Сергей Герман - Фугас
На памятниках — арабская вязь. Рекомендуется на надгробном камне писать следующие слова: «Инна лиЛляхи уа инна иляйхи раджиун», что означает: «Поистине, мы принадлежим Аллаху и к Нему будем возвращены». Муаз бну Джабаль приводит такой хадис: Пророк сказал, что тот, у кого последними словами будут слова «Калимат-шахадат», обязательно попадет в рай. Согласно хадису, желательно читать умирающему суру «Ясин».
Но пишут кто во что горазд…
За четыре часа мы медленно осмотрели большую часть кладбища.
Растяжек и фугасов не нашли. Скорее всего, каракулевые папахи пошутили над нами, заставив прочесывать пустое кладбище. Возвращаемся домой. В голове занозой торчат стоящие ровными рядами пики. Как же их много! За каждой из них — наши жизни. Кровная месть в представлении чеченцев не имеет сроков давности. Выходит, что мои дети и внуки через много лет тоже будут месить чеченскую грязь в этом непонятном и враждебном краю?
Ровно через три года, гуляя по парку в окрестностях города Кельна, я набрел на немецкое кладбище. Здесь все, как принято в Германии: аккуратные дорожки, ухоженные могилы, надгробья с распятиями, мерцающие свечи. Поют птицы, у некоторых могил копаются в земле родственники или служащие. Они добры и улыбчивы, подсаживают и поливают цветы, и нет никаких торчащих пик…
ДОМОЙ
На утреннем построении ротный объявил, что к нам едут телевизионщики. Личному составу было приказано побриться и привести себя в божеский вид. Алкоголь категорически не употреблять! В присутствии журналистов матом не выражаться! Правительство и вышестоящее командование не ругать!
На Дронове новенькие резиновые сапоги. Отмытая от липкой чеченской грязи обувь блестит и составляет предмет его отдельной гордости. Рота завидует своему командиру. В Чечне не грязь, а грязища, жирная и липучая, которая налипает к сапогам и ботинкам толстой тяжелой лепешкой устрашающего размера. Если ее не счищать, через некоторое время она отваливается сама, под собственной тяжестью.
Ближе к обеду в сопровождении БТРа показался телевизионный микроавтобус. Телевизионщики были как телевизионщики, два парня-оператора и женщина-журналистка. Заправляла всем, конечно же, баба. Она сразу же вцепилась в Дронова, который по этому случаю нацепил на себя разгрузку с магазинами, нож разведчика и смотрелся, как настоящий рейнджер.
Для достижения эффекта реальной боевой обстановки майора ставят у стены школы, на которой красуются надпись краской «Аллах акбар» и выщербины от пуль.
В нескольких метрах поджигают автомобильные покрышки, и теперь ветер гонит черный жирный дым прямо на красивое и мужественное лицо нашего командира, рассказывающего о вчерашней операции, уничтоженных боевиках и тяжелых боевых буднях подразделения.
Журналистку, ее зовут Ольга, интересуют злодеяния боевиков, подорванная бронетехника, трупы расстрелянных боевиками мирных жителей. Желание добыть сенсацию настолько очевидно, что Прибный начинает материться и уходит.
Объектив камеры скользит по заляпанным грязью боевым машинам, антеннам радиостанций, надписи на заборе «Мины», россыпи стреляных гильз на дороге и мирным жителям в каракулевых папахах, вечно торчащих у крыльца комендатуры. Сюжет снят.
Телевизионная группа плавно перемещается в апартаменты военного коменданта, где в честь высоких гостей дается обед в присутствии старших офицеров комендатуры.
Примерно через пару часов появляется Дронов.
Рядом с ним замок второго взвода Женька Келлер. Наш ротный лениво его вопрошает:
— Ну и где я тебе найду стрелка? Рожу, что ли? Бери своего.
— Не могу. Расстройство желудка у него, товарищ майор. Сожрал что-то, а может быть, даже дизентерия, гадит дальше, чем видит.
— Ну да, чеченцы отравили. Купи ему памперсы на рынке!
Келлер косит на меня глазом. Что-то бубнит на ухо майору. Догадываюсь, речь идет обо мне.
Ротный поворачивается ко мне лицом, делает неопределенный жест рукой.
Приближаюсь.
— Поступаешь в распоряжение Келлера, выезжаете на сопровождение журналистов. Сядешь на пулемет. На обратном пути приведете машины с гуманитаркой.
Механик-водитель разогревает БРДМ. Один из бойцов проверяет радиостанцию.
— Липа, Майор и Першинг — в броню, — командует Келлер, — остальные на свежий воздух.
