Евсей Баренбойм - Доктора флота

Отец был красивый, видный, нравился женщинам. Мать ревновала его. Поэтому и таскалась за ним с детьми повсюду, хоть на курсы, хоть в длительную командировку.

После курсов отец получил назначение в Кострому. Вот где им хорошо жилось! Город старинный, живописный. Дали просторную комнату в доме начсостава, почти на самом берегу Волги. Школа рядом. При школе большой живой уголок. Алексей целыми днями пропадал в нем. Ему нравилось возиться со зверюшками. А потом устроил живой уголок дома. Собственноручно соорудил несколько клеток, поставил их одну на другую в коридоре. В клетках появились кролики, морские свинки, черепахи. От животных в коридоре пахло. Соседи ворчали. У матери часто болела голова.

— Не могу, Коля, — жаловалась она мужу. — Задыхаюсь.

Отец уже было собрался выбросить клетки, когда в апреле 1936 года увидел на столе журнал «Юный натуралист». Сына дома не было. Журнал был раскрыт на статье «Белые крысы». Под статьей стояла подпись: «Алексей Сикорский, ученик шестого класса». Клетки оставили. Бабушка и дедушка прислали книги по биологии.

Когда три года спустя отца перевели из Костромы в Житомир, Алексей едва не заплакал. Тут у него были настоящие друзья, девочка, с которой он дружил. Уезжать так не хотелось, что он готов был остаться в Костроме один, лишь бы здесь закончить школу. Но родители об этом и слышать не хотели.

Девятый класс Алексей заканчивал в Житомире. Он здорово повзрослел, возмужал, учился на круглые «отлично». По-украински они назывались «видминно». Теперь его интересовали математика, бокс. В полулегком весе он занимал среди юношей третье место в городе.

— Хоть и переезжали мы с тобой с места на место, Маруся, — сказал однажды отец, — а сын у нас вырос неплохой.

— Неплохой, — вздыхала мать. — Но, понимаешь, Коля, серьезный он не по возрасту. Молодость пролетит, а погулять не успеет…

— Успеет, — смеялся, отец. — Вся жизнь впереди.

Алексей действительно был собран, дисциплинирован, обладал умом аналитическим, рациональным. Любил до всего доходить сам.

— У меня есть идиотская черта подвергать свои поступки тщательному анализу, — в минуты откровенности говорил он своему другу. — Все думаю, почему так получается: хочу быть честным и все-таки иногда обманываю родителей, девчонок. Хочу всегда держать слово, а получается не всегда. И от этого внутри раздвоенность, неудовлетворенность.

— Не мудрствуй, Сикорский, — успокаивал приятель. — Живи проще. Мир и без того сложен. Не усложняй его еще больше.

— Хотел бы, да не получается.

В десятом классе Алексея все настойчивее и острее беспокоил вопрос: кем быть? Как многие десятиклассники, Алексей мечтал о профессии моряка. Дальние плавания, экзотические страны, кокосовые пальмы, коралловые рифы — у какого юноши от этих слов не начинало сильнее стучать сердце?

На медицинской комиссии в поликлинике врач-окулист нанесла первый чувствительный удар. Оказывается, он дальтоник! Плохо отличает коричневый цвет от зеленого. Вывод комиссии не оставлял сомнений: «В строевые и инженерные морские училища не годен».

Алексей стоял в растерянности у стола председателя комиссии, держа в руке ставшую ненужной медицинскую карту, не зная, что предпринимать дальше.

— Попробуйте подать документы в Военно-морскую медицинскую академию, — неожиданно предложил председатель, пожилой военврач в армейской форме. В его бесцветном лице запоминался лишь рот, крохотный, как горлышко бутылки. Он утопал в глубоких складках щек.

Стать врачом? У них в роду не было ни одного врача. Можно ли посвятить всю жизнь этой профессии? И одобрит ли отец его выбор? Впрочем, он обмолвился однажды, что жалеет, что не стал доктором.

— А меня примут?

Военврач полистал толстый справочник.

— Попробуйте. Тут написано: «Индивидуальный подход».

Перед тем как отправлять документы в Ленинград, Алексей решил проверить себя. Он все должен делать обдуманно, обстоятельно, без спешки. Начнешь учиться и обнаружишь, что не переносишь вида операций, человеческой крови, а отступать будет поздно.

После занятий в школе он пошел в приемный покой железнодорожной больницы. В маленькой комнатке за покрытым простыней столом, окруженная тремя телефонами, сидела медицинская сестра и читала «Огонек». Больше никого не было.

— Мне бы хотелось увидеть дежурного врача, — сказал Алексей.

— Посидите. Сейчас придет.

