Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
Увы, полностью пресечь этот «ход на нерест» ему не получилось, и Иван Алексеевич с высоты своих лет и медицинского опыта порекомендовал старое и проверенное – нельзя если воспретить, то надо вводить в русло, хотя бы контролируя процесс. В итоге трое самых ушлых бойцов, в том числе и протеже Егорушка, официально «подженились», зарегистрировав в сельсовете брак с местными счастливицами, для других раз в неделю устраивались танцы, где тот же Егорушка блистал, будучи единственным гармонистом на пять окрестных деревень. Играл он, прямо сказать, не очень виртуозно, но и публика была невзыскательной и его «кырна – кукырна – ку» вполне удовлетворяло танцующих. Зато играл он, как заведенный, не прерываясь ни на минуту, причем, пока он наяривал, ему и рюмку подносили, и закусочку, которые опытный гармонист смахивал слету, словно ласточка – мошек, одними губами работая, не отрывая рук от гармошки.
– Лучше вовремя спускать пар, чем ждать, когда котел взорвется, – философически-технически дал совет старый фельдшер. И начпох, сердито пожевав губами, ничего не ответил, но чуточку отпустил вожжи. Как ни странно, особых провалов в воспитательной работе это не вызвало, благо к прянику мудро приложился кнут и для особо «безмазовых работ» даже не всегда находились штрафники. Бойцы сами отлично понимали, что устраивать в таких условиях отсидку на «гауптической вахте» нет никакой возможности, и потому провинившиеся направлялись на сугубо грязные работы, не дававшие никаких полезных мелочей. Как ни странно – отлично помогало такое поощрение, как упоминание в регулярных «Боевых листках», которые браво пек заматеревший писарь. И совсем странно было то, что взрослые мужики всерьез боролись за кисель – несколько ящиков сухого клубничного концентрата по извилистой прихоти тыловых приказов попавшие взамен сахара, позволили угощать самых отличившихся, по-отделенно. И такое угощение скоро стало очень престижным. «Кисель ел» – звучало как «орден получил».
Сложно было посчитать, кто наработал лучше – потому как поотрубать бошки у собранных в одном месте еще немцами камарадов проще, чем шурстить разгромленный опорный пункт, где перебитые в бою гансы так и остались валяться еще с прошлого года, где смерть застала. Потому официально решалось довольно сложным внешне путем, как бы учитывающим все нюансы, вплоть до собранного оружия, шинелей, сапог и прочего, для чего подчиненным пару раз как бы случайно на глаза попадалась «особая тетрадка начальника» со сложными математическими расчетами, а на деле сама тетрадка с формулами и счетами на половине листов попала Берестову уже заполненной кем-то, а решали – кто лучше наработал – на глазок, для чего командир советовался с фершалом и старшиной. Налет таинственности только на пользу шел.
А еще в деревне стало много рыбы. Когда понял Иван Валерианович, откуда – за голову схватился. Тут же поехал на место сбора голов, ругая себя за то, что протабанил ситуацию, много больных местных было, а матрос Ванюшка, ежедневно работавший там, докладывал, что все идет хорошо. Нашел, кому доверять! Никак не подумал, что найдется столько бесшабашных рыбаков, которые будут брать с места обработки коллекции драгоценных опарышей для успешного лова – рыба мушиную наживку хватала жадно и шла на крючок одна за другой, хороша оказалась наживка. Попытался добиться толку от сторожа, благо – почти сверстники. Но одноногий хрыч только рукой махал – дескать, нашел чего жалеть – чего-чего, а мух и этого добра мушиного на всех хватит – вон как роями носятся. Сам сторож оказался заядлым рыбаком и жрал уху три раза в день, отъедаясь на свежей рыбке за всю голодную зиму.
– Hic locus est, ubi mors gaudet succurrere vitae, – только и оставалось сказать старому фельдшеру («Это – место, где смерть радуется, идя на помощь жизни»). Но и спустить самоуправство никак не получалось, особенно, когда увидел, сколько опарышей утащила мальчишеская ватага с клети номер пять.
– Ронял тебя аист в дороге, ронял, пинал, подбрасывал и снова ронял, да все головой оземь… – начал свою обличительную речь Алексеев, но сторож его перебил:
– А тебя, Валерьянкович, вообще нес пешком, вес твой тяжел для полета – одного говна пуд. Да всего остального – фунт! Говнистый ты! Нешто мы не понимаем? Чего ты подпрыгиваешь, хромая голова? Тебе гнилые дохляки дороже живых людей? Вон, смотри, мальчишки мордами порозовели на рыбке-то! Им же жрать все время охота, тощие, как велосипед почтовый, а тут – еда! А как на опарыша окунь клюет! И у меня от свеженького чирьи прошли, а как полгода мучился – не сесть не встать. Нашел ты чего пожалеть, вот уж кому сказать! Мы ж не запросто так! И я Ванятке помогаю, и мальчишки тоже – вон, гляди – все фрицы облысели уже до голой кости, а кто с них волосню скребет? Ванятка бы один не управился, а пацанята ему и воду носят и вообще – помогают. А ты скрежалью скрежещешь, голова – два уха! – бойко и уверенно забурботал сторож. Вины за собой он точно не чуял.
– Для тебя, брюхо несытое – только еда! А у нас – боевой приказ: чтобы к зиме эти черепа уже на кафедре анатомии были на научном изучении! Боевой приказ, нас тут по фронтовым нормам пайками обеспечивают и тебя, старого пня, тоже от роты подкармливаем! От выполнения приказа жизни наших бойцов зависят, это ты понимаешь, форшмак селедочный просроченный? Это ж государственной важности дело, а ты саботаж разводишь! Тебе опарыши – корм рыбий, а мне они – работники! Они точно с работой справятся. Если ты тут не угадишь всю малину, чирей на теле человечества! – разозлился Алексеев.
– Вона как! Значит тебе наша помощь – пустяк? Мы, значит, саботажничаим? Я – чирей, получается? А ты, значит, весь из себя андел небесный? – опешил сторож.
– А то ж как, балда ты еловая, хитровываренная! У нас на флоте традиция – боевую задачу выполнять обязательно. И будь уверен – мы ее выполним, даже если тебя в шею, рыбоеда подслеповатого, гнать придется! А еще одна традиция у нас – уважать старших, то есть в данном случае, меня. Потому лаяться в ответ – забудь! А то лечить не буду. Разгавкался он, рыбоящер хвосторогий! Как лечиться – так Иван Валерьянович, да золотко ненаглядное,
