Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм
Оба заключенных камеры № 32 по очереди принимали участие в параде горшков, не забывая наблюдать все, что происходит вокруг. Затем совершался утренний туалет. Они умывались под тоненькой струйкой воды над осклизлой раковиной… Брились тупым бритвенным тюремным ножом, при помощи жесткого, не мылящегося мыла и кисточки из бумаги. Проделывали гимнастические упражнения, насколько позволяло место. Затем — завтрак, толстый кусок ржаного хлеба и эрзац чая в глиняных кружках.
Этот напиток оказывал немедленное слабительное действие, и не успевал надзиратель обойти камеры со своим жестяным кувшином, как заключенные уже начинали бить в железный брусок, вызывая сопровождающего, чтобы пойти в уборную. Тюремный персонал не в состоянии был удовлетворить такую массовую потребность, и заключенным приходилось переживать часы трудного ожидания. Приблизившись же наконец к заветному месту, они обнаруживали там засоренные унитазы и зловонное наводнение.
— Слишком много заключенных, — обиженно говорили надзиратели. — Семьдесят человек на одну уборную. Никакая канализация не выдержит!
Затем заключенных выводили на прогулку. В это время на треугольнике двора появлялся солнечный лучик, и Мадс Рам снимал рубашку и, нарушая порядок, садился под этим лучиком загорать. На него кричали, требуя, чтобы он встал и ходил взад и вперед, а он безмятежно продолжал загорать. Упорство и непоколебимое спокойствие новых заключенных, не знакомых с тюремной культурой, смущали и сбивали с толку старых, заслуженных тюремщиков. Они с ужасом видели, как подрываются тюремные устои. Бумажки и сигареты заключенные открыто бросали через стены и громко обменивались приветствиями.
Постепенно обитатели камеры № 32 смогли составить себе представление о том, кто из коммунистов был арестован. Мадс Рам прекрасно знал и имена и людей.
— Многих забрали, — сказал он, — и почти исключительно руководящих товарищей. Полиция действовала по заранее разработанному плану, такую облаву нельзя провести вдруг. Но хотя забрали много народу, многих здесь нет. Насколько я понимаю, наша партия и ее центральное руководство по-прежнему действуют.
Рам ударил в молоток, вызывая надзирателя. Через некоторое время появился старый тюремный служитель.
— Разве вы не знаете, что нужно стоять навытяжку, когда надзиратель входит в камеру?
Стоявший Рам немедленно сел.
— Я желаю говорить с инспектором тюрьмы!
Надзиратель воззрился на него. Он лишился дара речи от такой наглости и несознательности. Заключенный требует беседы с инспектором! С ума он, что ли, сошел.
— Что, не слышите, дружище? Я хочу говорить с инспектором!
Надзиратель был не глух. Но он никогда ранее не слышал ничего подобного.
— Нельзя, — наконец выговорил он, — Это невозможно.
— Но я требую, — настаивал Рам.
— Вы можете попросить передать заявление инспектору. На бланке. В заявлении вы можете ходатайствовать о чем-либо…
— Прекрасно. Дайте мне бланк!
Надзиратель вышел, громко захлопнув за собой дверь.
— Мы должны следить за собой и не опускаться, — сказал Рам, — Мы не имеем права успокаиваться. Мы должны неустанно протестовать. С неба нам ничего не свалится. Ослабления этого идиотского тюремного режима мы можем добиться только в борьбе.
Бланк принес другой надзиратель. Изысканным слогом Мадс Рам сформулировал все жалобы, какие только смогли уместиться на крошечном кусочке бумаги, он находил изысканные выражения, которые, несомненно, порадуют чиновника.
Прошел день. Хороший день, с сиянием солнца за стенами тюрьмы. Маленький квадратик солнечного света лег утром на пол камеры. В течение дня он двигался, переламывался, удлинялся, наконец вполз на стену и исчез. С ужасающим шумом были принесены жестяные миски с непонятным варевом и черный картофель в мундире. И снова прогулка по двору. После прогулки заключенные проводили время за невинной детской игрой в крестики и нолики на маленькой грифельной тюремной доске.
Перед самым отбоем, когда тюремный служитель опускал железную койку, в камеру вошел высокий человек военной выправки, в синей форме. Он вежливо снял фуражку.
— Добрый вечер. Я инспектор тюрьмы Хольгерсен.
Заключенные встали.
— Добрый вечер.
Надзиратель, спустивший койку, деликатно удалился.
