Свен Хассель - Фронтовое братство
— Пошел отсюда, нацистская тварь, и попытайся перейти Альстер[28] с молитвой, как Моисей, когда шел через Суэцкий канал.
Представления Малыша о библейской истории были довольно смутными. Он снова сильно ударил Морица по лицу куском свинины. Тот с пронзительным вскриком упал под койку. Малыш, не сняв сапог, улегся на свою и продолжил битву с жестким мясом.
Младшая медсестра, просунув голову в дверь палаты, увидела лишь одно: Малыша в сапогах на койке. И радостно понеслась донести об этом неслыханном нарушении правил главной медсестре Эмме, которую все боялись и прозвали «Линкор».
Легионер, не говоря ни слова, бросил Малышу бутылку кюммеля. Тот поймал ее, не поднимаясь, и приложился к горлышку, держа в одной руке свинину. Вот таким и увидела его главная медсестра. На полминуты она лишилась дара речи. И глядела остекленелыми глазами на человека-гориллу, лежавшего на койке, водрузив пехотные сапоги на покрывало в сине-белую клетку.
— Ты что, совсем спятил? — спросила Эмма, указывая толстым пальцем на блестящие черные сапоги.
Малыш оторвал бутылку от губ и плюнул через изножье кровати в таз, стоявший в двух метрах. Едва не попав в младшую медсестру. Потом громко шмыгнул носом.
— Чего тебе, жирная свинья? — спросил он.
Мы затаили дыхание. Мы не замечали этого, но Малыш опьянел, а спьяну он был способен на что угодно. Несколько дней назад он поссорился с девицей, жившей на третьем этаже. Девица хотела, чтобы Малыш сперва помылся в ванне. Он в виде протеста выбросил ванну в окно. Раздался такой грохот, что соседи решили — во двор упала бомба, и побежали в подвал.
Глаза Линкора скрылись в складках жира.
— Как ты смеешь? — прошипела она, наклонясь над Малышом, продолжавшим спокойно лежать. — Ты называешь меня свиньей?
Малыш, не отвечая, продолжал грызть свинину.
— Вставай, поросенок, а то узнаешь, с кем имеешь дело, — зловеще прорычала громадная женщина. Когда она нагнулась пониже над грызшим мясо Малышом, подол платья приподнялся, обнажив громадные впадины коленных суставов.
— Успокойся, толстуха, я знаю тебя. Ты главная медсестра в этом заведении, тебя прозвали «Линкор», потому что ты такая жирная и страхолюдная. Сам я называю тебя «Бочка лярда[29]». Вот и все, теперь проваливай!
Краска расплылась по круглым щекам женщины, словно грозовая туча над солнечной деревней.
— Вставай, скотина, — прошипела она, схватила Малыша за плечо и, к нашему изумлению, приподняла с койки. В следующий миг она швырнула его на пол, о который он со стуком грохнулся. И уставился на нее в глубоком восхищении. До сих пор его никто не сбрасывал с койки.
Линкор расправила покрывало, швырнула бутылку кюммеля и большой кусок свинины в мусорную урну, потом выплыла из палаты, не сказав ни слова.
— Пресвятая Матерь Божия, вот это женщина, — негромко произнес Малыш. — Будь я проклят, если не трахну ее. Только представьте себе нашу рукопашную схватку.
— Она удавит тебя, как цыпленка, — заметил Гейнц Бауэр.
Малыш запустил стаканом в стену и заорал:
— Я изнасилую ее, будь уверен!
Дверь открылась опять. Линкор с конфетой во рту заполнила весь проем. Она пристально смотрела на Малыша, но ее взгляд на него не действовал.
— Кончай выпендриваться, дурак, — произнесла она низким мужским голосом. — Твои крики беспокоят других пациентов. Ты не в казарме, а в госпитале. Если будешь еще нарушать порядок, ответишь передо мной.
И громко хлопнула дверью, не выказав ни малейшей заботы о покое пациентов, который только что так ее волновал.
— Какая мелкая дрянь, — торжествующе воскликнул Малыш. Достал из урны бутылку, осушил и швырнул из окна в сад метереологического института. Потом принялся искать в урне свинину — она затерялась среди других «деликатесов», — достал ее, слегка обтер и снова принялся грызть.
— Отличный кусок, — буркнул он, снова улегся на койку, но перед этим, как ни странно, снял сапоги. И громко затянул военную песню, которую улучшили неизвестные солдаты.
Мы — смерть, мы — панцер-ягер[30],Голодные, творим странуДля бешеных и зачерствевших…
Размахивая свининой, он повысил голос до невероятной громкости.
Вперед, тупые свиньи!На бойню последних ведутТе, кто, как дерьмо в стакане,Болтаются в автомобилях.Вот всё, что нам дали нацисты.
— Пива, — потребовал он, не обращаясь ни к кому в частности.
