Евгений Погребов - Штрафной батальон
— Ну так как же?
Фиксатый едва приметно повел глазом, и Монах, поспешно сдернув с головы ушанку, передал ему иголку с ниткой. Фиксатый взялся за гимнастерку. Николай осторожно примостился на краешке нар сбоку от Химика. Так и сидели они молча, парализовав остальных тревожным ожиданием развязки.
Когда штопка была закончена, Махтуров взял гимнастерку и достал из кармана самодельный нож. Фиксатый мгновенно на ноги подскочил, попятился, затравленно озираясь. Приготовился к защите и Химик. Презрительно усмехнувшись, Николай распорол зашитое и, повернувшись, прошел на свое место. Сам за иголку взялся.
Вздох облегчения колыхнулся по комнате. Сразу преувеличенно громко заговорили, стульями застучали. Будто и не было ничего. Павел следил за Махтуровым. В общих чертах он уже представлял, что могло произойти с другом во дворе.
Зашив и надев гимнастерку, Николай жестом показал на дверь, предлагая выйти покурить. Рассказав Павлу о случившемся, предупредил:
— Не за одним мной они охотятся, тебя то же ждет. Ясно как дважды два. Осторожней нам надо быть. Вишь, как чисто работают, сволочи? Не придерешься, все в комнате, никто не выходил. Не его это рука гимнастерку мне расхватила, шестерок за себя послал, гад.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Павел, — надо предупредить ребят, чтобы в туалет и вообще по одному не ходили. Пока за руку не схватим — осторожность не помешает. Но если что — пристрелю гада на месте!
Когда вернулись в помещение, солдаты притихли, догадавшись, что не просто покурить вызывал на улицу взводного Махтуров и что принято какое-то решение. Выждав, когда все обратят на него внимание, Павел, обращаясь к Фиксатому, предупредил, твердо и раздельно выговаривая каждое слово:
— Если еще чья-нибудь гимнастерка во взводе продырявится, смотри — наутро тебя найдут в том же туалете утопленным. И никакого следствия проводиться не будет. Понял?
Павел намекал на то, что случилось накануне в шестой роте. Там вор у вора мешочек с табаком увел. Уголовники виновного отыскали и устроили самосуд. Собрались поутру в кустарнике за туалетом, уселись в круг, а укравшего в центр вытолкали. Разбирались недолго, больше орали и матерились. Потом притащили из сарая метровый чурбак и, подняв обреченного за руки за ноги, с маху опустили на него спиной.
Солдаты охраны опоздали, уголовники успели разбежаться по ротам. Происшествие чрезвычайное. В подобных случаях виновных обычно отыскивали и наказывали. Но на этот раз Балтус изменил установленному порядку — оставил дело без последствий. Всезнающее «солдатское радио» утверждало, что комбат, выяснив из личного дела неприглядное прошлое убитого, якобы сказал в оправдание своего исключительного решения: «Если сами мерзавцы его к смерти приговорили, значит, мерзавец вдвойне и того достоин. До первого боя числить в строю, потом списать в потери».
Именно этим подтекстом были окрашены слова Павла, и Фиксатый прекрасно его понял. Дернулся ущемленно, пырхнул рысьими глазами.
— Я за себя только отвечаю! За других не ответчик!
— И я о том же говорю, — спокойно уверил его Павел. — За себя и ответишь. С этого момента будем считать отношения выясненными. Другого не жди, — и, скользнув беглым взглядом по Монаху и Химику, добавил: — Остальных это в равной мере касается.
Считая, что сказано достаточно, Павел прошел и лег на свое место. Посоветовавшись с Махтуровым и Шведовым, ротному о происшествии решил не докладывать.
И начались в батальоне ЧП за ЧП. Комбат потребовал от командиров рот установить в подразделениях жесткую дисциплину, разрешил применять крайние меры.
Утром Павел стал свидетелем того, как Ульянцев на деле осуществлял установку комбата. Умывшись, штрафники бродили по двору, ожидая проверки. Ульянцев на кухне задержался и в роту чуть ли не бегом поторапливался. За углом наткнулся на Саблука. Развалившись на молоденькой траве, тот блаженно жмурился на солнышко. Ротного, конечно, заметил, но не поднялся при его приближении, даже ухом не повел. Ульянцев шаг сбавил, остановился. Саблук, тот самый солдат, что при знакомстве заявил Павлу: «Пуганые мы, керя!» — неповоротливый, с мощным торсом и крупной, точно наплюснутой на шею головой, за что сразу был окрещен среди штрафников кличкой Буйвол, и после этого не пошевелился. В упор ротного не видел.
— Встать! — негромко приказал Ульянцев. — Почему не приветствуете?
