Михаил Алексеев - Солдаты
6
Разведчикам удалось, наконец, снова отправиться в путь. На этот раз вместо неожиданно заболевшего лейтенанта Марченко с группой пошел сержант Шахаев.
Полк Баталина вел бой уже в другом месте. Операцией руководил сам командир полка. Бой сложился удачно: стрелки выбили противника с одной прибрежной высоты и удерживали ее в течение трех часов. Под звуки отдаленного боя разведчики относительно легко переправились через Донец. Только один раз над их лодками прошепелявила длинная пулеметная очередь. Труднее было преодолевать передний край противника. Немцы уже успели соорудить достаточно укреплений. Особенно много было колючей проволоки и минных полей. Проделанный саперами проход был узок, и двигаться по нему требовалось с величайшей осторожностью. Малейшее отклонение в сторону — и взлетишь на воздух. Немцы беспорядочно стреляли, как делали они всегда по ночам. Стрельба эта была бесцельной, но и шальные пули могли зацепить бойца. В одном месте, недалеко от Акима, почему-то взорвалась пехотная мина, — должно быть, натяжного действия. Воздух мгновенно раскололся яростной стрельбой.
— Ложись! — взмахнул руками Шахаев.
Припав к земле, разведчики пролежали с полчаса. Знакомое чувство ожидания вражеских ракет овладело ими. Затем стали снова продвигаться вперед — тихо и осторожно. Проползут немного — остановятся, послушают. Еще чуть продвинутся и опять прислушиваются. Звенело в ушах; в коленях — расслабляющая боль, как после многих приседаний. Это состояние было также знакомо разведчикам. Вспорхнувшая поблизости ракета заставила прижаться к земле и ждать. Казалось, она висела в воздухе целую вечность. Потом наступила кромешная тьма. По-прежнему поползли, словно искали на земле что то. Шахаев — впереди, за спиной — товарищи. Как хорошо ощущать их около себя! Одна-единствеиная мысль беспокоила теперь сержанта: правильно ли определил расположение вражеских окопов, не ведет ли он сейчас разведчиков навстречу смерти? Шахаев чувствовал, как мышцы его дрожали. Сильное давление крови стесняло грудь. Такое же тяжелое дыхание он слышал позади себя. На минуту остановился и оглянулся. К нему ползли все четверо. Вот этот, впереди, — Пинчук. Сопит сильнее других — у него самый тяжелый груз, да уж и не молод он, чтобы ползать по-пластунски. Чуть позади, правее, — Аким; рядом с ним — Сенька, извивается по-ящериному. Уваров — слева. Движения его спокойны, уверенны, темным квадратом перемещается его короткая фигура; видно, не раз приходилось саперу с минами ползать на животе перед вражеским передним краем. Шахаев снова пополз вперед. Настойчиво работал руками. Наконец почувствовал, что неприятельские окопы где-то позади. Махнул рукой разведчикам, вскочил. До балки бежали как по раскаленным углям.
Но вот, наконец, и балка. Здесь можно было идти уже в полный рост. Позади осталась вершина меловой горы. Теперь — душевная разрядка. Но нельзя поддаваться слабости. Надо идти не задерживаясь. Это понимал каждый, никто не требовал отдыха.
Все дальше и глуше шаги.
К рассвету разведчики были уже километрах в десяти от линии фронта. На лесной поляне остановились отдохнуть.
Выставив часового, Шахаев лег на живот, разложил на росистой траве карту, вынул компас. Подозвав к себе солдат, сержант еще раз повторил задачу.
— Все поняли?
— Все, — ответили хором.
Уваров, стоявший часовым, вдруг позвал Шахаева.
— Посмотрите, товарищ сержант, — сказал он, когда тот подошел.
Они оба наклонились, рассматривая что-то на просеке.
— Танк прошел. Совсем недавно.
На земле глубоко отпечатались лапы гусеничных траков.
— Да. Но какой танк, товарищ сержант? Видите — ширина гусениц какая! Около метра. Таких я еще ни разу не видел…
Шахаев поднял на Уварова глаза и внимательно посмотрел на него.
— Значит, новые появились? Прав был наш генерал, когда говорил об этом.
— Конечно, — убежденно подтвердил Уваров.
«Умен», — мелькнуло в голове сержанта. Он нагнулся еще раз и, растопырив пальцы, смерил ширину гусениц. Записал в блокнот. Затем срисовал отпечаток траков.
Подошел Сенька.
— Над чем это вы колдуете?
Ему показали необычный след.
«Эх, чертяка!..» — и Семен тихонько свистнул.
— А теперь обойдите вокруг: нет ли тут поблизости немцев, — приказал Шахаев Сеньке и Якову.
