Александр Грачёв - Падение Тисима-Реттоо
— Где уж мне, господин подпоручик.
— Операция «Нэмуро» — это уничтожение всех военнопленных, участвовавших в строительстве укреплений на Северном плато. Работы там подходят к концу, и чтобы скрыть секрет расположения укреплений, командование разработало план одновременного истребления всех военнопленных. Это что-то ужасное! — Лицо его болезненно сморщилось, взгляд стал блуждающим, рассеянным. Лицо Комадзава, напротив, стало строгим, взгляд — суровым.
— Что ж, в этом нет ничего удивительного, — проговорил Комадзава и взялся за удилище, поразив подпоручика своим суровым спокойствием. — Это не первые и не последние жертвы кровавых милитаристов. Ничего, до расплаты осталось недалеко, — глухо и зло, скорее про себя, проговорил солдат.
Он долго молчал, и подпоручик Хаттори все это время смотрел на него, словно не узнавая Комадзава, — он это, или в образе солдата скрывается кто-то другой, могучий, суровый, мстительный. Хаттори чувствовал себя в сравнении с ним маленьким, ничтожным.
— Мы должны помочь им, — сказал наконец Комадзава. — Да, да, сделать все, на что мы способны.
— Но что можем сделать в своем одиночестве мы, маленькие люди? — почти в отчаянии спросил Хаттори.
— Для начала — предупредить пленных об этой операции «Нэмуро». Это я беру на себя. Завтра я повезу их на Северное плато и подсуну бумажку Ли Фан-гу.
— Но какой смысл в этом?
— Смысл? Пусть поднимают бунт и уходят в горы. Дни военщины сочтены, кольцо союзных войск сужается вокруг «Священной империи». Тот день, когда Советская Армия выступит против нашей армии, будет началом гибели японского фашизма.
Так вот кто такой этот рядовой Комадзава Этиро — он настоящий революционер! Хаттори понял это со всей ясностью, слушая его чеканную речь, вдумываясь в глубину смысла слов, которых он никогда прежде не слышал ни от кого. Хаттори было и страшно и радостно: он как бы заглянул через пропасть, за которой лежит заманчивый новый мир, полный света и манящего простора.
А голос Комадзава продолжал стучать в его ушах, подчиняя волю и мысли Хаттори:
— Да, да, именно бунт! Пусть в первую минуту будет одна винтовка на троих, этого достаточно, чтобы пробиться в горы. А там, в лесах, — мелкие резервные склады с продовольствием и военным имуществом… Вы хорошо знаете их расположение, господин подпоручик?
— Знаю только район к югу от долины Туманов. Его протяженность километров пять-восемь. Там, среди лесов и ущелий, разбросано около четырехсот небольших, неохраняемых, укрытых брезентом буртов риса, ящиков с консервами, складов с боеприпасами, обмундированием.
— Нужно обо всем этом сообщить пленным. Вот что, господин подпоручик: нам следует написать воззвание к ним. Вы хорошо и быстро пишете по-китайски. Пожалуйста, напишите. Вместе будем сочинять.
И они принялись за дело. Было по всему видно, что дух бунтарства окончательно захватил впечатлительного Хаттори. Исписано много листков в записной книжке. Ученый-лингвист вложил всю душу в этот документ. На отдельном листке он нарисовал схему острова, план расположения гарнизона, точками обозначил район размещения резервных неохраняемых складов.
Из этой схемы было видно, что гарнизон расположен лишь в северной части острова, занимая не больше одной четверти его. Остальные три четверти необитаемы и охраняются мелкими заставами, разбросанными лишь кое-где по береговой линии.
Решено было, что воззвание передаст военнопленным Комадзава завтра утром, когда их будут везти на Северное плато.
В это воскресенье Комадзава раньше обычного вернулся с реки. Его улов оказался скудным — десятка полтора форелей. Невеселое настроение удильщика друзья-солдаты объяснили плохой добычей и долго подтрунивали над ним.
Комадзава хотелось успокоиться, чтобы хладнокровно обдумать все но порядку. На груди под бельем он все время ощущал бумагу. Казалось, она жжет ему тело. Он пытался отвлечься от всего, что происходит вокруг него.
В казарме — врытом в землю помещении, похожем на овощехранилище, с оконными створками в крыше и двумя рядами нар вдоль стен — стояло обычное воскресное, оживление. В одном конце играл патефон, и тонкий металлический голос певички плавал над общим шумом солдатского говора; в другом конце стучали костяшки мадзяна, неподалеку от постели Комадзава шкипер баржи № 8, на которой был мотористом и Комадзава, старший ефрейтор Кураока — толстомордый, розовощекий увалень — отдавался любимому своему занятию: перелистывал журнал с фотографиями японских красавиц.
