Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова

— Девочки, у кого спички есть?

— Оставь сорок, — попросила Галя.

— Ты куришь? — удивился я, забыв команды.

— Во-первых, — ответила холодно, как якутский мороз, Галя, — мы с вами на брудершафт не пили, и ты мал, чтобы мне говорить «ты», во-вторых, не ваше дело, курю или нет. Не вам судить, вы мне не свекор.

Мой авторитет лопнул, как пузыречек на луже в затяжной дождичек. Девчонки заговорили о своем, строй… Строя не было. Я не знал, что предпринять, машинально сунул руку в карман, достал спички, что-то упало на пол. Я протянул спички Верке.

— Прикуривай.

— Это ваша? — раздался голос. Внизу у лавки стояла Роза, похудевшая толстушка. В мужских залатанных клешах, в чунях, из чуней торчали толстые белые шерстяные носки домашней вязки. Вид у нее был какой угодно, только не военный. Особенно нелепо выглядела яркая сатиновая кофточка, опускавшаяся без пояса на брюки, подвязанные обрывком веревки.

На ладони Розы лежала медаль.

— Девочки, поглядите, что у нашего кавалера.

Девчонки повернулись, подошли, молча глядя на мою медаль, как на орден.

— Дай-ка, — сказала Галя. Взяла медаль, бережно погладила, как ребенка. Какие у нее красивые руки! Но что-то в этой девушке было странное, загадочное. Сама нежность, и в то же время в глубине ее изумительно красивых грустных глаз был бездонный омут.

— Чего не носишь? — спросила она тихо. — Кавалер.

— Как-то так… Чего хвастаться? Я… Не надел, и все.

— Носи, — сказала она, потом добавила. — Можешь говорить мне «ты». Девки, кончай бардак, становись. Совсем обнаглели, парня в краску вогнали. Только не ори, покажи, что хочешь, поймем. Я-то знаю, а девки… — Непуганые. Разбирайся, становись!

И строй получился.

Строй молчал, я не знал, что делать дальше. Когда молчание стало тягостным настолько, что мы заметили, как на улице наступает вечер, я сказал:

— Одно ведро. Тряпки… Поищите. Баня-то большая. Напротив — мужское отделение. Внизу дверь заколочена. Еще пацаном с отцом ходил и ни разу не видел, как дверь открывается, на втором этаже по лестнице вход, на лестнице очередь стояла. Слева от нее солдаты всегда мылись. Посмотрите. Зинченко приказал вымыть, почистить классы. Сами распределите роли. Разойдись.

— Роза, Светлана, Нона!.. — начала командовать Верка. — Обойдите ближайшие дворы, поищите ведра и тряпки.

— Никуда не ходить, — сказал я. — Район не разминирован.

— Ничего не случится, — сказала Галя. Инициатива руководства перешла к ней, и Верка сникла.

— Напротив канава, колодец есть, — вспомнил я. — Выйдете во двор, мимо котельной, там был дровяной склад. Будут домики, частные — кое-что, что от них осталось, — там был колодец. До войны тут знакомый отца жил, он жаловался, что у соседа в колодце вода вкуснее, чем в водопроводе. Найдите.

И машина завертелась. Весело и дружно. Оказывается, не нужно кричать. Правда, распоряжался не я, а Галя, но, видно, в том-то и заключается искусство руководства, что нужно вовремя переложить исполнение обязанностей со своих плеч на чужие, чтобы инициативу не глушить, как глушитель; а самому расхаживать и осуществлять общее направление, изредка говорить:

— Правильно. Неправильно. И я так думаю… Нет, я так не думаю. Решай сама. На твою ответственность.

Дышать стало намного легче.

— Возьмите таз, — сказал я. И опять сказал необдуманную мысль, я забыл, что в тазах был песок, а на песке запалы.

Трах-тарарах, и визг. Я врываюсь в парную, стоят Алла и Светлана бледные, как туман, на цементном полу груда песка, из него торчат запалы. Как они не взорвались?

— Не стучи ногами, — говорит шепотом Алла.

— Кто велел здесь брать? — спросил я. — В мужском отделении взяли бы, туда вас направил.

— Мы не догадались, — шепотом ответила Светлана.

— Уходите, — сказал я тоже шепотом, взял таз и начал горстями собирать в него лесок, запалы откладывать в сторону, чтоб привести в первоначальный вид, чтобы старший сержант ни о чем не догадался.

— Ура, ура! — ворвалась в парную Роза и налетела на меня, опрокинув на песок.

— Дура! — зашипели Алла и Светлана. — Взорвется.

— Мама, — перешла на шепот Роза. — Больше не буду.

— Что у тебя?

— Девочки, простите, товарищ командир, мы нашли вошебойку.

— Она всегда там была, под деревянным переходом во дворе, там солдаты мылись.

