Кирилл Голованов - Катерники

- Крайним моторам стоп! - приказал Дмитров. - Среднему восемьсот оборотов на подводном выхлопе. Торпеды на «товсь»!

В рубке включили питание на автомат-коробку, и на ней загорелся синий глазок, который показывал готовность к залпу.

Катер неожиданно воткнулся в густой химический дым и потерял зарево. Это было неприятно, но зато подтверждало догадку Дмитрова. Через три минуты прямо по курсу будто мигнул маяк. Дым отступил, и перед ТКА-15 открылся силуэт вражеского транспорта, на корме которого бушевал мощный костер. Большой пароход, на десять тысяч тонн, покачивался без хода. По его палубе бегали солдаты, видные без бинокля. Струи воды летели в пламя. Пламя ежилось, фукало паром, вновь возрождаясь и прыгая выше мачт косматыми красно-желтыми языками.

- Слева - сторожевой корабль, - углядел во мраке Тучин и доложил шепотом. Ему стало не по себе от близкого соседства с врагом.

- Громче, - ответил Дмитров. - Сам видишь: им не до нас.

Торпедный катер остановился в полутора кабельтовых, то есть без малого в трехстах метрах от цели. Даже на учебных стрельбах выбирают обстановку посложней. Старший лейтенант решил, что для подбитого нашей авиацией транспорта достаточно одной торпеды. Странно было слышать в тишине, как щелкнул вышибной патрон, как лязгнул, откидываясь, курок, и сжатый воздух внутри торпеды, со свистом ударив в турбинку, раскрутил волчок прибора направления… Торпеда, зарычав гребными винтами, рухнула за борт и ушла во тьму. Молча надеялись длинную минуту, но вместо взрыва по-прежнему слышались лающие окрики чужих команд. Дмитрову больше всего хотелось, не размышляя, нажать кнопку пуска другой торпеды, но эта была последней, и командир взял себя в руки. Почему промах, когда стреляли почти в упор?

«В том- то и дело, что подошли слишком близко», -вдруг сообразил он. В момент сбрасывания торпеда ныряет глубоко, и только потом рули выравнивают ее движение под поверхностью моря. Скорее всего, торпеда проскочила под днищем транспорта, не задев его.

- «Удалось кулику раз порснуть на веку!» - с досадой молвил старшина первой статьи Рязанов.

- Неплохо сказано, - услышал поговорку Дмитров и посоветовал: - Теперь глядите и убедитесь, что ваш командир - не мазила!

Для начала требовалось переключить автомат-коробку на стрельбу левым бортом. Рязанову до нее только руку протянуть, но теперь он боялся: вдруг чего перепутает? Ведь мотористы в торпедных аппаратах «не петрят». Дмитров засмеялся, ни на синь-порошинку не потеряв самообладания.

- Левый поворот! - скомандовал он. - Крайним двигателем «враздрай»!

Гребные винты закрутились в разные стороны: правый - ходом вперед, левый - задним ходом. Торпедный катер развернулся, увеличив дистанцию. А Дмитров дождался, пока в прорезь прицела наползла дымовая труба парохода, и опять нажал на кнопку стрельбы. В море опрокинулась вторая торпеда - последняя, - и опять навалилась тишина. Но на сей раз тишина не была бесконечной. Впереди полыхнуло, озарив море и затмив блеском багровый пожар. Море вспухло горбом, и пароход как бы переломился на нем. Следом раскатился грохот, с головы у Тучина порывом сдернуло стальную каску. Взрыв оседал, подминая останки парохода. Над торпедным катером неслись обломки.

- Трем моторам вперед! - распорядился Дмитров и, направляя катер под защиту дымовой завесы, крикнул Рязанову с улыбкой: - Отставить полный ход! Достаточно тысячи двухсот оборотов. Иначе «егеря» подумают, что мы их испугались…

Глава 5. ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ КАТЕРА

После боевого дежурства в Пумманках особенно хорошо спалось в теплой двухэтажной казарме, прозванной «Белым домом». Она и была для катерников родным домом, поставленным не на берегу некоей заокеанской реки, а на Лопском мысу, который шел поперек узкого пролива. Пролив местные старожилы называли Салмой, хотя только в большую воду он был сквозным, напоминая большую реку с каменными берегами. Ленинградцы грустно шутили: вроде Невы. В остальное время Салма пересыхала, и по мокрому песчаному перешейку в крупных и гладких валунах, в соленых лужах, в скользкой тине и бородатой морской траве можно было попасть на два скалистых острова, лежащие напротив.