— Думаешь, ты в кабаке? — спросил Пауль Штайн.
Малыш спрыгнул с койки, схватил Штайна и с размаху дал ему подзатыльник.
— Жалкий сопляк, — любовно заворковал он, все крепче стискивая свою жертву. — Вообразил, что можешь раздражать Малыша? Смеешь запрещать мне утолять жажду? Марш за пивом! Возьмешь на все деньги, какие у тебя есть. Сейчас же, червяк навозный!
Он швырнул перепуганного Штайна к стене, будто пробку от бутылки, плюнул вслед и крикнул:
— Живо! Я не могу ждать, меня мучает жажда.
Поднявшись, Штайн что-то пробормотал под нос и сердито посмотрел на Малыша, который снова улегся и принялся за свою несокрушимую свинину.
— Когда-нибудь ты погубишь себя своей грубостью, — мягко, чуть ли не робко сказал Легионер. Он занимал койку у окна, лучшую в палате. Обладая взором стратега, он конфисковал ее, как только появился там. По праву она принадлежала Морицу, судетскому чеху. Естественно, Мориц поднял из-за этого шум.
— Это моя койка, приятель. Ты, должно быть, ошибся.
Легионер лишь надменно взглянул на него. Мориц повторил протест. Легионер отложил газету и медленно поднялся.
— Merde, c'est, mon camarade.[31]
— Что ты говоришь?
Мориц тупо посмотрел на Легионера с сигаретой в уголке рта, снова уткнувшегося в газету.
— Ничего, совершенно ничего, mon camarade.
И жестом велел ему убираться. Потом подскочил, словно подброшенный пружиной, и крикнул:
— Allez![32]
Мориц не понимал по-французски. Он продолжал стоять, сердито глядя на Легионера. Не мог поверить, что это всерьез. Мы молчали. Мы знали, что близится драка. Славная, щекочущая нервы драка!
Малыш поднялся на ноги. Двинулся к Морицу, словно медведь, учуявший мед. Мориц стоял спиной к нему и не видел надвигавшейся бури, которая сокрушит его. Легионер опустил вниз большой палец и с улыбкой прошептал: «С'est bien ça!»[33] — сигнал Малышу. Легионеру потребовалось много часов терпеливой работы, чтобы вбить этот сигнал в его тупую башку.
Морица внезапно стиснули стальные руки. Оторвали от пола и понесли по палате к койке возле двери, самой худшей. Тому, кто занимал ее, приходилось постоянно включать и выключать свет. Малыш уложил Морица очень бережно, словно он был из хрупкого стекла. Потом отступил на шаг и пристально уставился на него.
— Ты свинья, — доверительно сообщил он Морицу, — обыкновенная тупая свинья, ползающая на брюхе перед нацистским дерьмом. А ну, повтори, кто ты!
Малыш стукнул его тыльной стороной ладони. Полагая, что любовно. Нам это показалось похожим на извержение вулкана.
— Ну, скажи, кто ты есть, цыплячья душонка.
— Свинья, — заикаясь, произнес Мориц.
Еще удар.
— Ты что, не ходил в школу, болван? Не можешь ничего запомнить наизусть? Кто ты?
— Тупая свинья, — прохныкал Мориц, — ползающая на брюхе перед нацистским дерьмом.
— Хороший ответ, — признал Малыш. Указал на койку, где теперь лежал Мориц. — Ты просил ее, так ведь?
— Да, — ответил Мориц, капитулируя.
Малыш вскинул брови.
— Черт возьми, что я слышу?
Мориц поспешил добавить:
— Герр ефрейтор!
Малыш удовлетворенно кивнул.
Эту сцену видели все. Она утвердила Малыша полновластным диктатором палаты, который жестоко, без зазрения совести эксплуатировал подданных. Адольфом в миниатюре.
Поэтому Пауль Штайн повиновался приказу Малыша и быстро принес пива из пивоварни Сант-Паули. Без единого слова поставил картонную коробку с десятью бутылками под его койку.
Малыш велел Морицу спеть для него. Мориц запел гимн, печальный гимн о спасении мира. Малыш перестал пить и любезно прослушал все девять строф. Единственным его комплиментом стал плевок в сторону Морица. Он приказал ему ложиться спать, но перед этим помолиться за его душу.
Когда все приказы были выполнены, Малыш какое-то время пил молча. В конце концов он достиг состояния, именуемого «сильное опьянение». И принялся горланить песню. Мотив ее историки музыки пока что не одобрили, а слова могли навлечь на Малыша обвинение в государственной измене.
На Москву идет шеренгаБывшей армии бойцов.Сыны АдольфаНе все еще убиты.Но дядя Джо[34] нас не забудет,И снова удирать мы станем,Как сам Наполеон.
На минуту Малыш умолк. Потом с новой силой заревел на тот же мотив:
