Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова

— Не шевелись, — крикнул я. — А то… Поедут дрова… Жди меня.

— И я вернусь, — грустно сказал кто-то за моей спиной.

— А вы не ходите, тоже стойте, — сказал я, не поворачивая головы.

Впереди протянулось жизненное пространство метров в двадцать. Жизненное ли? Я сделал первый шаг. Остановился, внимательно поглядел под ноги.

— Иди, иди, — ободрили меня девчонки. — Мы ходили, и никого не убило.

— Спасибо, — сказал я и сделал второй шаг, потом третий и… Застыл, как аист, на одной ноге. На второй ноге висела проволока. Нахальная и цепкая, как репейник.

Как ее снять?

В сердце появился холод, на лбу испарина. Я стоял на одной ноге. Глупо умирать на дровяном складе, но где-то ведь придется. Разве умнее умирать на скотном дворе или в открытом поле?

— Чего стоишь? — спросили меня.

— Проволока, — ответил я сдавленным голосом и показал пальцами на кончик поднятого сапога.

Вдруг глухо бабахнуло.

— Ложись! — крикнула самая догадливая девчонка, Роза, и мои подчиненные дружно упали в лужи.

Я где-то читал, что один тип в Индии дал обет, поклялся точно не знаю кому, может невесте, может соседям, может еще кому, проходить три года с поднятой рукой. И проходил. Спал даже с вытянутой рукой, ел левой, и когда захотел через три года опустить руку, она у него не опустилась — суставы заклинило. Возможно, нечто подобное случилось бы и со мной, если бы я простоял с поднятой ногой три года, но подобного не случилось по простой причине — из-за поленницы вышел Валька Белов. Он улыбался в три рта.

— Ой, трусы! — сказал он. — Чего разлеглись? Это я вас попугал. «Катюшу» бросил.

Что такое «катюша», все знали — брался патрон, вынималась пуля, отсыпалась часть пороха, пуля вбивалась в гильзу, досыпался по потребности порох, затем поджигался, и данный снаряд подбрасывался, например, под стул впечатлительного человека, хотя бы инвалида Муравского. Происходил звонкий выстрел, весьма безобидный, если пуля не впивалась в лодыжку. Но «убойная сила» у нее была маленькой, метра на три, не больше, и то, если повезет.

— Обормот! — поднялись с мокрой земли девчата. — Фашист! Ловите его! Мы тебе сейчас устроим харакири. Ловите его!

— А как же тогда мне в лоб ударило вот это? — спросила наивно Маша и показала березовый чурбан.

— Белов, — строго сказал я и страшным усилием воли опустил ногу. — Твои шутки… В военное время… Вот. Два наряда вне очереди.

— Один, — сказал вежливо Белов.

— Не пререкаться! — рявкнул я.

— Простите, товарищ начальник, один я уже выполнил, — ответил Белов и поднял над головой Веркину шубу. — Бегал, вернул. Так что один наряд остался.

— Ой, Валечка, — сразу сменили гнев на милость девчата. — Откуда ее принес? Как ты ее нашел?

— Так, — ответил скромно Валька. — Догнал… Объяснил. По ошибке взяли. Вовка Шкода сказал, что больше никогда не будет так шутить, честное слово дал. Он хороший мальчик, вежливый.

— Один наряд, — согласился я. — Разбросали проволоку. Двор захламили. Черт ногу сломит.

Я нагнулся, схватил ненавистную проволоку и дернул…

Вначале меня свалило, потом ударило по ушам взрывом, потом на мою спину опустились с неба несколько хороших осиновых поленьев. Хорошо, что не дубовых. Поленница-то, оказывается, на самом деле была заминирована. Теперь уж никаких сомнений не осталось. Я понял.

— Валька, перестань дурака валять, — закричала Роза, поднимаясь с земли, но, увидев, что Валька тоже лежит, укрывшись полушубком, добавила: — Прости, Валя.

— Честное слово, это не я, — сел Валька и отряхнул мокрые комья земли с полушубка. — Теперь порядок. Поздравляю вас от лица командования с удачным выполнением первого боевого задания. Небо чистое.

Теперь я и сам знал, что поленница разминирована.

— Берите дрова отсюда, — сказал я. — К другим не прикасаться.

— Да хва… Да хва… Хватит за глаза, — сказали девчата. — Мы уже наносили. Пошли отсюда, девочки, что-то холодно стало.

— Помогите слезть, — донесся голос.

Мы забыли про Галю. Она лежала на последней поленнице. И я пошел к ней. И забыл про всякие проволоки. Протянул к ней руки.

— Иди сюда!

Она оказалась тяжелой. Вначале я почувствовал, а когда взял на руки… Обдало теплом. Я прижал ее к себе. Она обняла меня за шею. Ее лицо было рядом, я видел веснушку на ее шее. Стало трудно дышать. И какая-то незнакомая, еще никогда не изведанная сила разлилась по телу. Прядь ее волос щекотала мой лоб. Потом я увидел ее губы. Совсем близко.