Летом на этих островках росли грибы и еще больше брусники с голубикой. Туда повадились лакомиться коровы, которых держали ради молока для раненых моряков. Но лето в Заполярье короткое. «Морские» коровы в основном питались водорослями и, бывало, отрезанные от хлева приливом, возвращались с островов вплавь. Их рогатые морды рассекали волну друг за другом, совсем как катера.

На ближайшем острове размещались склады с разным имуществом, а также ремонтный сарай, громко именуемый эллингом. К сараю вела наклонная деревянная площадка - слип с рельсами, по которым на специальных тележках вытаскивали из воды малые боевые корабли.

Во время отлива «река» съеживалась в уютную бухту, которая, постепенно расползаясь, снова становилась вольной протокой. Так, перемежаясь два раза за сутки, Салма бывала то тесной, то широкой, то бухтой, то проливом. Здесь, у причалов мыса Лопского, стояли плавучие базы «Маяк» и «Ветер», много малых «охотников» за подводными лодками и отряд торпедных катеров. Здесь же кроме казармы, столовой и других сугубо служебных зданий имелся деревянный клуб, где по вечерам крутили кино, а потом краснофлотцы крутились в танцах.

Пошли уже четвертые сутки после возвращения в Салму ТКА-15. Его поставили на почетном месте, неподалеку от плавбазы «Маяк». Боцман Александр Филинов, не доверяя никому, лично накрасил киноварью по трафарету цифру «два» на передней наклонной стенке ходовой рубки. Уже были вручены боевые награды, уже в матросских курилках со смаком и смехом обсуждены каждая мелочь и, особо, шутки старшего лейтенанта Дмитрова, который не потерял духа при неожиданном промахе.

- Потому и ухлопал транспорт, - заметил боцман Филинов. - Красиво потопил второй торпедой.

- Только зачем разболтал подробности? - удивлялся один умудренный коллега, поучительно прибавляя: - Одной торпедой или двумя? Какая разница. В бою важен результат: потопил и точка!

- Мы тоже спрашивали: зачем? Наш командир объясняет, что для будущих боев куда важнее правильная оценка результата. Для того чтобы не ошибаться другим.

- Вот его и оценили, - засмеялся коллега с другого катера. - Полумазилой…

- Ты брось! - рассердился Николай Рязанов. - Война еще не кончилась…

- Так! А покамест подсчитайте, сколько орденов у нашего и сколько у вашего…

- Война еще не кончилась! - упрямо повторил Рязанов, а боцман Филинов согласно кивнул.

Это был старый спор: некоторым из моряков важнее всего казались награды, а старший лейтенант Дмитров предпочитал копить боевой опыт. Ведь опыт состоит из подробностей, приятных и неприятных. Зато все вместе они становятся наукой побеждать. С таким командиром, как Евгений Сергеевич Дмитров, команда ТКА-15 воевала уверенно.

Ужин заканчивался, как вдруг за окнами столовой залаяли зенитки. Короткий свист оборвался дробным взрывом, а здание качнулось раз и другой, будто стояло на плаву. Только потом завизжала сирена. Андрей Малякшин услышал ее на бегу. Береговая команда базы по сигналу воздушной тревоги укрывалась по щелям, но поздновато. Одиночный «юнкерс», подобравшись на бреющем полете, сбросил всего четыре бомбы и скрылся за сопками.

- Кричу: «Як!»… «Як!», то есть наш, значит, а он шмяк бомбы в «Маяк», - возбужденно объяснял какой-то салага.

Но Малякшин, подбегая, видел, что плавбаза «Маяк» цела, зато ТКА-15 осел кормой, и вахтенный на растяжках Володя Яшенко тщетно пытался удержать его на плаву. Спустившись в машину, Андрей увидел, что средний мотор наполовину в воде, ручной насос - помпа Гарда - совсем утонул и уже не мог откачивать. После ужина он собирался в клуб и потому заранее переоделся в «первый срок», то есть в суконные брюки и фланелевку с синим отложным воротником, а сверху в черный бушлат со сверкающими пуговицами. Но в полузатопленной машине, даже не вспомнив о парадной одежде, Малякшин прыгнул с трапа, нащупал ногой дыру, через которую поступал с напором студеный поток. Не найдя ничего под рукой, он сдернул бушлат, смял его в комок. Но бушлат свободно провалился в дыру и утонул. Баки с горючим в соседнем отсеке тоже оказались в воде.

Малякшин как-то сразу промок и продрог. Но дрожал он не от бездонной водяной стужи - от горькой жалости к родному катеру. Моторист решил бороться, только не знал как. Он стал черпать воду ведрами и подавать Володе Яшенко через распахнутый люк машинного отделения. Но вода прибывала, уже поднялась по грудь, уже скрывала цилиндры бортовых моторов…