Дмитрий Гусаров - За чертой милосердия
Но Живяков ошибся. Все пять дней, пока бригада осторожно выдвигалась к линии охранения, Чуткин отставал на каждом переходе. Еще в Услаге он уложил мешок как положено: тяжелое — внизу, легкое — наверху, да и груз с каждым днем убывал. Но ничто не помогало.
Минутное послабление себе, допущенное в первый день, как невидимая язва подтачивала его волю, а без нее разве соберешься с силами в этом тяжком, на пределе мучительном походе?..
Так появились в бригаде первые «доходяги», и в штабе раздумывали, как поступить с ними…
Глава третья
(оз. Мальярви, 8 июля 1942 г.)
IШестого июля бригада подошла к линии охранения и расположилась вблизи лесного озера Мальярви. До ближайшего финского гарнизона в деревне Баранова Гора оставалось десять километров. В Междуозерье, к линии охранения, были направлены три группы разведчиков.
Григорьев все еще не оставлял надежды, что удастся скрытно перейти полосу охранения в перешейке между Елмозером и Сегозером. Дальнейшее представлялось не таким трудным. Быстрый рывок на юго-запад, форсирование шоссейной дороги, выход к высоте с отметкой 278. Там уже глухие места. На десятки верст вокруг — ни жилья, ни дорог. Там можно будет идти спокойно. На юг, на юг — в широкий проход между озерами Унутозеро и Селецкое, потом на юго-запад — к Матченъярви и снова на юг, к северной оконечности Янгозера, откуда до цели останется сорок километров. Десятки раз этот маршрут пройден по карте. Каждый квадрат, каждая топографическая отметка изучены так, словно бы уже сам бывал там, ногами измерил весь путь от Сегежи до Поросозера. А разве это не так? Ведь начинаются места — родные и знакомые. Хотя и давно, но доводилось ему бывать и на Янгозере, и на Селецком, и на Унутозере. Может, потому и видятся теперь при взгляде на карту не столько топографические знаки, сколько постепенно оживающие перед глазами лесистые склоны, проемы озер и болот и волнистая темная кайма по горизонту…
Разведгруппы, посланные в Междуозерье, вернулись утром и принесли раненых. Трое партизан подорвались на минах, один из них скончался в пути. Все самые худшие опасения подтвердились: перешеек покрыт сплошными минными полями, позади них прорублены патрулируемые просеки. На севере у Барановой Горы и на юге у Орченьгубы разведчики заметили финские дзоты. Стало ясно: здесь незамеченной бригада не пройдет. Осталось дождаться разведгруппы Полевика и трогаться на север, даже если и Полевик принесет неблагоприятные вести. На юг пути не было: от Лисьей губы на Сегозере до Повенецкого залива — сплошная линия фронта.
Группа Громова принесла неутешительные вести. Переправа через Елмозеро невозможна. На западном берегу — гарнизон в бараках, вода в озере — высокая, болото — непроходимо.
Но вернувшийся ночью Полевик обнадежил. Сплошных минных полей между Елмозером и Ондозером он не обнаружил. Перед дорогой Кузнаволок — Коргуба есть патрулируемая просека. Движение на дороге слабое — днем прошла колонна из трех машин да проехал патруль на велосипедах. Идти туда далеко — километров сорок, пожалуй, да еще вдоль берега не пробраться, придется огибать болото и делать лишних восемь — десять верст.
Полевик еле держался на ногах.
— Хорошо. Отдыхай, спасибо,— отпустил его Григорьев.
Раздумывать, казалось бы, и нечего, но весь остаток ночи комбриг провел в раздумьях. Несколько раз собирались и советовались все трое — он, комиссар Аристов и начштаба бригады Колесник. Вечером из штаба партизанского движения пришла радиограмма, смысл которой можно выразить одной фразой: «Почему топчетесь перед линией охранения?» Этот упрек выглядел особенно непонятным потому, что в Беломорске уже знали о результатах разведки Междуозерья. Как только вернулись первые три группы, Григорьев отправил Вершинину подробное донесение. Что означал ответ? Уж не то ли, что бригаде следует начать переход, не обращая внимания, будет она обнаружена или нет? Бригада, конечно, перейдет полосу охранения. Пусть с потерями, с боем, но перейдет. Но тогда сразу же придется распроститься с мыслью выполнить первую и главную задачу — разгромить штаб финского корпуса в Поросозере.
Верил ли сам Григорьев в выполнимость этой задачи? По силам ли она бригаде?
Эти вопросы он задавал себе не раз, об этом же сразу спросил его Вершинин, как только впервые познакомил с планом, разработанным совместно с разведывательным отделом штаба Карельского фронта.
Они сидели вдвоем в служебном кабинете Вершинина, в бывшем жилом доме на тихой беломорской улице.
