Войцех Ягельский - Башни из камня
Навязанный режим регулировал время и придавал ему смысл.
Утром, после завтрака, я заставлял себя два часа читать. Романы с полки в моей комнате не годились на то, чтобы целиком занять мои мысли. Этой цели лучше служила толстенная книга по истории чеченцев, которую Иса выпросил у кого-то из знакомых. Почти пятьсот страниц, разделенных на двадцать три главы. Я читал ежедневно по одной главе, а потом до обеда делал подробные заметки.
Распорядок дня после обеда зависел от электричества. Обычно его не было, и квартира тонула во мраке. Тогда я запирался в своей комнате и при свечах приводил в порядок старые записи. Потерявшие актуальность выбрасывал, другие переписывал заново, придавая им новый смысл. Вечерами Иса вел меня на прогулку к реке.
Я сам удивился, как быстро мне удалось привыкнуть к жизни без электричества и водопровода. Воду приносили из колодца женщины — ни один чеченец бы не допустил, чтоб кто-то увидел его несущим тяжелые ведра. Без света я тоже научился жить. Только входя в комнату, все еще машинально тянулся к выключателю, чтобы магическим щелчком разогнать темноту. Такие чудеса в Чечне уже не случались, казалось, ее жители давно смирились с этим.
Если все-таки появлялось электричество, а Иса не ждал никаких посетителей, после обеда я шел в гостиную, где вместе с хозяевами смотрел телевизор.
В тяжелые дни Иса оставался дома. Он объяснял, что чеченцы делят дни на тяжелые, когда все валится из рук, все идет наперекосяк, ничего не получается, и легкие, когда наоборот все удается. По словам Исы тяжелыми днями были воскресенье, понедельник и, прежде всего, суббота. В такие дни лучше не браться за что-то серьезное, убеждал он. Зато в среду, а особенно в четверг работал, как заведенный. В эти дни все должно было получаться. Даже имам Шамиль — говорил Иса — так планировал свои походы, чтобы выступать именно в четверг.
В тяжелые дни Иса сидел за столом напротив телевизора. Это было его место. Когда он был дома, никто не осмеливался его занять. Впрочем, у каждого из домашних было свое место и своя роль. Меня Иса сажал за стол рядом с собой, боком к телевизору. Третий стул, на котором приходилось сидеть спиной к экрану, всегда оставался пустым. Ждал случайного гостя.
Остальные члены семьи рассаживались на диване под стенкой. Женщины, Лейла и молчаливая Этимат, жена Аслана, смотрели телевизор, стоя в дверях комнаты. Они приводили комнату и кухню в порядок после обеда, начинали готовить ужин, исполняли бесконечные требования и капризы Исы.
Иса, никого не спрашивая, решал, какие программы или фильмы мы будем смотреть. Он и только он имел право вести разговор за столом. Другие могли только слушать и ждать, когда Иса позволит им принять в нем участие. Надолго или всего на минутку, в зависимости от потребностей и заинтересованности хозяина.
Я перенимал их обычаи и порядки. За столом молчал, пока не отзовется Иса, а разговаривая с ним, старался не обращать внимания на Аслана, Ислама или Этимат, которые, если не было ничего интересного по телевизору, раскладывали нарды, популярную на Кавказе игру с шашками и костями.
Впрочем, я заметил, что они стали относиться ко мне, как к своему, хоть и не до конца. Конечно, они привыкли к моему присутствию в их квартире, в их башне из камня, я был для них своего рода развлечением. Но скорее я был нужен им как пришелец издалека, благодаря которому можно хоть на минуту забыть о нависшей угрозе и страхе перед завтрашним днем. Мои дела, заботы, прозаические хлопоты, которые я создавал своим присутствием, позволяли Мадаевым забыть или хотя бы отвлечься от собственной гнетущей повседневности.
Так или иначе, когда я входил на кухню, женщины прерывали свой разговор, чтобы выслушать меня, а в гостиной Аслан и Ислам вскакивали со своих мест так же, как когда входил их отец. Я и сам машинально вставал, как только появлялся Иса. Иса трактовал меня как своего подопечного, старшего сына, Аслан и Ислам — как старшего брата, которому надлежит оказывать такое же уважение, как отцу. Ислам украдкой покуривал, но не осмеливался взять сигарету в руки на глазах отца и даже Аслана. Поначалу при мне курил, не стесняясь. Потом я его больше не видел с сигаретой.
В отношениях с отцом сыновья были обязаны вести себя достойно. И они беспрекословно подчинялись этому правилу. Я никогда не видел, чтобы кто-то из них пошутил, или хотя бы улыбнулся. Никогда ни одного теплого жеста, сердечности. Никогда не видел, чтобы Иса обнял кого-то из сыновей, поцеловал.
