Г. Игнаткович - ПОГРАНИЧНАЯ ЗАСТАВА
В общем, все повторялось. Они привычно подошли к кирпичной стене, не глядя, на ощупь достали из подсумков магазины и почти одновременным, прозвучавшим слитно тройным щелчком зарядили автоматы. После этого, тоже уже отработанным шагом, приблизились к месту, от которого, собственно, и начинался наряд. Здесь, подчиняясь какой-то внутренней, отданной каждым самому себе команде, они повернулись направо и замерли перед каменным, словно пробивавшимся живым взглядом из своей неподвижности, пограничником. Геройски погибший много лет назад в схватке с лазутчиками, он отдавал теперь им свой безмолвный приказ, приказ на мужество и отвагу. Они молча постояли и знакомой тропой зашагали к границе.
Все повторялось — до каждого шага, до каждого поворота и каждой команды, но никогда еще за все дни службы Сергей не испытывал такого окрыляющего чувства новизны. Осторожнее, чем обычно, он поправил на плече ремень автомата — не хотелось помять под плащом новенькую, желто-золотистую, только что прилаженную на погон нашивку. Сергей удостоился очередного воинского звания совсем недавно, ухо еще только привыкало к радостно-восклицательному: «Товарищ ефрейтор!» Неделю назад он не выдержал — сфотографировался и послал фотокарточки по самым заветным адресам: одну домой, родителям, а другую… Но это уже была его «военная» тайна.
Сейчас, ощупывая в кармашке ответное письмо от отца, которое получил перед самым заступлением в наряд и еще не успел прочитать, Сергей подумал о том, что возгордился, пожалуй, слишком опрометчиво. Не старшина и даже не сержант. Нет-нет, дело было совсем не в «лычке»: впервые в жизни Сергей Гридин шел на охрану границы старшим пограничного наряда.
Где-то в родной школе учительская указка, быть может, в эту минуту ползла по географической карте, повторяя извилистость красной, как бы отороченной тонкими алыми лучами черты. Сергей никогда не задумывался, почему граница красная. А подумав, понял: в ней цвет наших знамен и цвет крови. Но когда он сам сидел за партой (как недавно еще это было!), ему и в голову не могло прийти, что однажды в том микроскопически выглядевшем на карте месте, в урочный, назначенный приказом начальника заставы час встанет часовым границы именно он, Сергей Гридин, выпускник средней школы № 3 города Георгиевска, затем токарь на заводе, а ныне солдат, точнее ефрейтор, тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года рождения.
Если бы существовала оптика, способная увеличить, оживить изображенное на карте в миллионы раз, то и учитель географии, и его ученики увидели бы высокие горы в буйных зарослях орешника, в чинарах, чудом зацепившихся корнями над пропастью, в олеандрах… В этих первозданных, как на необитаемом острове, субтропиках глаз выхватывал и приметы трудолюбивых человеческих рук — в курчавых, тщательно подстриженных кустарниках чая, в любовно взрыхленной почве вокруг деревьев, на зацветающих ветвях которых зажгутся оранжевые, напитанные солнцем плоды. Этому гудящему пчелиным гудом цветению, как и домам, настороженно стоявшим то тут, то там по-над долинами, нужна была тишина, и эту тишину шел охранять ефрейтор Сергей Гридин.
Свою границу, а вернее, свой участок государственной границы Сергей знал до каждого метра, до каждой пяди. Удивительнее всего было то, что увиденное впервые внешне оказалось поразительно знакомым, словно он когда-то уже ходил по этой тропе вместе с легендарным Карацупой и его верным Ингусом, словно отсюда, с этого взгорка, побежали они однажды за диверсантами.
Книжные строки когда-то запали в память, зажгли мальчишеское любопытство — и только. Сергей и не думал, что они станут его жизнью, до тех пор, пока в первом своем наряде на посту наблюдения не увидел с вышки настоящую границу — в горделивом свечении красно-зеленых столбов, как бы тоже стоящих в дозоре, в нескончаемой, расчесанной граблями грядке контрольно-следовой полосы, не терпящей даже звериного следа.
За полтора года службы глаза Сергея вобрали в себя и каким-то чудодейственным, неизвестным науке способом запечатлели каждый кустик, каждую крышу и каждое окно на «той» стороне. Опасность на границе таил даже обычный зеленый лист, нечаянно слетевший с дерева в безветренную погоду. Так же как за сонным вскриком ночной птицы, за еле слышным треском ветки, заглушаемым резвым шумом горной речки, так и за безмолвием южной, слепящей густой темнотой ночи самый первый его старший наряда Василий Кокарев учил ощущать, улавливать тревогу. И еще он учил просто ходить, ходить по дозорной тропе, которая то обрывалась, то почти отвесно поднималась вверх, знаменитыми — их потом долго вспоминают служившие в горах пограничники — «ступеньками», вырытыми в земле, выдолбленными в скалах, теми самыми «ступеньками», крутые шаги по которым гулко отдаются в висках, тисками стискивают горло, пока в непроглядной, так и хочется сказать непролазной, темноте ноги сами не привыкнут их нащупывать. Кто-то из москвичей подсчитал: пройти эти «ступеньки» все равно что подняться пешком по четырем эскалаторам подряд.