— Так и будем стоять? — спросила она.

Я перевел взгляд на ее глаза… В ее глазах я увидел… Я и сейчас помню эти глаза. Они были равнодушными. Именно равнодушными до усталости. Такой взгляд бывает у древних-предревних старушек, которые все изведали, все забыли и устали жить.

Я чуть не выронил ее. Она сумела упасть на ноги, отошла, отряхнула почему-то сзади юбку и пошла, не оборачиваясь, ничего не сказав. Я был для нее пустым местом, вроде деревца, на которое опираются, когда переходят по кочкам через ручей.

— Наш-то командир из молодых, да ранний, — сказал кто-то из девчат. — Мы его недооценили.

Девчата захихикали, а Маша произнесла:

— Нет ли у кого пятака или медной пряжки? Синяк будет. Некрасиво. Была бы пудра, я припудрила бы. И буду ходить, как пугало. Девочки, может, у кого пудра есть, дайте в долг.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,

в которой пойдет разговор о любви.

Душевая остывала с катастрофической быстротой. В ней было хоть глаз выколи, от этого теплее не становилось, скорее наоборот. Зябкий ветерок обдул щиколотки, потом колени… Я не Жюль Верн, но все-таки попытаюсь популярно объяснить, почему подобное происходило. Баня, как предприятие, отапливалась из единой котельной, но вошебойка, где калили белье, чтобы в тропической жаре нажарить насекомых, столь обильных во все войны и недороды, топилась персонально. По баням, как вы догадались, во время войны я стал большим специалистом, так что секретов производства для меня почти не осталось. Топить котельную мы не смогли по двум причинам: котельная не работала, и даже если бы и работала, топить ее дело весьма неблагодарное, так как она простыла до последней трубы и трубы порвала замерзшая вода. Мы топили печь вошебойки. В камере нагнали должную температуру, от которой дымились волосы. Развесили бельишко. Все развесили. И девчонки, и Валька Белов, и старший сержант товарищ Зинченко, и я. Мероприятие было своевременным, ибо чесалось, откровенно говоря, здорово. Единственный в городе санпропускник был на вокзале, но туда не находишься, тем более без билета не мыли, а билет полагался по специальному пропуску, который выдавался по специальному вызову или командировке. Может, бесстыдно — мыться женщинам и мужчинам вместе, но мы почему-то об этом не думали, нам было не до эротических нюансов.

Нагрели в тазах воду, натаскали в душевую, которая чуть-чуть нагрелась, мужчины забрались в один угол, девчата — в другой, и начали плескаться. Женщины любят воду, известно. Смеялись, острили, порой довольно смело. Верка порывалась непременно потереть спину старшему сержанту. Я давно заметил, что голые очень демократичны. Старший сержант терпел ее шутки.

— Отстань, бесстыжая, — отбивался Зинченко. — Бог послал курсантов. Как шлепну по одному месту.

— Шлепни, может, будет приятно, — отзывалась из темноты Верка.

Роза восхищалась. Она была восторженным человеком. Слышался ее голос:

— Водичка… Кипяточек… Голову щиплет. Хорошо! Прекрасно!

— Мужикам мыть нечего. Сержант, начальник, усы не забудь выстирать.

На всех выдали кусок хозяйственного мыла. Зинченко дал из запасов. Мыло передавали из рук в руки, как золото, мылили по-братски. Мне остался обмывок, и тот отобрала Алла.

— Имей совесть. Хватит, у тебя одни кости. Где ты? Дай-ка я тебя… Не вырывайся. Костями зашиб.

— Не забирайтесь на чужую территорию, — сказал Валька. — Кто стоит, подвиньтесь. Девчонки, холодно становится. Может, заберем бельишко? Давайте сбегаю.

— Как бы полушубок опять не сперли, — донесся голос Верки.

В тот вечер, перед общей баней, Зинченко пришел поздно: он заблудился.

— Опросить дороги не у кого, — пожаловался он. — Ни души на улицах. Кабель валяется, трамваи горелые… Я по рельсам шел. Шел, шел — тупик, назад повернул, мост прошел через железную дорогу и оказался на окраине.

— Вы в СХИ забрели, — объяснил Валька. — Стадион не видели?

— В городе, как в горелом лесу, ничего не видел. Повернул, зашел на вокзал, там рельс нужный показали. Дошел до канавы, думаю, дома. И точно. Сразу отыскал.

Старший сержант вернулся с хорошими вестями. Нам выписали ватники, сапоги, картошку, морковку, электрические фонарики; обещали рабочие карточки по высшей норме. Зинченко побывал в комендатуре, в исполкоме, в военкомате, и нигде не отказали. И он руководствовался, правилом — запас есть не просит.