— Садитесь, пожалуйста, — предложил Рам, сделав гостеприимный жест. — Сожалею, что мы не можем предложить вам стул со спинкой, но если вы удовольствуетесь этой табуреткой…
— Спасибо, я постою, — сказал инспектор тюрьмы. — Сидите, пожалуйста! У вас есть жалобы на условия в тюрьме?
— Да. Но прежде всего мы хотели бы получить объяснение нашему пребыванию здесь!
— Я сам не получил никакого объяснения и ничего не могу объяснить вам, — ответил инспектор.
— Вы не можете не знать, что подобное лишение свободы незаконно, — сказал Рам. — Нас не обвиняют в нарушении закона. Нас не допрашивали, как это полагается по конституции. Вы, господин инспектор тюрьмы, как датский чиновник, несете ответственность за нарушение конституции!
— Формальная ответственность за происходящее лежит на новом государственном прокуроре по особым делам, — ответил инспектор Хольгерсен, — Могу вам сказать, что сегодня я был у государственного прокурора и протестовал. Я был также в тюремном директорате и пытался выяснить, что это означает. Никакого объяснения мне не дали. Я сам под свою ответственность дал приказ персоналу тюрьмы несколько облегчить существующий режим. Насколько я понимаю, позже будет выработан специальный распорядок, улучшающий условия по сравнению с предварительным заключением. И вообще я приму во внимание разумные пожелания.
— Мы хотим писать письма!
— Вы получите такую возможность. Но письма будут проходить полицейскую цензуру. Вы можете также получать книги из тюремной библиотеки. Можете получать посылки с воли. Полагаю, что вы хотели бы иметь возможность курить в камере, а не только во дворе.
— Скоро ли нам разрешат свидания?
— Я надеюсь. Но решает этот вопрос государственный прокурор по особым делам.
— Очевидно, нас держат как заложников, — сказал Рам. — Иначе я не могу это объяснить. И конечно, нас выдадут немцам, как только те этого потребуют.
— Нет, господин адвокат! Нет, — возразил инспектор тюрьмы Хольгерсен, — Это невозможно себе представить! Как я сказал, мне не дали никаких объяснений. Но я догадываюсь. что вы находитесь под своего рода защитным арестом. Я полагаю, что правительство хочет защитить вас от немцев и поэтому вас интернировали в датской тюрьме.
Инспектор Хольгерсен отпер дверь.
— Желаю вам спокойной ночи.
— Извините, разрешите мне задать вам еще один вопрос, господин инспектор, — остановил его Мартин, — Как обстоят дела на фронте?
— Плохо! Немцы движутся вперед по всему фронту» Хуже и быть не может. Надеюсь, что вскоре вы сможете получать газеты. Но, к сожалению, должен вас предупредить, что и газеты в нынешнее время не радуют. Итак, спокойной ночи, господа! Доброго сна!
— Вежливый человек, — сказал Мартин, когда дверь захлопнулась. — Ты обратил внимание, что, войдя в камеру, он снял фуражку?
— Ему, во всяком случае, не по нутру то, что происходит, — ответил Рам. — Инспектор Хольгерсен — явно честный чиновник старой школы. Как чиновник он беспрекословно подчиняется правительству, и в то же время он потрясен, видя, как нарушается конституция. Для успокоения совести он цепляется за мысль, что датские власти заперли нас здесь, оберегая от худшей доли у немцев.
— Но разве это исключено? — спросил Мартин.
— Исключено по той простой причине, что такая защита совершенно излишня. Немцы сами никогда не смогли бы выследить тех датчан, которые сейчас находятся в тюрьме. Как бы они сумели это сделать? Без помощи датской полиции немцы не могли бы провести массовых арестов датских коммунистов. Датская полиция осуществила то, чего никогда не смогли бы сделать немцы. И теперь мы в ловушке под датской защитой до тех пор, пока немцы не пожелают разделаться с нами.
Они были в ловушке.
Их мучило сознание, что их предали.
Жизнь продолжалась. Шли дни. Шесть шагов вперед и шесть назад. Горшок и плевательница! Прогулка по двору. Носом в дверь! Вечный лязг ключей днем. Голодный вой полицейских собак по ночам.
Им разрешили писать письма. Они могли писать женам, зная, что написанное будут читать посторонние. И писали больше для полиции, чем для семьи. Жены поймут.
Но Рам написал и новому государственному прокурору по особым делам. А узнав, что этот государственный прокурор молод и неопытен, написал в отечески наставительном тоне и в доступной форме изложил ему содержание процессуального кодекса и конституции. В ответ ему сообщили, что, если он не изменит своего тона, его лишат права переписки.
