Владимир Першанин - Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)
Оказывается, из дивизии поступило распоряжение сколотить взвод и направить в распоряжение штаба. Собрали человек тридцать, почистили сапоги и отправились в Бузиновку. Хутор неузнаваемо изменился. Многие дома сгорели, повалило плетни, повсюду виднелись воронки. Посреди улицы валялась убитая лошадь, убирать ее не торопились. Подполковник с тремя шпалами в петлицах оглядел строй, похвалил нас за стойкость, выправку и, накручивая самолюбие, объявил, что для нас имеется специальное задание. Слово «специальный» любили в армии во все времена. Мы оживились и готовы были выполнить любое задание. Борисюк мрачно предположил, что нас хотят забросить в немецкий тыл, однако его худшие предположения не сбылись.
С представителем особого отдела направились перекрывать дороги. В степи их много, более или менее наезженных. Запоминать дорогу ни к чему, достаточно лишь знать направление. По всем дорогам на юго-восток двигались люди, военные и гражданские. Пока мы занимались с одной группой, остальная масса обтекала нас и шла через степь, не ускоряя шаг, словно заведенный механизм. Беженцы вели овец, коз, под ногами крутились собаки с высунутыми от жары языками. По обочине целеустремленно шагала женщина, держа одной рукой девочку лет десяти, а другой – тянула на веревке корову с перекинутыми через хребет мешками. Двое мальчишек, ее сыновей, шли следом. Представитель НКВД подолгу вел разговор с командирами, проверял документы, некоторых приказывал отвести в сторону и держать под охраной. Из задержанных запомнился командир в ранге майора, который не смог объяснить, где находится его подразделение. Еще задержали военного, не имевшего никаких документов. Кто-то из наших спросил особиста:
– Может, шпионы?
– Нет, шпионы всегда с документами, – засмеялся тот. – Но его все равно надо проверить.
Политрук Елесин действовал энергично. В группе людей выбирал командира и отводил на обочину. Быстро расспрашивал, кто он и откуда. Капитаны и лейтенанты выходили из оцепенения, поправляли ремни, застегивали гимнастерки.
– Чего небритый, товарищ капитан? – делал строгое замечание Елесин.
– Негде бриться.
– А бойцы где твои?
– Вон, двенадцать человек.
– Все, что осталось от батальона?
– Сколько есть.
Особист усмехался, глядя на оживленного политрука. Разговаривать с людьми Юрий Матвеевич Елесин умел. В распоряжение капитана политрук выделял несколько лейтенантов, сержантов, группу рядовых бойцов, объявлял их стрелковой ротой и отправлял в хутор. Люди послушно шагали без всякого сопровождения. За день он сформировал не меньше десятка таких рот. В хутор разворачивали также машины и подводы с разным грузом. Чего там только не было! Ящики с патронами, тюки шинелей и белья, продовольствие. Когда проголодались, с машины сняли ящик рыбных консервов и накормили по очереди весь взвод. Разогретая солнцем рыба в томатном соусе показалась необычайно вкусной.
Затем снова до позднего вечера стояли на дороге. Мелькали разные лица, кто-то спорил, доказывал, не хотел останавливаться. Все же подчинялись, и мы отправляли очередную роту. Десять рот – это целый полк, а завтра включим в оборону столько же. Я считал, мы занимаемся нужным делом. Однако вскоре обстановка резко изменилась, нас снова перебросили в окопы.
Местность, где наш батальон держал оборону, называется Донская гряда. Степь с редкими деревьями, но ее нельзя назвать равниной. Пологие, иногда крутые холмы, между ними речки Лиска, Куртлак, Крепкая, пересыхающие к середине лета. Низины, которые лучше обойти, лесистые балки. Севернее хутора располагается высота 241, огромная по степным меркам гора. Кстати, знаменитый Мамаев курган в Сталинграде всего 102 метра высотой.
Здесь, на Донской гряде, немецкие войска застопорили свой ход, бои продолжались неделю. Я видел, как шли в контратаку «тридцатьчетверки», и невольно вспоминал раненого танкиста из Минска. Рев машин и лязг гусениц заглушали остальные звуки. Танки ушли за горизонт, несколько штук дымили перед нашими позициями, к нам выбрели трое-четверо танкистов, оглушенных и контуженых. Мы напоили их водой, а они рассказывали, что у немцев появилась новая пушка под названием «огненный змей», которая поражает машины за два километра. Я позже узнал, фрицы использовали против «тридцатьчетверок» 88-миллиметровые зенитные орудия, очень эффективные и весившие восемь тонн. Сам факт, что остановленные на Донской гряде части 6-й армии подтаскивали на передний край такое тяжелое вооружение, говорит о многом. Не желая терять в ближних боях танки, они расстреливали наши Т-34 издалека.