Внутри БРДМ, кроме нас и Келлера, механик-водитель Сашка Кучер. Сверху на броне, подложив под себя подушки и резиновые коврики, садятся бойцы первого взвода. Рассовали боекомплект по разгрузкам, тронулись.
Под колесами серо-зеленого БРДМа весело хрустит ледок подмерзших луж, собачьим хвостом вьется сизый дым из выхлопной трубы. Водитель яростно крутит руль, стараясь удержать тяжелую машину в наезженной колее. На обочине дороги вполне может быть зарыт фугас или еще какое-нибудь хитрое устройство, способное превратить разведывательно-дозорную машину в братскую могилу.
На этой войне нет нашей территории. Ты всегда во вражеском окружении. Смерть может ожидать тебя на пороге мирного, оставленного жителями дома от взрыва гранаты-растяжки или от пули снайпера, прилетевшей из чердачного окна соседнего дома. Какая-нибудь машина-развалюха, остановившаяся рядом с армейской колонной или просто оставленная без присмотра у кафе-забегаловки, запросто может взлететь на воздух. Все это до сведения водителя доводит Женька Келлер. Все зовут его Киллер, так привычней. Он сидит на командирском месте и читает Кучеру краткий курс выживания на войне. У Женьки это получается, за его плечами до контракта было два курса пединститута, больше закончить не успел, выгнали.
— Даже когда ты сидишь в сортире без штанов, у тебя в руках должна быть не бумажка для подтирания задницы, а автомат. Всегда стреляй первым. Запомни, из тюрьмы выход есть, из могилы нет. Не верь никому, ни русским, которые еще остались здесь, ни бабам, ни детям. Полгода назад контрабасы из дивизиона сняли русских баб, утром проснулись, а собственные головы валяются под кроватями.
Женька хохочет от собственной шутки. Говорит, что после контракта уедет в Москву и станет киллером. Остальные разведчики собираются в ОМОН. Будущие менты и преступники не испытывают друг к другу никакой неприязни, у каждого своя судьба и своя дорога.
Водитель спрашивает.
— Женя, а ты убивал?
Киллер долго молчит, потом нехотя бросает:
— Да, двоих, ножом. Из автомата не считал, в бою считать некогда.
Потом внезапно раздражается и кричит.
— Смотри лучше за дорогой, Шумахер.
Разговор прерывается, Сашка, обиженно сопя, крутит руль, Келлер уходит в свои мысли.
У Киллера в Чечне уже второй контракт, Кучер две недели назад прибыл с пополнением откуда-то из сельской глубинки. Кучер — это не позывной. Это фамилия.
Машина въезжает на окраину станицы и упирается в бетонный столб, лежащий на дороге. Столбы и плиты лежат по всей дороге через каждые 15–20 метров. Машина замедляет ход и объезжает их змейкой. Келлер перебирается назад и крутит пулеметную башню. В перекрестье прицела появляются и пропадают серые дома, засыпанные снегом деревья и покрытые льдом лужи. На воротах многих домов висят большие амбарные замки, оконные стекла вместо занавесок закрыты газетными листами. С одного из них ослепительно улыбается бывший президент России в краповом берете. Вероятно, фото Верховного Главнокомандующего призвано защитить дом от разграбления, но кто-то уже написал краской на стекле недлинное слово на букву «м»…
Кучер виновато говорит:
— Женя, воды надо набрать, у меня радиатор подтекает.
Улицы безлюдны. Киллер командует: «Давай к тому дому с синими воротами». Во дворе дома копается старуха, из печной трубы пристройки тянет дымком. Разведчики прыгают на землю, осматриваются по сторонам. Кучер с ведром в руках бежит во двор.
Микроавтобус с телевизионщиками останавливается рядом. Киллер приказывает водителю не выходить из машины и не глушить двигатель.
Старуха поднимает закутанную в темный платок голову, пристально всматривается слезящимися глазами.
— Здравствуй, мать. Вода есть? — кричу я. Киллер и ребята держат окна и двери под прицелом автоматов. Старуха кивает головой:
— Есть, сынки, есть.
Я иду вслед за женщиной в дом, незаметно передвигаю флажок предохранителя на автоматический огонь. В доме царит нищета. В двух комнатах и крохотной кухне нет почти никакой мебели. У стены стоит старый продавленный диван, железная койка, облупленный деревянный шкаф и обеденный стол, накрытый клеенкой. На диване, сгорбившись, сидит мужчина. Присмотревшись, вижу, что он молод, старят его белесая неопрятная щетина, больше похожая на пух, пустой взгляд почти прозрачных глаз, седоватые клочки волос, покрывающие голову. Вошедший следом Келлер спрашивает:
