдалеке от дота, который вот-вот взлетит на воздух.

— Кто это? — тревожно спросил Зайцев, приподнимаясь. — К японцам бежит? Э-эх!..

— Лейтенант Белов! — испуганно воскликнул Шкорин. — Что он?!

Казалось, лейтенант Белов перебегал к японцам — до их траншей оставалось совсем немного, и оттуда за бегущим уже следили, неторопливо наводя на него пулемет.

— На-за-ад! — Зайцев узнал голос Самохвала. — Ложи-и-ись!

Но Белов словно не слышал крика. Перепрыгивая камни, он стремительно приближался к какой-то, одному ему известной цели.

Зайцев не успел разобраться в своих ощущениях, а рука сама потянулась к автомату. «Хоть прикрыть бы его» — скользнула мысль. Офицер-японец поднял руку, сейчас махнет и...

Совсем недалеко, чуть ли не в десяти шагах от японцев, мелькнула выгоревшая на спине гимнастерка Белова. И, одновременно со взмахом руки офицера, парторг упал в кусты, опередив очередь японского пулемета на десятую долю секунды.

Белов залег между камней недалеко от дота и короткими очередями, на выбор, бил подползавших к взрывчатке самураев. Никто из батальона не видел, но Белов заметил какое-то подозрительное движение со стороны японских окопов. Выдали смертников птичьи голоса. Когда Белов увидел ползущих к толу солдат, на размышление времени уже не оставалось. О том, чтобы послать кого-нибудь, парторг не подумал: на войне все равны, и если он, парторг, не покажет коммунистам пример, то кто же сможет?.. Задыхаясь, он вложил второй диск — еще несколько японцев упорно ползли. Но выстрелить не успел. Все вокруг загрохотало, точно гора раскололась на множество мелких осколков.

— Вот что! — кричал Шкорин, прыгая в пустой окоп японцев, далеко за взорванным дотом. — Обхитрить хотели! Вот что! — и никаких больше слов он не мог припомнить, потрясенный самоотверженностью лейтенанта.

Батальон уверенно продвигался к вершине. Гора казалась лестницей, где каждый взорванный дот был ступенькой к победе.

В полдень роты первого батальона достигли вершины. Пятнадцать дотов стояли без колпаков, на скрюченной арматуре висели куски бетона, обрывки японских мундиров.

К подножию горы подвезли в походных кухнях обед. Затихли выстрелы. Солдаты, по пять-шесть человек от взвода, нагруженные котелками, пригибаясь, бежали к кухням. Японцы не стреляли, замышляя что-то.

Наступление советских войск развивалось на всех направлениях. Приграничные армии японцев уже к утру оказались в «мешках». Бомбардировочная авиация японцев не могла подняться в эту ночь с аэродромов. Советские истребители обстреляли аэродромы, а пикирующие бомбардировщики довершили разгром. Кое-где над маршевыми колоннами советских войск еще появлялись одинокие японские самолеты, но их успешно отгоняли дружным огнем.

Если бы можно было подняться над Маньчжурией в эту ночь и охватить ее взглядом, то стала бы видна сплошная линия огня, движущаяся к центру страны от советских границ. Море кипело — ни одно японское судно не прошло в Маньчжурию, ни одно судно не прошло из Маньчжурии. А армии второго эшелона советских войск еще только садились на освободившиеся машины для марша вперед — на Чанчунь, Харбин, Мукден. Само понятие «второй эшелон» изменилось: через три часа после начала военных действий второй эшелон стал первым, а вскоре неудержимой волной покатился третий эшелон, чтобы, в свою очередь, стать первым в боях.

Всего этого не знал генерал-лейтенант медицинской службы Исии, занятый усиленной подготовкой своего оружия, которому, по его мнению, предстояло сыграть решающую роль для поворотного момента и конечного исхода войны с Советским Союзом. А там, дальше, он, возможно, обрушит свои бомбы и на головы янки, если они не сдадутся или не согласятся на почетный для Японии мир.

Первую партию фарфоровых бомб утром должны были забрать самолеты. Солдаты работали молча. Иногда их окутывал приторный, тошнотворный дым крематория. Они морщились, стараясь не дышать.

Запыхавшийся дежурный по отряду нашел генерала Исии в лаборатории первого отдела.

— Господин профессор! — заторопился он. — Бревна уничтожены полностью. Никаких происшествий нет... кроме... — он замялся.

— Что? — быстро обернулся Исии.

— Заключенный, зараженный чумой, укусил солдата Харазикуру.

— Ну?

— Солдат заперт в изоляторе. Что прикажете?