Гюнтер Штайн - Ультиматум
Время от времени генерал делал пометки в своем блокноте, отдавал приказы и слушал поступившие донесения. От своих дел генерал оторвался только тогда, когда священник несколько раз подряд произнес слова «лазарет» и «передача». Полковник доложил генералу о пленных. Генерал был явно разочарован: он надеялся, что пленные сообщат ему данные о вооружении и силе тыловых частей, а вместо этого ему хотят навязать ответственность за раненых, и это тогда, когда в Шандеровке вот-вот начнется бой.
— Как вы себе это представляете? — спросил генерал священника. — Там засядут гитлеровцы, которых нужно будет выбить, а я оставлю своих солдат без артиллерийской подготовки только потому, что надо пощадить ваш лазарет?
— Господин генерал, но это же раненые, — почти с упреком проговорил священник.
— Они фашисты!
«Люди», — хотел было возразить Борн, но, вспомнив горящую церковь в Шандеровке, только и сказал:
— Они беспомощны, господин генерал.
Командир дивизии махнул рукой и спросил:
— По крайней мере, вы можете мне точно объяснить, где именно располагается ваш лазарет? — Генерал подошел к карте.
— Он на колхозном дворе.
Борн подвел Фехнера к карте и, поскольку тот не умел читать по-русски, показал ему Шандеровку. Сориентировавшись, Фехнер ткнул пальцем в четырехугольник на восточной окраине села.
— Вот здесь, видимо, и должен быть колхозный двор.
Командир дивизии дал указание полковнику, чтобы частям первого эшелона по радио было немедленно передано сообщение: участок колхозного двора с лазаретом не обстреливать, а для приема лазарета принять необходимые меры.
Обрадованный Борн перевел Фехнеру слова генерала. Торстен с облегчением вздохнул и подумал: «Теперь можно и в лагерь для военнопленных идти. Я сделал все, что мог». Он смущенно пожал священнику руку.
Вошли солдаты и повели пленных к выходу. Но генерал окликнул их и, показывая на перевязанную руку Фехнера, спросил:
— Вы ранены?
— Немецкой пулей, — объяснил генералу Борн, посмотрев ему прямо в глаза.
23
Известие о прибытии Гилле в Лисянку вывело генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна из печального раздумья. Во всем штабном поезде командующего группой армий «Юг» чувствовалось нервное напряжение. В вагоне оперативного отдела собрались штабные офицеры. Они оживленно обсуждали это известие в связи с другими данными, которые, однако, на деле не подтверждались, сравнивали с обстановкой, размеченной на их командирских картах, и высказывали фантастические предположения о возможном, поистине чудесном исходе операции.
Фельдмаршал вызвал к себе в вагон начальника оперативного отдела подполковника Шульце-Бютгера, чтобы обсудить с ним обстановку. Всю ночь Манштейна мучили сомнения, терзала тревога, и потому он сначала никак не мог понять, о чем ему докладывал подполковник, о каком поражении невиданного размаха он говорил.
И лишь спустя некоторое время он смог разобраться в обстановке, Факты требовали, чтобы он здраво судил о положении, в том числе и о своем собственном.
Как-никак, а Гилле находился на правом берегу Гнилого Тикича. И даже если ему удалось прорваться лишь с небольшой частью своей дивизии, то и тогда это является не чем иным, как доказательством смелости Гиляе и одновременно жизненности плана самого Манштейна на прорыв. Фельдмаршал доверял Гилле, который теперь будет защищать этот план в ОКБ, где к его словам прислушиваются. Раз Гилле спасся, значит, спасено все! Манштейн не очень надеялся на поддержку командиров обоих корпусов. Особенно он побаивался Штеммермана, так холодно воспринявшего его идею.
Чтобы внести ясность, Манштейн запросил в штабах 8-й и 1-й танковой армий о том, где находятся командующие. Ответ, которого не пришлось долго ждать, успокоил фельдмаршала: генерал-лейтенант Либ (в сухой офицерской форме с чужого плеча) вместе с Дегрелем и очень небольшой группой прорвавшихся находился у генерала Брайтса. А Штеммерман, по-видимому, погиб.
Шульце-Бютгер обратил внимание Манштейна на то, что во всех донесениях, какие поступали к ним, словно нарочно замалчивались данные о количестве прорвавшихся войск. Манштейн потребовал от Хубе и Вёлера точных данных. Однако ни тот ни другой не спешили с ответом. А тем временем поступило донесение о новых успехах советских войск. С беспокойством смотрел Манштейн на карту, на которую Шульце-Бютгер наносил новую обстановку. А когда наконец прибыли сведения от Хубе и Вёлера, нервозность фельдмаршала достигла предела. Было сообщено, что пробиться, собственно, удалось лишь небольшой группе генералов и штабных офицеров.