— На заднем дворе дрова лежат. Осиновые. Наносим дров, воды, колодец нашли, помоемся. И белье прожарим, а то, простите, есть… эти, не сердитесь, есть эти…

— Вши?

— Никто не виноват. Я больше не буду.

— Мыло есть?

— Мыла нет, мочалка есть.

— Как же мыться?

— Песком потремся.

— Можно, конечно.

— Главное, прожарим белье, — оживилась Роза. — Это прекрасно. Так красиво!

— Давай, давай, уходите, скажи Гале, что я согласен.

— Она уже приказала дрова носить и воду. В тазах. Там бочки стоят. Тазы в печь поставим, нагреем воду. И вы помоетесь с нами.

— …Я?

— Ничего, не стесняйтесь, подумаешь; темно, электричества нет, никто не обидит. Мы в вашу сторону не будем смотреть.

Я растерялся, не знал, что ответить. Вдруг донесся глухой взрыв.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

в которой топят по-черному.

Немцы все же были азиатами, в том смысле, что они коварны, как все враги. Минировали они город не как-нибудь, а со смыслом, большие были выдумщики насчет смерти, профессора, настоящие гиммлеры. В городе обезвредили десятки тысяч мин, а сколько еще осталось, не знали даже в Берлине. Дрова тоже были заминированными. Когда фрицы бежали из города, им грозил небольшой Сталинград, и если он не получился, то благодаря прыткости фрицев, они успели выскочить, как окуни из бредня без мотни. Убегая, они нашкодили. Они точно рассчитали, что баня вроде тюрьмы — необходимая для города вещь, так что рано или поздно сюда придут за дровами, чтобы смыть с тела трудовую грязь, и мину установили не в первой поленнице, которую проверили саперы фронтовых частей, а в третьей. Несчастья не произошло лишь потому, что немцы были мужчинами, соответственно мыслили и рассчитывали отправить на тот свет тоже мужчин. Мужчины брали бы поленья добросовестно, подряд, а я послал на дровяной двор девчонок. Известно, как женщины берут дрова. Вроде куриц, когда им высыпят мешок пшена. Кинутся, где много, набьют зоб, потом пошли по окружности, там клюнут, здесь подберут. Девчонки тоже — тут схватили, там выщипали, им казалось, что самые лучшие дрова в дальней поленнице, и брали не с краю, а вытаскивали из середины, где, по их соображению, были не осиновые плахи, а вроде антрацита. Поленница не выдержала подобного надругательства, наклонилась и осела, посыпалась. Мина и рванула. Курсантке Маше засветило в лоб единственным березовым чурбаном. Она стояла, как сирота, и вместо того, чтобы держаться за лоб, показывала чурбан.

— Как даст… Спасибо, не в глаз.

Дровяной склад напоминал пустырь. От котельной тянулся сгнивший дощатый забор, напоминавший старую расческу с выломанными зубьями. Солнце здесь похозяйничало, убрало снег, но плешины еще не подернулись зеленой травой, вместо лопухов и крапивы радостно блестели лужи. За забором торчали трубы. Этот район считался когда-то окраиной, за несколько кварталов находилась застава, на ней заканчивались главные трамвайные маршруты. Пустые трамваи делали круг почета и спешили к центру, к пассажирам. Заставу поставил еще Петр I. На ней бравые гренадеры проверяли возы крестьян, искали беглых с судоверфи, стригли боярам бороды и взымали пошлины на пушки. То было давным-давно, может, и не так, как мне представлялось, но было. Перед самой войной город шагнул далеко за прежнюю свою границу, поднялся завод имени Коминтерна, многоэтажные жилые дома, но между ними и центром бушевала морем садов слободка, где дома принадлежали частным лицам и лишь два здания школы — железнодорожной и девятой — принадлежали государству. Теперь тут ничто никому не принадлежало, потому что ничего не сохранилось, кроме колодца, откуда девчонки в тазах носили воду.

Мои подчиненные, перепуганные взрывом, плотно столпились за моей спиной, как за каменной стеною, но это было далеко не так, как они думали. Я себя не ощущал каменной стеной, скорее я чувствовал себя дощатым забором, который грозил повалиться при первом же порыве ветра. И тем не менее…

«На тебя смотрит вся Европа», — сказал я сам себе. На Европу мне было наплевать, даже на всю, включая Гибралтар и Британские острова, но тем не менее я был властью, мужским началом, на которое и рассчитывали фрицы, а сейчас слепо верили наши девчата, и мне нужно было установить, что и как, степень опасности, количество мин, или еще что-то, что устанавливают в подобных случаях. Идти к заминированной поленнице оказалось значительно труднее, чем распутывать узлы славного сержанта товарища Зинченко. Я бы не пошел, но, как на грех, на пятую, самую последнюю поленницу, залезла Галя.