Из всего высшего начальствующего состава на Карельском фронте Вершинин был, пожалуй, единственным, кто еще в 1942 году носил давно уже устаревшее воинское звание «комбриг», хотя был кадровым военным, участником гражданской войны, потом — чекистом, начальником пограничного округа, депутатом Верховного Совета СССР.
Вершинин много курил. Трубку изо рта он вынимал лишь затем, чтобы набить ее свежей порцией табака. Попыхивал, щурился, ждал ответа и словно бы заново приглядывался к Григорьеву. Через три дня Вершинин должен был ехать в Москву на сессию Верховного Совета и попутно собирался доложить о намечаемой операции начальнику Центрального штаба партизанского движения.
Верил ли Григорьев в выполнимость задачи, поставленной перед бригадой?
И да, и нет… Верил, если удастся обеспечить внезапность нападения на Поросозеро. В противном случае — лесная война, изнурительная и очень невыгодная для бригады. Населения на оккупированной территории практически нет. На его помощь, хотя бы в снабжении, рассчитывать нельзя. Дороги и машины дадут финнам маневренность, авиация обеспечит постоянное наблюдение с воздуха, затишье на фронте позволит оттянуть против партизан столько войск, сколько понадобится для окружения бригады. Не лучше ли сразу рассредоточиться поотрядно и двигаться мелкими группами?
Григорьев так и ответил Вершинину.
— Нет, — покачал головой тот. — Выбора нам не дано. Ситуация такова, — Вершинин любил это слово, — что фронту необходимо иметь в тылу противника крупное соединение… Сейчас объясню!
Вершинин выколотил трубку, снял нагар перочинным ножом, набил ее и тщательно раскурил:
— Еще зимой штаб Карельского фронта начал по приказу Ставки разрабатывать план крупного наступления. Да-да, именно здесь, на Масельгском направлении, с прорывом в сторону Суоярви и далее на Сортавалу. Цель — отрезать или в крайнем случае заставить финнов отвести войска со Свири, очистить восточное побережье Ладоги и тем самым облегчить положение Ленинграда. Для этого фронту было обещано восемь свежих дивизий. Но на юге ситуация сложилась так, что с Карельского фронта Ставка вынуждена забрать три дивизии, стоявших в обороне. При этом поставлена задача — ни в коем случае не допустить, чтобы противник, воспользовавшись этим, смог снять с нашего фронта не только дивизию, но и какую-либо часть для переброски и перегруппировки. Выход один — активизация, втягивание в действие финских резервов и частей второй полосы обороны… Теперь давай рассуждать… Если бригада рассредоточится и будет действовать мелкими группами, то против партизан финны навряд ли отвлекут крупную часть. Они будут организовывать преследование силами малочисленных гарнизонов, стоящих в деревушках. Но если в их глубоком тылу появится целое партизанское соединение, тут уж иная, как говорится, ситуация.
Создавалось впечатление, что и сам Вершинин не очень-то рассчитывает на успех поросозерской операции. Но когда Григорьев намекнул об этом, Вершинин прервал его:
— Ошибаешься. Мы сейчас обсуждаем с тобой самый худший вариант, а, как известно, оперативные задачи ставятся в расчете на оптимальный результат.
Разговор остался незаконченным. Потом были и другие разговоры об этом же. Но были они уже деловыми, строгими, официальными. Вместе с Вершининым и Аристовым Григорьев побывал с планом операции у члена Военного Совета фронта, секретаря ЦК КП(б) КФССР Г. Н. Куприянова, и там о поросозерском походе говорили так, словно успех его ни у кого не вызывал сомнений.
«Вероятно, это и правильно, — решил для себя Григорьев. — На войне нельзя руководствоваться принципом: смогу — не смогу. На войне есть один закон — надо… Уж кому-кому, а мне меньше всего пристало сомневаться. Мне надо действовать».
В кабинете Куприянова находился начальник разведотдела штаба фронта полковник Поветкин. Они вместе с Вершининым разрабатывали план поросозерского рейда. Высокий, интеллигентного вида полковник все время молчал, пристально поглядывая на Григорьева, и было в его взгляде что-то недосказанное, загадочное и сковывающее, словно он знал о походе больше того, что имел право знать сам Григорьев.
В день отправки из Сегежи в бригаду приехал сам Вершинин. Был он внимателен и заботлив. Вместе с заведующим военным отделом ЦК КП(б) республики Н. Ф. Карахаевым он обошел все отряды, поговорил с бойцами, дал накачку интендантам за то, что часть мясных консервов была заменена рыбными, а вечером, когда опять остались вдвоем с Григорьевым, в больших светлых глазах Вершинина появилась задумчивая грусть…