Сам Шульце-Бютгер расценил это как некоторое приукрашивание неуспеха.
— Господин генерал-фельдмаршал, — продолжал докладывать начальник оперативного отдела, — если это истина, что «подразделения», пробивавшиеся из котла, действительно пробились, то подозрительно, что ни в одном донесении не указаны наименование и номер части. Видимо, это уже не части и подразделения, а всего лишь небольшие группы!
Шульце-Бютгер напомнил фельдмаршалу, что в середине января ему, как и генералу Маттенклоту, было сделано предостережение о необходимости удержать днепровскую дугу любой ценой. Манштейну в ставке фюрера было сказано, что этот участок чрезвычайно опасен и труден.
Еще вчера Шульце-Бютгер был для Манштейна очень важной фигурой, а сейчас он сразу же стал для него чем-то ненужным. Та беспощадность, с которой он докладывал командующему обстановку, была для него чем-то новым.
Манштейн мысленно запрещал себе высказывать окончательные приговоры, стараясь спрятаться за приказы Гитлера. В конце концов, он объяснил, что если здесь идет речь только о прорыве небольшой части сил шести попавших в котел дивизий, то эту операцию все равно можно рассматривать не как чистое поражение, а всего лишь как потерянную победу.
— Там были окружены десять дивизий, господин фельдмаршал, — поправил Шульце-Бютгер, — а не шесть! Меня заинтересовало ваше выражение «потерянная победа». Что это такое?
— Это такое положение, когда в конце сражения все козыри все же остаются в наших руках.
— А затем будут биты противником, — ехидно заметил подполковник. — Фельдмаршал, даже если бы сюда пробились все, кто остался в живых от восьмидесяти тысяч человек, то и тогда на фронте группы армий образовалась бы огромная брешь.
— Но вы забыли о войсках, сосредоточенных нами на внутренних флангах первой танковой и восьмой армий для деблокирования группы Штеммермана.
— А что от них осталось? И почему, собственно, обе эти группы пришлось срочно укреплять? — Чем больше Шульце-Бютгер говорил о случившейся катастрофе, тем сильнее становилось его беспокойство. — К потерям этого сражения следует отнести не только группу Штеммермана, но и потери деблокирующих войск! Кого мы, собственно, пытаемся обмануть?
— Подполковник, — начал Манштейн, делая ударение на каждом слоге, — умерьте свой пыл! Тот не заслуживает доверия командования, кто в минуту грозной опасности говорит о поражении!
Шульце-Бютгер мигом оценил эту угрозу и сразу же замолчал. Перед ним как-никак стоял один из преданнейших полководцев фюрера, наставлять которого на истинный путь — бесполезное дело.
* * *Эта ночь была для уполномоченных Национального комитета «Свободная Германия» самой ужасной из всех. Все окопные говорящие установки, расставленные по всему участку, молчали. Прекратился и довольно активный до сих пор взаимный обмен радиограммами с радистами Штеммермана. Разрозненные группы окруженных солдат уже не слушали их передач с воззваниями.
Не желая больше играть со смертью, солдаты сделали то, что еще могли сделать: потянулись на пункты приема военнопленных. Теперь они могли поговорить со своими соотечественниками, ранее их сдавшимися в плен.
На пункте приема военнопленных с раннего утра у ворот стояли Тельген и капитан Хадерман.
— Ах, господин капитан, мы больше не могли терпеть! — говорил Хадерману обер-ефрейтор с ввалившимися щеками. — Вот уже целый год, как мы только и делаем, что отступаем да отступаем… От Кавказа, от Дона, через Ростов и Сталино, через Белгород и Харьков, через Днепр. Через что же еще?.. Тащились, тащились, чтобы снова попасть в очередное дерьмо, а тут еще этот котел. Это уже выше наших сил!
— От нашей роты еще на прошлой неделе осталось всего тридцать человек. Командовал ею сначала фельдфебель, а потом унтер-офицер… — объяснил пленный помоложе.
— А нашу дивизию слили с остатками двух других, но и тогда она оказалась укомплектованной только наполовину, — с горечью заметил третий.
Все пленные, как один, жаловались на бессмысленность борьбы и ненужные жертвы.