Минут через двадцать они вернулись и доложили сержанту, что никого не обнаружили.
— В таком случае — отдыхать! — распорядился Шахаев.
Бойцы расположились на поляне. Только Аким не отдыхал: по заданию сержанта он пошел в разведку.
Ванин прилег рядом с Уваровым.
— Забыл тебе сказать, Яша, вчера утром сапер Пчелинцев прибегал из вашего батальона. Тебя спрашивал. Вы что с ним, дружки?
Скупая улыбка тронула плотно сжатые губы Уварова.
— Дружки.
— Он за письмами на почту не ходит, случаем? — неожиданно спросил Ванин, сузившимися кошачьими глазами взглянув на Уварова.
— Ходил раньше. А сейчас как будто нет. А что?
— Ничего. Так просто… — Ванин нахмурился. — И давно вы с ним встретились?
— Еще в сорок втором.
— Каким же образом? Интересно.
— Самым обыкновенным.
Уваров говорил правду. Знакомство его с Васей Пчелинцевым произошло при обстоятельствах, какие часто бывают на войне.
Было это в августе 1942 года. Отходили от Дона. Шли по безлюдной, голодной Сальской степи, с ее обожженными лысинами скифских курганов. Гонимые ветром-суховеем, мчались по ней серые шары перекати-поля. Тускло поблескивали каски под прямыми лучами разморенного жарой и будто остановившегося солнца. Степь… Едкая гарь над опаленными станицами. В душном воздухе — постылый свист чужих моторов. Впереди шли разведчики, за ними — стрелки, потом — саперы и, наконец, позади всех, немного приотстав, шагал маленький бронебойщик. Тяжелое длинное ружье лежало на плече бойца. И что-то скорбно-торжественное было в его медленном и упрямом передвижении, будто нес он не ружье, а раненого товарища… По щекам солдата катились грязные ручейки пота, под обожженной солнцем кожей туго шевелились желваки. В глазах скрытое ожесточение. Его напарник был убит при переправе через Дон. И вот теперь маленький боец нес один тяжелую бронебойку. Иногда он испытывал минуты тупого отчаяния, хотелось плюнуть на все и, зажмурив глаза, идти куда угодно, хоть на край света. Но в то же время его удерживало что-то такое, что заставляло собирать последние силы и шагать, шагать в колонне, под палящим солнцем, под бомбежками… Временами бронебойщик впадал в забытье, и тогда ему казалось, что сзади него по-прежнему трусит озорной, неунывающий напарник со своим невозмутимым курносым лицом и помогает нести противотанковое ружье. Но минуты забытья проходили, и огромная тяжесть вновь давила на ноющее плечо. Лицо маленького бойца вновь принимало озлобленное выражение. Глаза его, красные от бессонных ночей и от въедливой горячей пыли, бездумно смотрели на широкую и мокрую спину шагавшего впереди сапера, обвешанного с боков шанцевым инструментом. Сапер шел ровно, уверенно ступая на землю своими короткими и, по-видимому, очень сильными ногами. Вдруг сапер запел:
Так вспомним, товарищ,Как вместе сражались,Как нас обнимала гроза…
Пение не изменяло угрюмого выражения его лица. И просто непонятно было, почему из его груди глухим, придавленным стоном вырываются слова:
Когда нам обоимСквозь дым улыбалисьЕе голубые глаза.
Никто из бойцов не подхватил песни: то ли оттого, что она была уж очень некстати, то ли просто потому, что у изнуренных походами людей не хватало для этого сил. Песня оборвалась. Сапер остановился, молча подошел к бронебойщику и опять же молча вскинул на свое плечо ствол длинного ружья.
— Зачем? Я один как-нибудь донесу, — хотел было отказаться от помощи маленький солдат.
Сапер не ответил. Он легко переставлял свои короткие ноги, словно бы и не замечая идущего сзади бронебойщика. Пройдя километров пять, сапер остановился передохнуть и наконец глухо сказал:
— Чудак, чего кричал?.. Солдат обязан помогать своему товарищу. Понял?..
Поправил на себе шанцевый инструмент, пошел вперед. Он опять было затянул песню, но тут же оборвал ее — на этот раз, должно быть, потому, что из-за хлопчатого облака вывалилась сначала всеми проклятая «рама»*, а за ней — десять «Ю-87», или «музыкантов», как их называют фронтовики. Самолеты с нарастающим воем сирен один за другим пошли вниз, нацеливаясь на шедшую по пыльному грейдеру колонну.
*«Рамой» солдаты прозвали немецкий двухфюзеляжный самолет-корректировщик «Фокке-Вульф-189».
