Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
– И приглядывайся к этим бойцам, – тут особист назвал две фамилии.
– Што с ими?
– Один сболтнул, что у него отец был белогвардейцем. Второй – из благородных. Держи ушки на макушке. Документы эти собранные я заберу, сейчас расписку напишу. Такой вопрос – что у вас с трофейными пистолетами?
Берестов подумал было, что где-то прокололся старшина, и кто-то из тыловых дураков из подаренного пистолетика кого-то шлепнул, и сейчас начнется распутывание клубка. Все время этого опасался. Но быстро себя одернул, пока нет обвинений – нечего и пугаться. Язык мой – враг мой, давно сказано. Потому аккуратно показал список трофеев. Набралось немецких, австрийских, чешских, французских, польских, бельгийских и испанских пистолей несколько десятков. Были и такие заковыристые образцы, неизвестно чьего производства, что писарь всерьез предложил от греха подальше просто выкинуть эти «не пойми чье, не пойми что» в реку, чтобы не морочиться описаниями. Берестов нашел простое решение – записывать их одной графой – «неустановленные образцы».
Оказалось, что зря опасался, бравые тыловики пока никак не нагадили. Не нравилась старлею практика умасливания тыловых крыс трофейным оружием, но уж больно волшебными были результаты. Млели тыловики от такого подарка. Желание похвастаться в людях неистребимо. И в армии всегда есть определенная мода. Если уж приказ отдельный вышел, что за порчу орденов будут строго наказывать, – так и тыловику ясно, с чего. Пошло с 1941 года такое поветрие, что ордену Красной Звезды надо сколоть кусочек эмали в одном из лучей, что придавало командиру-орденоносцу бывалый и боевой вид, а вкупе обязательно нужен был немецкий пистолет или автомат, для полноты картины. Так что если нет ордена – то хотя бы «парабеллум». Мода беспощадна. И ради нее люди испокон века во все тяжкие пускались.
Особисту, однако, оказалось нужны строго вальтеры и маузеры, таких набралось разных модификаций с дюжину. Их гость забрал с собой, пояснив довольно, что такие пистолеты раньше только у высокого начальства были, и Берестов сделал простой вывод: мода одинаково затрагивает всех, мужчины военные не исключение, к каким бы службам они не относились. Оставалось констатировать, что и особисты – тоже люди.
Обедать гость не стал, убыл, совсем оттаяв, и, подмигнув напоследок, сказал:
– Ну а жалобы что, мол – пока заслуженные командиры Красной Армии ездят пес знает на чем, какая-то там похоронная команда катается на комфортабельных иномарках – хода иметь не будут, пока вы тут по делу колобродите и головы башибузучите.
Фельдшер Алексеев, вольнонаемный лаборант кафедры анатомии ВММА
Хоть и много пожил, а привычку удивляться не утратил. Диссонанс цветущей радостной природы и вонючего разложения, на котором опять же кипела чуждая омерзительная жизнь, – поражал. Михайлов не наврал, мухи оказались феноменальным утилизатором падали, самовоспроизводящимся с чудовищной скоростью. Теперь старый лекарь своими глазами видел, что все сказанное доцентом кафедральным – правда. Тяжелый тошнотворный смрад от уже шести клетей с вздутыми головами сладковатыми волнами распространялся по округе, на этот запах, радостно жужжа, слетались мухи – блестючие зеленые и синие, мрачноватые мерзкого вида серые и черные. Роями и стаями. И каждая самка мухи откладывала по двести пятьдесят яиц, из которых на следующий же день вылуплялись мелкие личинки. Червячки эти мерзкие радостно и шустро жрали гниющее мясо и моментально линяли в более крупных личинок, те продолжали истово жрать и через несколько часов линяли вновь. Нажравшись стерво до упора, эти, уже большие, личинки, отползали от голов и клетей, окукливались и скоро из куколок выпархивали новые взрослые мухи, моментально включаясь в процесс. Цикл повторялся снова и снова без задержек, благо еды у опарышей было еще много. Кроме мух полно еще всякой членистоногой сволочи поналетело и понабежало – и бабочки траурницы и жуки-кожееды, но они терялись в этом мушином царстве.
А еще – совершенно неожиданно для Алексеева – тут оказалось великое множество маленьких певчих птичек, которые вили свои гнезда совсем рядом с клетями. Для них тоже был праздник жизни – вся эта масса вкусных мух позволяла вырастить птенцов без хлопот.
Старательный матрос Ванечка предлагал не раз птиц разогнать и гнезда разорить, чтобы «они наших мухов не ели!» Старик-сторож против этого возражал категорически – ему нравился щебет и трели. Фельдшер подумал, и Ванечку уговорил не заниматься ненужным делом, а гнездо с орущими птенцами отнести обратно. Матрос был послушным и все выполнил досконально, и Иван Валерианович только вздохнул, увидев, что гнездо наполовину свито из человеческих волос – русых, темных и светлых.
Хороший был помощник, исполнительный и послушный, жаль только, бог обидел, был Ванюшка с рождения УО – умственно отсталый и помер бы в блокадном городе на иждивенческой пайке в 125 граммов никудышного «как бы хлеба» из всяких суррогатов. Но повезло – попался Михайлову на глаза и тот спас бедолагу, взяв на кафедру и даже добившись статуса «матрос нестроевой службы». Парень это помнил и старался изо всех сил, однообразная простая работа особенно ему подходила, и теперь он каждый день в полную меру своих сил помогая мухам, чистил палочкой черепа, сдвигая трудно поедаемые скальпы и снимая готовую отвалиться плоть, чтобы мухам было удобно кушать.
Сам фельдшер не мог активно в этом участвовать – болели старые раны и каждый шаг давался с трудом. Мушиный пир вызывал у него двоякое чувство – с одной стороны, жизнерадостное копошение опарышей, как у любого нормального человека, вызывало отвращение, да и сам субстрат в виде гниющих лиц с ворохом червей в глазницах и ноздрях на уже открывшихся зубах никакой радости не доставлял, особенно еще и потому, что на краю поля зрения казалось, что мертвые немецкие головы гримасничают и переговариваются жужжанием – так шевелилось мушиное потомство. С другой стороны, сам же раньше лечил своих раненых, давая цветным блестящим мухам сбросить в гниющие раны личинок.
И не один десяток людей так спас, тем более что больше-то лечить по разрухе было нечем. Теперь вот мухи снова должны были постараться и спасти множество раненых, важность и ценность коллекции фельдшер отлично представлял.
Весна оживила и людей, романы крутили очень многие из команды, да и местные девки и бабенки в основной своей массе как с цепи сорвались, вовсю руководствуясь девизом «война все спишет!» Командир в этом море
