Богдан Сушинский - Фельдмаршал должен умереть

— Какими бы бумажками ни осчастливливали меня Скорцени и его парни, все равно, поверьте мне, князь, это уже не жизнь, а великосветское дерь-рьмо!

— Ну, если вам удается видеть её в таком ракурсе, — пожал плечами Курбатов.

— Почему я вынужден всю оставшуюся жизнь прятаться?

— Что вы предлагаете?

— А что вы советуете?

— Делать вид, что ничего не происходит. Скоро мы окажемся на побережье Лигурийского моря. Вы будете загорать на пляже, дышать средиземноморским воздухом, любоваться горами… Что еще нужно человеку, когда вокруг агонизирует Вторая мировая война?

— Вы не собираетесь еще раз отправиться в тыл к русским?

— Нет, барон, вас в свою группу я не включу.

— Почему? Из любопытства…

— Будь вы членом моей группы, я пристрелил бы вас в первый же день. Как только услышал бы ваше неугомонное нытье.

— Оскорбляете, полковник. Барона фон Шмидта оскорбляете. И, может быть, впервые в жизни я не могу сказать, что вы — великосветское дерьмо. Не потому, что опасаюсь, а потому что это было бы несправедливо. Я искренне уважаю вас как фронтового офицера. Видел вас в деле, там, в поселке, на дороге, в ущелье. К тому же вы — аристократ. А это особая каста, да, полковник, особая. Ну а все, чем мы занимаемся, это и в самом деле всего лишь великосветское дерь-рьмо.

— Оригинальный способ восприятия мира.

— Не оригинальный, полковник, не оригинальный. И я не понимаю, почему из-за каких-то лежащих на дне моря ящиков я вынужден буду всю оставшуюся жизнь прятаться. Причем, что самое ужасное, от своих же.

— Ибо в вашем трагическом случае, — спокойно остудил его князь, укладываясь на кровать, — наиболее опасны именно свои. И еще — как диверсант диверсанту: как можно реже упоминайте о ящиках. Даже в разговоре со мной. Офицеру, только недавно перенесшему тяжелейшую, как утверждается в медицинской справке, травму на Восточном фронте, подобные воспоминания крайне вредны.

— Прекратите издеваться, князь. Это не так легко переносить, как вам представляется.

— Я бы поиздевался, если бы спросил, не хотите ли и в самом деле получить контузию на Восточном фронте. Чтобы в ваших документах все соответствовало действительности.

— Не знаю, может быть, на вилле «Орнезия» действительно не так уж дурно, — благополучно ушел от этой темы барон. — Но попомните мое слово: надолго задержаться на ней нам не дадут.

— А я и не собираюсь задерживаться там надолго. Это не в моих правилах — засиживаться в одном месте.

Утром Курбатов увидел, что штурмбаннфюрер Умбарт и его адъютант уже стоят у готовой к отходу колонны.

— Как это понимать? — спросил князь. — Вы провожаете нас?

— Не могу оставаться здесь, господин полковник. Мне срочно нужно побывать в «Орнезии», а затем вернуться в штаб.

— Что-то очень срочное, что способно отменить приказ Скорцени?

— Могу я быть откровенным?

— Обязаны.

— У меня там женщина.

Курбатов расхохотался и похлопал штурмбаннфюрера по плечу:

— Вот что значит слишком долго задержаться на тыловой службе, да к тому же в Италии!

— Вы ведь требовали откровенности.

— Уже оценил ее. Только не вздумайте произносить это объяснение при моих «гладиаторах», а то мне будет очень трудно потом объясняться с ними.

— Мне нужно уехать с вами, полковник, — отчаянно повертел головой штурмбаннфюрер.

— Смысл ваших вожделений мне понятен, однако…

— Скорцени мы об этом докладывать не будем. Там мой батальон. Своих людей я оставлю на аэродроме еще на две недели. Через неделю сам сюда наведаюсь… И потом, без меня вам очень сложно будет наладить отношения с княгиней Сардони и ее странноватым окружением. К тому же любая из подруг моей баронессы фон Эслингер — ваша.

— Короче, вы хотите, чтобы идея вашего отъезда исходила от меня?

— Желательно в форме приказа.

22

Роммель оставил своё любимое кресло у камина, помассажировал разболевшееся подреберье и настороженно прошелся взглядом по лампасным визитёрам.

— Но за пределы поместья я пока что не выезжаю, — неуверенно предупредил он. — Врачи категорически запретили.

— Выезжаете, Роммель, — не поверил ему Бургдорф. — Причем с того времени, когда в августе вас перевезли из французского госпиталя сюда, в Герлинген, под домашний арест, делаете это уже регулярно, и в Берлине это давно известно. Просто там не желали обострять отношения с вами, придираясь к нарушениям правил домашнего ареста.