— Чеченцу нельзя любить, — сказал он мне как-то. Как бы шутя.
Впечатлительным, эмоциональным чеченцам суровый горский обычай запрещает открывать душу. Тут не принято говорить о любви, разве что речь идет о любви к Родине, Богу и матери, или о граничащем с любовью братстве по оружию и мученичеству.
Признаваться в любви можно, в крайнем случае, самому себе. Но традиция наказывает внешне проявлять презрение к чувствам, не выдавать своей слабости, сохранять каменное, невозмутимое лицо стойкого воина.
Обязанность соблюдать все каноны так понимаемого рыцарства отнимает у чеченских детей привилегию отцовских объятий и нежности. Иса прямо-таки гордился тем, что никогда не играл с сыновьями, ни одного из них не разу не держал на коленях.
— Именно поэтому они и выросли стойкими и крепкими юношами, а не слезливыми бабами, — убеждал он меня. Отец должен воспитывать из сыновей воинов. Так меня воспитывал мой отец, я так воспитывал Аслана, он так же воспитает своего сына. А я, дедушка, смогу с внуком играть и обнимать его хоть до потери сознания. Но с сыном? Никогда. Нельзя мне этого делать.
На Кавказе сыновья принадлежат отцам. Если распадается семья, отец имеет право забрать детей. Другое дело, что в последнее время горцы почти не пользуются этой привилегией и брошенным женам оставляют даже сыновей.
Иса много раз повторял, что святым долгом отца является воспитать в сыне характер рыцаря, воплощением которого в их глазах должен быть отец. Так что отец просто обязан быть образцом, учителем. И действительно, отношения между чеченскими отцами и сыновьями больше напоминали мне отношения между учителем и отданными ему на воспитание и науку учениками.
Мне казалось, что в этой вечной демонстрации чеченскими отцами своей власти, в их борьбе за уважение сыновей и стремлении избежать всего, что могло бы запятнать безупречный идеал для подражания, крылся страх отчуждения и глубокая тоска. Я подозревал, что Иса так ведет себя с сыновьями, потому что чувствует себя виновным, страдает, отрекшись от проявлений любви, от образовавшейся в сердце пустоты. И, наверное, сознает, что, воспитывая сыновей по своему образу и подобию, обрекает их на те же страдания, которые сам когда-то пережил. А может, мне так только казалось — мне, гостю, пришельцу.
— Если мы не исполним своего долга, не сделаем того, чего от нас ожидают, — говорил Иса, — мы не имеем права считать себя отцами своих сыновей и сыновьями своих отцов.
А однажды, у реки, признался, что самым страшным кошмаром, который преследует его ночами, является сон, как российские солдаты бьют и унижают его на глазах сыновей, и убивают только тогда, когда нет сил даже молить о смерти.
По телевизору мы чаще всего смотрели новости. Электричество редко включали надолго, на два-три часа, так чтобы хватило времени посмотреть какой-нибудь фильм.
Не знаю, что больше бесило Ису — сообщения из Чечни или их отсутствие.
Он вглядывался в экран, как в фотографию из семейного альбома, пытаясь рассмотреть мелькающие в репортажах лица. Тут все всех знали. Иногда он вдруг выкрикивал с какой-то детской радостью и гордостью: «Ты только посмотри! Это же дом Хусейна в Старых Атагах. А вот и он, собственной персоной!»
Это разглядывание жизни в зеркале телевизионного экрана бывало для моих хозяев болезненным испытанием. Лейла хваталась за сердце, как только показывали руины Грозного.
— У нас была такая прекрасная квартира!.. Ах, как нам было там хорошо! — вздыхала она. — Все у нас было: красивая мебель, кафель на стенах, паркет на полу. Жили себе спокойно. Правда, мы мало что знали о далеком мире. Но когда не знаешь, что ты хуже других, не переживаешь, не завидуешь… Пока не пришла… эта свобода. Эх, если бы человек знал заранее… Надо было сидеть тихо и радоваться тому, что есть.
Иса слушал новости с каменным лицом: «…вчера, во время спецоперации в деревне такой-то и такой-то наши войска ликвидировали банду особо опасных боевиков и террористов.»
— Видишь! — кричал Иса, ударяя кулаком по столу. — Нас уже даже не убивают! Нас ликвидируют! Как каких-нибудь насекомых или крыс! Если считают нас паразитами, почему тогда мы представляем для них такую опасность? Да возможно ли, чтобы миллион чеченцев был угрозой для ста пятидесяти миллионов россиян?