Сергей замедлил шаг, выравнивая дыхание, — сейчас, за Безымянной высотой, начинался его участок. Странно, сколько ни ходил по этой тропе часовым границы, а никогда не задумывался — ведь кто-то ее проторил? Кто-то начинал ее первый? Не тот ли парень — в буденовке, в старенькой гимнастерке и обмотках, чью фотографию он видел в музее отряда?
Значит, это ему на смену и совсем уже ближайшим своим предшественникам: Виктору Беляеву и Ивану Завьялову, Генриху Бигваве и Василию Грабу, задержавшим нарушителей вот у этой самой Безымянной высоты, шел со своим нарядом ефрейтор Сергей Гридин. Последний же случай задержания был уже, как говорится, на собственном пограничном его «веку». Вот на этой тропе, карабкаясь по круче, настигал нарушителя Станислав Страпаца, вон на той вышке взял на изготовку автомат Владимир Карпенко, чтобы в случае чего отсечь лазутчику обратный путь, вон там Станислав крикнул: «Стой! Руки вверх!» Нарушитель было рванулся вперед, но на его пути встал ефрейтор Алексей Филенюк. Между прочим, и Станислав, и Алексей были тоже старшими нарядов. Сейчас старшим шел Сергей, и никто не гарантировал спокойной ночи.
И как только на Безымянной высоте ноги сами нащупали «ступеньки», с которых начинался вверенный ему под охрану участок государственной границы, Сергей сразу отбросил отвлекавшие от службы мысли. С этой минуты он как бы попал под особое напряжение, под то высокое напряжение границы, которое делает человека собранным, четким и чутким, заставляя забыть о себе.
Он поставил своим младшим наряда «задачу на движение»: наблюдать вперед и назад за тропой, в сторону границы, за сопредельной стороной, за подступами к системе, за «воздухом» и за сигналами. Видя по насторожившимся глазам, что его поняли, спустился чуть вниз к разграфленной на мелкие линеечки контрольно-следовой полосе, чтобы проверить, убедиться, не успел ли задеть ее чей-нибудь след.
Полоса была чистой и нетронутой, вся в ровных, излучающих настороженное спокойствие извивах, оставленных граблями; солнечные блики мирно играли, перемещались на ней; солнце катилось к закату, чтобы через каких-нибудь полчаса неожиданно, как это бывает только в здешних краях, расплавиться на кромке моря.
Однако настороженный, не желающий верить этой идиллии слух подсказал другое. Что-то постороннее, чуждое мирным звукам, вплелось в тишину, будто кто-то наблюдал за Сергеем из кустов за речкой. Сергей обернулся и увидел на том берегу открыто выступившего из кустов чужого солдата в ядовито-зеленой куртке, в брюках, заправленных в ботинки, и в шапочке, очень похожей на каскетку.
Сколько раз вот так, с берега на берег, обменивались любопытствующими взглядами. Но этот — сразу было заметно — проявлял какой-то особенный интерес, и не успел Сергей понять, разобраться, чем он, собственно, вызван, как подсознательно сжалось, замерло сердце: солдат на том берегу прицельно наводил на него автомат. Да, он целился в Сергея, и не просто целился, а словно выбирал точку неуязвимее — ствол осмысленно качнулся из стороны в сторону, чуть-чуть задрался вверх, примерно на уровень Сергеева лба и начал медленно клониться вниз…
Рука сама натянула ремень автомата, чтобы сдернуть его с плеча, но Сергей тут же переборол это секундное желание.
«Спокойствие… В таких случаях прежде всего — спокойствие».
Черный зрачок леденяще смотрел с того берега. Неужели выстрелит?
Сергей выпрямился и повернулся к черному зрачку липом.
Где-то он читал, кто-то ему рассказывал, что под нацеленным в тебя стволом человеческая жизнь спрессовывается в секунды. Мгновенная вспышка памяти, вместившая жизнь…
Что могло в эти секунды озарить его память? Родной десятый класс, где с третьей парты — таким остался на фотокарточке — оглядывается назад, в невозвратимое уже детство Жора Крючков? Прощальный школьный бал на площади Победы в Георгиевске и зеленое, просторное лето как продолжение этого выпускного праздника с непередаваемым чувством свободы и неизвестности завтрашнего дня? Как будто это лето было последним в жизни — если не выберешь путь, все двери захлопнутся за тобой…