— Те, на кого вы ссылаетесь, Бургдорф, по-прежнему пользуются непроверенными сведениями.

— Не думаю, — горячо возразил генерал, но тотчас же охладил себя: — Впрочем, не стану утверждать, ибо всё возможно. К тому же сейчас это уже никакого значения не имеет. Вопрос о вашем новом назначении так или иначе решён.

— Причем теперь уже решён окончательно, — не без сарказма проворчал Майзель, заставляя Роммеля ещё больше насторожиться.

— Тем не менее, нужно переговорить, — молвил Бургдорф. — Поэтому оденьтесь и, пожалуйста, — в машину, которая отвезет нас в Ульме.

— Скажи прямо, Вильгельм: как это всё понимать? — как можно доверительнее спросил фельдмаршал.

— Это, Эрвин, следует понимать так, — тотчас же воспользовался Бургдорф возможностью перейти на «ты», — что тебе придётся надеть плащ и спуститься вниз. С плащом справишься без моей помощи?

— Как прикажете, — мрачновато ухмыльнулся фельдмаршал, напоминая адъютанту фюрера, что тот пытается командовать старшим по чину.

— Уж не вообразил ли ты, Эрвин, что я прибыл арестовывать тебя?

— На арест это пока что не похоже.

— Тогда в чём дело? Не скрою, подозрение относительно тебя было. Но ты смыл его кровью, подобно тому, как смывает его кровью штрафник, которому солдатское счастье «улыбнулось» легким ранением во время первой же атаки. К тому же учли, что речь идёт о «герое Африки», и всё такое прочее… — произнося всё это, Бургдорф по-волчьи оглядывался, словно уходил от погони.

— С ранением всё ясно, — одернул его Роммель. — Речь не об этом.

— Что же касается поездки в Ульме, — взглянул Бургдорф на наручные часы, — то там нас будет ждать Курт фон Цейтцлер.[22]

— Как он здесь оказался? — заметно просветлело лицо Роммеля.

— Известно, как: по приказу фюрера.

— Естественно, естественно… — взволнованно потёр руки Лис Пустыни.

Начальник Генштаба находится в Ульме?! Он прибыл, чтобы побеседовать с ним? А что в этом неестественного? Да, прилетел, чтобы встретиться с ним, фельдмаршалом Роммелем, и определиться по его дальнейшей службе, дальнейшему назначению.

— Мы инспектировали части, расположенные в этом районе рейха, а также на границе с Италией. Пытались на месте выяснить, какие из них можно без особого ущерба безопасности и нашей страны и территорий, которые контролирует Муссолини, перебросить на Восточный фронт.

— Если вам не удалось скрыть свою инспекцию от дуче, то он сразу же бросится в ноги фюреру с требованием не ослаблять Южный фронт.

В ответ Бургдорф лишь улыбнулся своей желчно-покровительственной улыбкой. Он остался доволен собой:

Роммель был окончательно дезинформирован и по существу сбит с толку.

— Возможно, дуче и бросится ему в ноги. Но фюрер в очередной раз проигнорирует его молитвы. Как и все прочие стенания своих союзников, будь то итальянцы или венгры.

— В этом и кроется одна из причин того, что ещё одну войну мы уже по существу проиграли, — решительно подвел итог фельдмаршал

23

Стрельба улеглась так же неожиданно, как и возникла. Привыкшая к переходам от смертельно опасной пальбы до посмертно тоскливой тишины, Сардони сразу же успокоилась, и хотя пламя неудовлетворенной страсти, толкавшее ее в бред сексуальных грез, несколько поулеглось, тем не менее, она вновь вернулась к своим интимно-ночным воспоминаниям.

Легкий флирт с итальянцем-охранником Нантино возник у Марии-Виктории еще в тот день, когда он прибыл на «Орнезию» в свите папессы Паскуалины Ленерт. Мария-Виктория так и не поняла, в каких отношениях был этот итальянец с «папессой», какую роль исполнял в ее свите, — скорее всего, он являлся одним из агентов секретной службы Ватикана. Но княгине показалось, что решение оставить этого «офицера в гражданском» на вилле возникло у Паскуалины буквально в последние минуты перед отъездом. И, кто знает, может, именно потому, что он и княгиня как-то сразу приглянулись друг другу.

— Будем считать, что этот парень останется на вилле в качестве моего личного представителя, — молвила «папесса», уже садясь в машину. — Амбиции его никогда не поднимутся выше роли охранника и твоего личного телохранителя. — Слово «телохранителя» она всегда произносила раздельно: «тело хранителя», придавая слову некий пикантный подтекст. — Если же захочешь приблизить его, знай, что из всех способов любви больше всего ему удается «французский».