Саблук приоткрыл сонные бесцветные глазки, недовольно поднялся.
— Ну че надо?
Ульянцев побелел.
— Садись!
Саблук послушно, все с той же развальцей и ленцой, с какой поднимался, опустился на землю. Лишь в свиных глазках мелькнуло выражение недоброго интереса.
— Встать! — повысил голос ротный. До Саблука, кажется, стало доходить.
— Чего драконишь, лейтенант? — с угрозой прищурился он на Ульянцева, не спеша стал подниматься. — Смотри, на передке пули и спереди и сзади летают. Ненароком одну и в затылок схлопотать можно…
— Молчать! — разъярясь, вскричал Ульянцев, отступая на шаг назад и расстегивая кобуру пистолета. Под подбородком крупно заходил кадык.
С Саблука вмиг сонливость и вялость слетели. Живо на ноги вскочил и по стойке «смирно» вытянулся.
Ульянцев трясущимися руками пистолет выхватил.
— За невыполнение приказания в штрафном батальоне командир обязан применять оружие без предупреждения! Знаешь об этом, мерзавец?! — и, указав стволом пистолета на расщепленный тополь, росший шагах в пятидесяти, прикрикнул: — А ну, бегом, туда и обратно!
Саблука как взрывной волной подбросило, застоявшимся иноходцем подхватился. Раз десять в оба конца сгонял, упарился, а Ульянцев, держа его под пистолетом, все повторял команду. И только когда Саблук вконец выдохся и едва держался на ногах, поставил его перед собой.
Пряча пистолет, уведомил напоследок:
— Еще раз не подчинишься приказу или будешь разглагольствовать о том, где и как пули летают, — шлепну на месте. И фронта не увидишь. Ясно?
Саблук, загнанно дыша, кипел злобой, но возражать ротному не смел.
После того как нескольких человек комбат отправил под трибунал, а троих из них расстреляли перед строем, безобразия в батальоне прекратились, но дисциплина внедрялась с трудом. Мелкие стычки между командирами подразделений и блатняками происходили постоянно.
В тот день, когда Ульянцев привел в чувство Саблука, пришлось и Павлу столкнуться с компанией Фиксатого.
Весь день вторая, четвертая и девятая роты проводили в поле тактические занятия. Отрабатывали атаку на укрепленный пункт противника. Наступали под прикрытием танков и артиллерии, условных, конечно, на разбомбленный железнодорожный полустанок. Действовали в обстановке, максимально приближенной к боевой: рвались в лужах взрывпакеты, огневые точки подавлялись деревянными болванками вместо гранат.
Ночной дождь раскиселил чернозем, земля не просохла, налипала комьями на сапоги и шинели. Но ложились в грязь и ползали по ней исправно. Сачков не было. И причина тому — сам комбат, обосновавшийся с биноклем в руках на наблюдательном пункте посреди поля.
Ошибок и условностей Балтус не прощал. Четырежды поднимались роты в атаку и четырежды отводились на исходные. Дважды по-пластунки преодолевали полосу препятствий, отбивались от контратак выбитого из первой линии «противника», контратаковали сами. К концу учений вымокли и извозились до крайней степени. Но, вопреки ожиданиям, почти не роптали. Слишком очевидной была польза от совместных учений, в особенности для тех, кто в боях пока не участвовал. Немало ценного почерпнули для себя и взводные: сразу виднее стали промахи, допущенные раньше, когда не удержали пристанционный поселок. А главное — спайка, чувство локтя у солдат вырабатывалось.
Возвратившись в расположение батальона, дотемна оттирали оружие, чистили обувь и шинели. Лишь Фиксатый, после того как сдал винтовку, швырнул на нары грязную шинель и завалился поверх, отдыхать. Глядя на него, и Химик с Монахом рядышком растянулись.
Понаблюдав за троицей со стороны и не обнаружив у нее желания приводить себя в порядок, Павел скомандовал уголовникам подъем:
— Вам что, особая команда требуется?
После случая с Махтуровым Фиксатый враждебность в открытую не выказывал, напротив, старался ничем лишним на себя внимание не обращать, и тут овечкой прикинулся.
— Мы ж винтари честь по чести продраили, сам сказал — порядок. А с этих шкур, как подсохнут, грязь сама отвалится. Устали ж, взводный!
— Грамотный! — Сграбастав в охапку все три шинели, Павел выкинул их в коридор. — Ужинать и спать явитесь после того, как почиститесь. А сейчас — марш отсюда!
Заворчали, но поднялись. Минут через десять Павел выглянул во двор, проверить, чем заняты. Увидел, что Монах один за всех отдувается, всем трем шинелям лоск наводит, а Фиксатый с Химиком под деревом в карты режутся. Вскипел, хотел было накричать, но передумал.