Комадзава закрыл голову одеялом, улегся на нары и попробовал уснуть. Но покой не шел к нему. Так, провалявшись около часа, он сердито сбросил с головы одеяло и встал.
— Что, рядовой Комадзава, не спится? — покровительственным тоном спросил Кураока. Он был в хорошем расположении духа. — Должно быть, форели не дают покоя?
Старший ефрейтор Кураока почти вдвое был моложе Комадзава и, может быть, поэтому любил подчеркивать свое превосходство в чине. До того, как получить назначение в роту резервистов, он обучал молодых солдат. Рукоприкладство было тогда обычным его приемом воспитания. Бил он, как правило, не кулаком, а снятым с ноги резиновым башмаком по лицу и по голове. Но первая же попытка применить этот метод к резервистам, в частности — ударить Комадзава, стоила ему больших неприятностей: Комадзава тоже снял ботинок, и если бы его не остановили друзья, ботинок наверняка походил бы по голове Кураока. Теперь ефрейтор просто третировал моториста при каждом удобном случае, чувствуя в нем скрытного и опасного недруга. Многие солдаты, особенно старших возрастов, из резервистов, уважавшие Комадзава за его трудолюбие, тонкий ум и незлобивый характер, да и за возраст, мстили за Комадзава и не прощали ефрейтору ни одной оплошности. Из-за этого во второй роте нередко вспыхивали раздоры. Что касается самого Комадзава, то он, правда, не часто, но ловко оставлял Кураока в дураках. С каким удовольствием осмеивали тогда солдаты заносчивого ефрейтора! Иногда шутки Комадзава бывали довольно рискованными.
Как-то раз, это было в конце мая, десантные баржи, как обычно, привезли военнопленных китайцев на место работы у северной оконечности острова. Экипажам было приказано ждать груз, который долго не подвозили. Солдаты, растянувшись на прибрежных камнях, коротали время кто как мог. Вокруг Комадзава, как всегда в таких случаях, собралось поговорить несколько солдат. Они обычно любили слушать смешные его рассказы о походе в Россию в 1919-1922 годах, хохотали над приключениями Комадзава и особенно командира роты — вечного неудачника. В этот раз Комадзава не принимал участии в разговорах. Он лежал на спине, заложив руки под голову, смотрел в небо и тихонько пел. В грустной песенке рассказывалось о бедном рыбаке, которого унесло штормом в океан и судьбу которого горько оплакивает его молодая жена-красавица; к ней являются с предложениями богатые и знатные женихи, но она всем отказывает. Прошли годы, она состарилась в одиночестве. Однажды к ней явился старик. То был ее муж, проведший жизнь на необитаемом острове, куда прибило его волнами. Несмотря на старость, оба они счастливы.
— Вот так и мы, — сказал пожилой моторист, друг Комадзава, рядовой Сугияма, — как тот рыбак, вернемся домой, когда станем стариками. Э-эх, побывать бы дома и забыть о войнах!
— Подожди немного, — горько усмехнулся Комадзава, — вступят русские в войну против нас, тогда уж ты и стариком вряд ли вернешься домой. Это не янки…
— Рядовые Комадзава и Сугияма, — окликнул их Кураока, лежавший неподалеку в одиночестве, — что за разговоры вы там затеяли?
— О, господин старший ефрейтор, разве вы не слышали сегодня утреннее сообщение радио? — с невинным удивлением спросил Комадзава.
— А что оно могло сообщить вам, рядовой Комадзава?
— Не мне, а всем сообщило, господин старший ефрейтор. — Комадзава хитро усмехнулся, приподнялся на локоть и начал громко: — Русские стягивают к границам Маньчжоу-го крупные танковые войске, которые разбили Гитлера. Уже подвезены тысячи самолетов, десятки моторизованных дивизий. Русские обязались перед союзниками — англичанами и американцами — открыть фронт против Ниппон. Но самое страшное, о богиня Аматэрасу-Оомиками, среди вновь прибывшей военной техники тысячи знаменитых «катюш». Ой, не завидую солдатам Квантунской армии!
Кураока на какое-то время будто столбняк хватил: он таращил белки раскосых, навыкате глаз, жевал что-то и молчал. Потом заорал:
— Вы… Вы что? Это коммунистическая пропаганда! Мало того, что сообщаете непроверенные данные, вы еще их по-своему приукрашиваете! Сегодня вечером вы будете объясняться с самим господином ротным командиром!
— Прошу прощения, господин старший ефрейтор, — примирительно, но с явной иронией сказал Комадзава, — я по слабости своего ума упустил из виду, что эти данные не проверены господином старшим ефрейтором.
