Приемные дети войны - Ефим Аронович Гаммер
Колька зазывал покупателей, озорно выкрикивал: "Папиросы — высший сорт! Налетай, кому охота за личные гроши губить собственное здоровье!" И тут началось… Ба-бах! Шум! Паника! И попутное просветление мозгов.
Вот почему Володина мама побежала во время облавы прятаться в бывшую библиотеку, догадался Колька. Чтобы поставить на книжную полку "Трех мушкетеров". Сами по себе "мушкетеры", конечно, не взрывообразны. Но если внутри вырезать страницы и вложить вместо них мину замедленного действия, то — пожалуйста — последний день Помпеи гарантирован. Отсюда выходит, она — подпольщица, лопоухий лотошник — партизан. А пароль для связи придумали самый дурацкий — и не догадаешься, что это пароль. Поэтому, по версии деревенского олуха, Дюма — "англицкий" писатель, который согласно отзыву жил "в период Возрождения".
Огонь между тем полностью охватил здание. Он скрежетал, пыхтел, рушил с треском стропила. Выплевывал на площадь осколки почернелых стекол.
Колька, как и остальные, не стал дожидаться развития событий. Рванул подальше от этого "развития", которое, несомненно, должно было закончиться повальными арестами зазевавшихся торговцев.
5
Володя редко бывал у мамы в затерянном на окраине домике-особнячке. Но на всякий случай, по секрету от всех, взял на себя охрану, как ему мнилось, явочной квартиры. Он оборудовал наблюдательный пункт — напротив, на чердаке покинутого дома с заколоченными ставнями. Обзор был удобный: четко прослеживалась улица, хорошо просматривались подходы к расположенному поблизости особнячку. Порой, когда отодвигались оконные занавески, была различима комната матери — железная кровать, в центре стол с двумя стульями, в углу — сундук. Однажды под вечер Володе довелось быть свидетелем того, как мать, при свете керосиновой лампы, чистила наган и заряжала его патронами, затем, уложив спать Толика, отправилась на улицу. Через какие-то пятнадцать минут в полумгле послышались выстрелы, и на следующий день пошли толки-перетолки, что кто-то стрелял в бургомистра: две пули в живот — и смотал удочки.
Толки-перетолки, а налаженная было Володей жизнь внезапно изменилась.
В полдень из своего наблюдательного пункта он приметил шагающих к особнячку немцев. Среди группы солдат в черных мундирах без труда различил Колченогого. Антон Лукич ковылял впереди остальных, указывая дорогу.
— Сюда, герр штурмфюрер! Сюда. Здесь она заховалась.
Володя напряг слух, подобрался, будто готовясь к прыжку.
— Не извольте беспокоиться, герр штумфюрер, — донеслось снова. — Не уйдет! Куда ей уходить? Ди-тяте на руках малолетнее.
Володя метнулся по лестнице на улицу. Туда — к ней, к маме, не ведающей о близкой беде. Но он не успел опередить гестаповцев. У порога особнячка его цепко схватили за шиворот.
— Куда, малец? — засипел инвалид. — Сиди здесь и не рыпайся! Не то живо шкуру спущу!
— Я к маме!
— Все к твоей маме…
Володя вцепился зубами в запястье колченогого. Антон Лукич перекосился в лице, рванул на себя прокусанную до кости руку и наотмашь ударил мальчишку. Падая, Володя ощутил, как шершавые камни мостовой наждаком сдирают кожу со лба.
— Зих ист не киндер, герр Гадлер! — говорил в свое оправдание инвалид офицеру в черном мундире. — Зих ист, дери его черт, швайне киндер!
Володина мать, увидев из окна эту сцену, схватила в охапку младшенького и бросилась с ним наверх — к соседке Екатерине Андреевне.
— Толика! Толика! Возьмите… приютите… Толика! — взмолилась она.
— Что там… что там, — зашамкала прыгающим ртом сердобольная старушка, не скрывая слез. — Не волнуйтесь зазря. Глядишь, все еще обойдется.
Оставив плачущего ребенка на попечение соседки, Мария Прокофьевна спустилась вниз, схватила со стола пяльцы с вышивкой, ткнула иголку в ткань, укололась, закусила палец. Так и застали ее немцы, возглавляемые унтерштурмфюрером Гадлером: сгорбленную у стола, с пяльцами на коленях.
— Собирайтесь!
— А в чем дело? — спросила она.
Вперед выдвинулся Колченогий.
— Посмотри на себя в зеркало и увидишь! — сказал Антон Лукич.
— Что я там не видела?
— А то и не видела, что кончились ваши еврейские привилегии. Что я давеча тебе говорил? Новая власть не даст вам баловать за наш счет. Собирайся. Господам некогда.
Марии Прокофьевне стало как-то легче на душе. Она подумала, что фашисты пришли за ней, прознав о связях с партизанами, а вышло: обвиняют в том, в чем и вины быть не может.
— Я и не еврейка совсем.
— Это ты по батяне не еврейка — Прокофьевна. А по мужу?
— И муж у меня русский… Пропал без вести на фронте…
— Это второй твой муж, что пропал без вести, — русский. Не копти мне мозги! А первый, чья кровь в твоем Вовчике? Как раз наоборот. Стопроцентный еврей! Вот и держи ответ за еврейскую кровь.
6
"Мама! Почему ты не застрелила его? Почему не убила этого подлеца? — горестно шептали прокусанные до крови мальчишеские губы. — Мама-мамочка! Почему?"
Володя сидел у окна на табуретке. Грузно, всем телом навалился на подоконник. Разгоряченный, залитый кровоподтеком лоб вдавил в прохладное стекло. Оно, запотелое, сочилось каплями — похожими на слезинки.
Глаза мальчика незряче смотрели на безлюдную в комендантский час улицу. Он не видел, как ветер гонит пожухлые листья, как черные клены подрагивают изогнутыми ветвями, как по мостовой идут патрульные — в серо-зеленых шинелях, глубоких, низко посаженных касках, с короткими автоматами на груди.
Володе казалось, что он вновь покидает родной дом, спускается с Толиком по лестнице во двор, а мимо проносится Антон Лукич, глухо стуча по ступенькам своей культей.
"Если бы мама его застрелила! Если бы… Но мама его не застрелила, и ее схватили. А вчера… Ночью…"
Ночью немцы провели первый расстрел евреев Славянска. Убили и Марию Прокофьевну Гарновскую, русскую женщину, обвиненную в том, что вышла замуж за еврея.
7
— Ты куда?
— За Толиком к Екатерине Андреевне. В деревню мы перебираемся. К тетке — сестре отчима. Там все русские, нас никто не заподозрит в еврействе.
— А-а-а, — вздохнул Колька, держащий за руку двоюродную сестричку. — Хорошо там, где нас нет. А здесь ходи с желтой звездой, а то кокнут.
Он ткнул пальцем в пришитую на груди звезду.
— Хреново, — согласился Володя. — А что ты возле моего дома околачиваешься?
— Да вот Клавку вывел на прогулку. Анне Петровне нужно, чтобы она дышала воздухом, а не сидела взаперти.
— Свежим воздухом, — капризно поправила девочка.
— Во дает! — Колька подмигнул Володе. — Никакие фашисты ей мозги не закомпостировали, — и, пристраиваясь к мелкому шагу приятеля, направился следом за ним к особнячку, где раньше скрывалась Мария Прокофьевна.
В дни после массового расстрела, Колька не раз вызывался прихлопнуть Колченогого из похищенного
