Валерий Горбань - Память Крови
Великий Ломброзо! Где отметины порока? Где следы гнусных поступков? Где печать проклятий обездоленных им людей?
Только вот глаза несколько беспокойные и движения нервно-порывистые… Так, пожалуй, есть от чего занервничать.
А держаться старается независимо. Вздернул подбородок, глянул свысока — прямо польский шляхтич! Янек!
Полоснул взглядом — и с хрипловатой насмешкой:
— О-о-о, видеокамера, я в роли главного героя!
Саня попытался его успокоить:
— Ты не волнуйся, это в служебных целях, будем фиксировать проверку показаний. Только решили не фотографа брать, а сотрудника с видеокамерой.
— Ага, а потом по «Монитору» показывать. Что я, не видел этого капитана? Он же вашу передачу милицейскую ведет.
— Нет, пока никто ничего показывать не будет. А там посмотрим. Может, подготовим сюжет для граждан, покажем, сколько ты у этих лопухов унес, глядишь, кто и призадумается.
— Ладно, — устало-недоверчиво не то согласился, не то просто прервал разговор Янек. И помолчав немного, вдруг с тоской выдохнул:
— Значит, на полную катушку будете раскручивать, на показательный процесс…
Саня безнадежно махнул рукой, мол, тебя не переубедишь, и обернулся к вошедшему Ренату:
— Давай начинать, время идет.
Рассадили понятых, Игорь включил камеру.
Начало было скучным. Монотонно и невыразительно Янек перечислял адреса или приметы квартир и гаражей, вспоминал, что откуда забрал. Но мало-помалу вошел в азарт, развеселился, и пошел захватывающий, слегка приблатненный, а местами и остроумный рассказ. И рассказ этот содержал бездну информации не только о приемах воровского промысла, но и о потрясающей безалаберности, а порой и вопиющей глупости жителей провинциально-доверчивого Магадана.
Память у парня не хуже ног оказалась. Такая же длинная и шустрая. Трехчасовой кассеты — как не бывало.
Упревшие в своих тулупах и заскучавшие, было, от протокольных процедур понятые оживились. Даже сыщики, для которых происходящее не было в новинку, временами не выдерживали и ржали откровенно, переспрашивая:
— Так и было написано?
— Ну да. Записка на двери, а в записке: «Ключ под половичком».
— Га-а-а. Так проще было ключ в двери оставить, зачем бумагу переводить?
— Вот повезете меня туда, сами у них и спросите!
— А как ты догадался, что ключ в валенке? Валенок-то где был?
— Да они его на стенку прибили, рядом с дверью, навроде почтового ящика.
— Га-а-а!
— Я уже на первый этаж спустился, вижу: мужик навстречу. Я голову за ковер спрятал и говорю: «Сосед, дверь открой!».
— А он?
— Открыл. «Выбивать, — спрашивает, — понес? Хороший ковер, как у меня!».
— Га-а-а! А дальше?
— Слышу, он поднялся и сам себе говорит: «О! А чего это дверь открыта? — а потом как заорет: — Ах, твою мать! Ковер же мой! На свадьбу дареный!». Тут я дверь его ковром подпер — и ходу. Жаль, он на втором этаже жил. Если бы повыше, я бы с пустыми руками не ушел…
Допрос закончился.
Ренат, глянув в заиндевевшее окошко, за которым несильный, по магаданским понятиям, ветерок лениво переметал старые сугробы, вздохнул:
— Поехали гулять. Витек, ты всех предупредил?
— «Терпил», что ли?
— Потерпевших, — въедливо поправил следователь.
— Предупредил, ждут не дождутся поглядеть на этого артиста. А то тетка с Пролетарской ко мне пристала, все спрашивает: «Ну ладно, я дура, ключи потеряла, замок не поменяла, но у него-то как совести хватило детские шубки позабирать?! Видно же, что не миллионеры живут». Объяснишь ей, а, Янек?
Тот самолюбиво вздернул голову, попытался пренебрежительно улыбнуться. Но улыбочка вышла ни к черту. Кривоватая и с нервной потяжечкой в уголках губ.
Саня снова, в тысячу триста пятнадцатый раз с начала совместной работы в розыске, укоризненно глянул на напарника и попросил:
— Паша, вы с Володей пока проводите Янека и понятых, а мы бланки возьмем и вас догоним.
Ренат, заготовивший бланки еще вчера с ночи, удивленно глянул на Саню, но, тормознув готовый уже сорваться вопрос, промолчал.
Пашка все понял сразу и, пряча улыбку, пошел к выходу.
Оставшись с Витькой с глазу на глаз, Саня подошел к нему и, скрестив руки на груди, стал внимательно рассматривать цыганскую физиономию своего корешка.