Вскоре появился низенький щупленький мужчина с седым хохолком на голове. «Суворов», — подумал Алексей и сказал:

— Я ученик десятого класса, хочу стать врачом. Но не уверен, что смогу вынести вид операций, крови.

«Суворов» с любопытством взглянул на него из-под густых бровей, жестом пригласил к себе в комнату.

— Так, — сказал он. — Значит, не уверены. В медицине, юноша, ни в чем нельзя быть уверенным до конца. Такая это профессия. Чем дольше работаешь, тем больше сомневаешься. Это говорю вам я, старый врач Иосиф Гринберг. — Он достал из шкафа чистый халат, протянул Алексею. — Будете дежурить со мной. Мать предупредили?

Около одиннадцати часов вечера привезли молодую женщину. Она попала под поезд. У нее были раздроблены бедро и голень.

— Специально для вас, — сказал доктор Гринберг. — Такие случаи бывают нечасто.

Алексей видел все — тяжелую операцию, переливание крови, искусственное дыхание, изнурительный до полного физического истощения труд хирурга, потом белое, будто уже неживое лицо больной. Все, до момента ее смерти от шока. Это произошло в четыре двадцать утра.

— К сожалению, это случается, юноша, — сказал доктор Гринберг, восстанавливая ход операции в операционном журнале. — Но неверно думать, что хирургия бессильна. Это был бы глубоко ошибочный вывод. А сейчас идите домой. Я должен немного отдохнуть.

Было воскресенье. Родители спали. Алексей прошел к себе в комнату, разделся, лег под одеяло. Сон не шел. Перед глазами неотрывно стояли увиденные ночью картины: белое, без кровинки лицо женщины, выпачканные кровью руки хирурга, лежавшая в тазу ампутированная нога. Он слышал тяжелое дыхание врача, его отрывистые команды, испуганный голос наркотизатора: «Пульс исчез!» Но главное он понял — врачом быть сможет.

На экзамены в Академию его привез отец. Июльское утро выдалось теплое, свежее. Ночью прошел дождь и лужи на улицах блестели, а от свежепромытых стекол витрин разбегались веселые зайчики. В начищенных до блеска хромовых сапогах, в гимнастерке, перепоясанной новыми хрустящими ремнями, отец довел его до входа в Гренадерские казармы, обнял, погладил по мягким волосам, по мальчишескому теплому затылку.

— Ни пуха, сын.

— К черту, — сказал Алексей и вошел в проходную.

Васятка лежал на второй полке и, почти не отрываясь, смотрел в окно. Там с небольшими интервалами мелькали пригородные дачные поселки — домики с верандами, раскрашенные в яркие цвета, по глади озер скользили лодки, на перронах толпились люди. Женщины в легких платьях, мужчины в светлых рубашках «апаш» с короткими рукавами. День, видимо, стоял теплый, безветренный. Потом Васятка увидел большие кирпичные дома, магазины, двигающийся почти параллельно поезду другой поезд, только короткий и без паровоза.

— Чудно, — сказал Васятка.

— Слезай, Сибирь, — произнес молодой мужчина — сосед по купе, с которым они вместе ехали четверо суток. — Раз трамваи ходят — значит Ленинград.

— Чо? — переспросил Васятка.

— Чо-чо, — передразнил его мужчина. — Слезай, говорю, приехали.

Васятка спрыгнул на пол, неспешно надел вышитую домотканую рубаху, подпоясал ее сыромятным ремешком, вытащил из чемодана подаренные отцом сапоги, задумался. Лето сейчас, жарко. Может, лучше в ичигах остаться, в которых ехал? Но, подумав, снял ичиги и обул сапоги.

— Слушай, Сибирь, — наставлял Васятку сосед по купе. — Садись прямо против вокзала на тридцать первый трамвай. Доедешь до площади Льва Толстого. Там спросишь, как пройти.

Вслед за толпой пассажиров, крепко держа в руках самодельный деревянный чемодан, запертый большим замком, Вася вышел на привокзальную площадь. Она поразила его своим многоголосьем, суетой, пестротой вывесок. Звенели трамваи, сигналили клаксонами автомобили, кричали торговки. По тротуару и мостовой валила густая толпа людей. Слегка обалдевший, вздрагивая от автомобильных гудков, Васятка несколько минут стоял на месте, озираясь по сторонам, не зная, куда идти. Внезапно он увидел приближающийся к остановке трамвай под номером «31».

В трамвае ехать было интересно и страшно. Интересно потому, что за окном проносились высокие, красивые дома, нарядные улицы, каналы, через которые были перекинуты диковинные мосты, а страшно потому, что трамвай скрипел, дергался, громыхал.