Двадцать шестого июля немцы прорвали оборону и вышли к Дону, глубоко охватив северный фланг 62-й армии. Неделя топтания на месте – огромный срок для того времени. Ведь с двадцать восьмого июня немецкие войска прошли 500 километров, затем приостановились, и последние сто верст до Сталинграда будут идти четыре недели.
Но это вехи истории, а пока наш батальон снова попал в окружение.
Погиб лейтенант Кравченко. Сверху сыпались многочисленные мелкие бомбы, пикировали «Ю-87» с включенными сиренами. Пронзительный вой выворачивал страх наружу, лишал нас способности трезво соображать. Люди вели себя по-разному. Большинство разбегались, некоторые ложились, закрыв головы ладонями, кое-кто стрелял в небо из винтовок, в их бесполезной стрельбе угадывалось отчаяние. Осколки и пули доставались всем: бегущим, лежавшим и смельчакам. Как вел себя я, сказать не могу. Эти минуты начисто стерлись из памяти. Я очнулся среди высокого ковыля, мягкие метелки щекотали лицо. Удивительно, но карабин, вещмешок и шинельную скатку я не бросил. Наверное, так и бегал с этим добром.
Три самолета разогнали батальон далеко по степи. После их налета собирались вместе не меньше часа. В сумерках разыскали тело взводного. Разодранная в клочья гимнастерка, открытый рот и вмятая в тело кожаная кобура. Сколько погибло или потерялось людей в степи, никто не знал. Разыскивать и хоронить не оставалось времени. Лейтенанта Кравченко оставили лежать на том месте, где его убила бомба. Он был немногим старше меня, но имя его я не запомнил, обращался всегда по званию, хотя отношения сложились с самого начала дружеские.
В темноте нас кое-как построили, и мы зашагали дальше. Вдалеке вспыхивали ракеты всех цветов, зарницы взрывов сопровождались через какой-то интервал гулом. Я считал время от вспышки до прилетевшего гула, умножал секунды на скорость звука, триста метров в секунду. Так мы определяли в детстве расстояние до эпицентра грозы. Получались разные цифры, и шесть, и десять километров.
– Шесть, – повторил я вслух.
– Чего шесть? – спросил Гриша Черных.
– Километров. Стреляют вокруг.
– Понятно…
Рогожин назначил меня командиром взвода и приказал нацепить на петлицы еще по одному медному угольнику. Я пересчитал взвод, куда затесались посторонние, но даже с ними получалось человек семнадцать. Назначил своим заместителем бронебойщика Ермакова, тоже сержанта. Утром обнаружилось, что он потерял противотанковое ружье, а двое пришлых красноармейцев – винтовки. Мне это не понравилось. Ермаков стал оправдываться. Красноармейцы заявили, что расстреляли все патроны и обронили винтовки, спешно отступая.
Выглядело как явное вранье, однако уличать их не стал, разболелась рана на правой руке. Осторожно пощупал опухоль, пожаловался дяде Захару. Тот обещал почистить рану на большом привале. Боль пульсировала, отдаваясь в мозгу, горели от ходьбы пятки.
Опасаясь появления самолетов или танков, шли очень быстро, почти бежали. На ходу выбрасывали лишнее, в том числе шинели, в которых так удобно закутываться ночью. Избавлялись от гранат и упаковок винтовочных патронов в смоленых коробках. Остался сидеть на обочине красноармеец без винтовки. Он сделал вид, что не может дальше идти, хотя я видел, парняга крепкий и не ранен. Мне было все равно, но для порядка окликнул, все же он шагал вместе с моим взводом. Горло пересохло, лишь прошипел невнятное:
– Чего сидишь?
Красноармеец отвернулся и не ответил, а вскоре внимание переключилось на печальное зрелище. Вдоль накатанной степной дороги застыли десятки автомашин ГАЗ-АА, полуторки. Колхоз считался зажиточным, если в нем имелся один такой грузовик, а здесь вереница тянулась до горизонта. Может, пятьдесят, может, сто штук. Большинство машин стояли целые и невредимые, только две полуторки сгорели. Некоторые бойцы стучали кулаком по бензобакам. Они гремели, как пустые, значит, кончилось горючее. Неужели у всех сразу? Следов обстрела также не видели.
Кто-то отыскал бочки с бензином. Наше батальонное начальство не делало попыток завести машины и продолжить путь на колесах, хотя у нас имелись специалисты. В десант брали людей грамотных. Однако командиры рассудили верно, что задерживаться возле брошенной автоколонны опасно, слишком четкий ориентир для авиации. Мы свернули в сторону. Дали команду ускорить шаг. Хорошо, что большинство раненых отправили заранее в тыл. Впрочем, где тыл, а где фронт, никто не знал. Переждали день в степи, снова шагали, а затем увидели огромную водную преграду. Сердце кольнуло болью, вот она, родная с детства река. Перед нами был Дон.