Витька, уже сообразив что к чему, не стал дожидаться, пока приятель, с присущей ему рассудительностью, начнет не торопясь разделывать «его гнусный моральный облик»:
— Ну все, господин адвокат, ну я прямо изранил нежную душу вашего подзащитного!
— Лучшая защита — это нападение, да, родной? А ты, балда, подумал, что будет, если он упрется? Сколько нам сил сэкономило, что мы по-человечески себя ведем, что у нас с ним нормальный контакт? Сколько мы за эти дни раскрыли?
— Да и без него раскрыли бы! Это его интерес — очки перед судом зарабатывать.
— Понятно, раскрыли бы. А только зачем упираться на ровном месте? На хрена все через задницу делать? — Саня начал закипать.
Витька, больше всего на свете не любивший нравоучений, обрадовался:
— Вот, пожалуйста! Ты мне, боевому товарищу, другу, можно сказать, брату родному, грубишь — и ничего! А что ты своей грубостью на меня дурно влияешь, ты подумал? У кого я нехороших слов набрался, у кого научился людей обижать?
— Скажите-ка, выпускница института благородных девиц! Да ты, трепач, еще на горшке разгильдяем был!
В коридор приятели вывалились в обнимочку, дурачась и тузя друг дружку локтями под ребра. Настроение у обоих было просто классное: успешно завершалась громадная работа. И хотя дел еще оставалось невпроворот, впереди отчетливо маячил хоть промежуточный, но финиш. Хоть кратковременная, но передышка.
* * *Игорь блаженствовал под горячим душем.
Садиться в ванну, которой пользовались не только соседи, но и их частые гости, порой весьма бомжеватые, он брезговал. Но сегодня даже мысли о постылой коммуналке не портили настроения. Не даром он провел целый день на морозном ветру, забывая о собственных негнущихся пальцах, но пряча в меховой чехол и время от времени отогревая за пазухой видеокамеру. Материала хватит не на одну передачу. Да и вообще, с сыщиками работать — всегда наслаждение. Эта остроумная, энергичная, немного циничная, но в то же время самая оптимистичная на свете братия всегда вызывала у Игоря чувство какого-то внутреннего родства и в то же время зависти к людям, делающим важное, настоящее, живое дело.
Весело напевая, он вывалился из ванной, точнее, классического совмещенного помещения типа «сортир-лоханка». Под дверью, покачиваясь, стоял морячок, приятель соседа. Морячка явно поджимало пиво, которое они веселой компанией хлебали с раннего утра, добивая тяжкое вчерашнее похмелье.
— Так, дружище, ты в унитаз попадать умеешь, или тебе инструктаж провести? — строго спросил Игорь.
— Умею, — с чувством глубокого достоинства ответил морячок.
— А чего ж вы тут ночью целое море разлили?
— Да, это… немного перебрали…
— Вы у меня доперебираетесь! Ладно, иди. Но если еще хоть раз набезобразничаете, будете бегать на улицу.
— Не, не, ты извини…
Игорь скептически ухмыльнулся, вспомнив, как летом по просьбе друзей из фотоклуба «Магадан» организовывал рыбалку для делегации американских фотографов. Кроме прочих впечатлений, это событие оставило два наиболее ярких. Первое — как вытянулись лица американцев, встретивших на улице города своего вчерашнего компаньона по рыбалке в форме офицера милиции. Бедный Джордж после двухминутной немой сцены еле выдавил откуда-то из рыжей бороды:
— KGB?
— No, my friend, no! Russian militia!
— Really? What’s your rank?
— A'm captaine.
Удивление мгновенно сменилось уважением. В Штатах и рядовой полицейский при исполнении — царь и бог, а уж капитан — и вовсе чин не малый…
Второе впечатление было гораздо менее веселым. После прощальной вечеринки с американцами, на которую был приглашен и Игорь, изрядно поддавшая компания вознамерилась объехать все дома гостеприимных магаданцев, принимавших участие в пирушке. При одной мысли о том, на какие картины советского быта могут нарваться гости в его коммуналке, «господину капитану» сделалось дурно. Хотя, если разобраться, стыдно должно было быть не ему…
Но разбираться было некогда. Положение спас «русский ерш», которого по предложению коварного «фишермена» американцы попробовали в первой же квартире на своем прощальном маршруте.
Как известно, ерш не всегда рыба. Гости сломались, их энтузиазм — тоже.
Ругая правителей своей несчастной страны, мучаясь угрызениями совести и жалея ни в чем не повинных американцев, Игорь с раннего утра завез на квартиру, где они пытались проснуться, ящик холодного пива и две упаковки с аспирином и пенталгином.
