Шамиль Ракипов - О чём грустят кипарисы
Я размечталась и не заметила, как Ася очутилась за моей спиной.
— Прихватила кое-какие инструменты, — сказала она. — Дорога дальняя, возможны приключения. Как думаешь, погода не испортится?
— Она уже попортилась! — рассмеялась я.
Дул порывистый ветер, высота облачности метров пятьсот, видимость плохая. Но по данным нашей воздушной разведки над целью небо чистое. Отбомбимся, выполним задание, это главное. Только бы не подвёл мотор, в отличие от моего штурмана он ветеран, которому давно пора на заслуженный отдых.
В голосе Аси я уловила тревогу.
— Опасаешься, не найдём аэродром?
— Где-нибудь сядем.
Подошла наша очередь, и мы взлетели. Мотор работает мягко, ровно, но на душе неспокойно. Летим под кромкой, время от времени пробиваем облака. Неуютное, плакучее небо. Ася крутит головой — она у неё, как у всех штурманов, поворачивается на 360 градусов — следит за воздухом, отмечает ориентиры.
— Линия фронта. До цели пять минут…
Впереди возникает частокол из мёртвенно-белых лучей — не меньше двадцати вражеских прожекторов.
— Над нами тяжёлые бомбардировщики, «Петляковы», — сообщила Ася.
Я посмотрела вверх: два самолёта схвачены прожекторами. Наш «По-2» немцы пока не видят.
В порту и в бухте полыхают пожары, полосы чёрного дыма упираются в горизонт, видимо, днём здесь поработали наши штурмовики. Вижу корабли, транспорты, баржи. Ложусь на боевой курс. Прожекторный луч ошпарил нас нестерпимо ярким светом, повёл, но обстрела почему-то нет. Ася прильнула к прицелу, в левой ладошке сжимает шарики бомбосбрасывателей… Где-то в стороне грохочут взрывы. Лёгкая жизнь кончилась — по самолёту бьют крупнокалиберные пулемёты.
— Бросила! — подаёт наконец голос Ася.
Непонятная, грубая сила швырнула самолёт в сторону, я не сразу сообразила, что это ветер.
— Вправо!
Разворачиваюсь и вижу, как в стороне, сверху вниз, проносится сноп огня.
— Сбили, гады, — глухим голосом говорит Ася.
Пылающие обломки тяжёлого бомбардировщика падают в бухту. Я с трудом выравниваю самолёт, шквальный ветер бросает в лицо колючие снежинки, нет ни земли, ни горизонта, летим в кромешной тьме.
— Светопреставление, — замечает Ася. — Как сердце чуяло. Старайся выдерживать курс девяносто градусов.
Веду самолёт прямо на восток, но ветер часто меняет направление, нас сносит неизвестно куда. Попали в сгущение снега. Мне даже показалось: самолёт повис в воздухе и начал вращаться вокруг оси… Наваждение. Почти час мы летели вслепую. Горючее на исходе.
— Где мы, штурман? — задаю я обычный вопрос, допуская, что в ответ услышу: «Не имею представления».
— Восточнее Вислы, над нашей территорией, точнее сказать не могу. — Ася помолчала: — Предполагаю, что нас тащит на юго-восток.
— Будем садиться, — сказала я. — Приготовь ракеты для подсветки.
— Готова, — с обидой в голосе доложила Ася, сама, мол, знаю, напоминать не обязательно.
С малой высоты удаётся различить тёмные пятна — это деревья. Лес! Я выбрала подходящую ложбинку и пошла на посадку. В свете ракеты — прямо по курсу дерево. Ручку на себя — ветки хлестнули по фюзеляжу.
Впереди, вроде, ровное поле, но вторая попытка приземлиться тоже оказалась неудачной — едва не налетели на кирпичную стену.
— Товарищ командир, по-моему, озеро. Возьми вправо. Видишь?..
Сели благополучно. Ася весело воскликнула:
— Ай-люли!
Переход от высочайшего напряжения к покою был слишком резким. Бегун на финише не может — сразу остановиться, замереть, ему просто необходимо двигаться. И мы, как угорелые, выскочили из кабин, обнялись, исполнили доисторический танец. Снова забрались в самолёт, намереваясь поспать, но мысли о судьбе других экипажей, как «мессеры», кружат в мозгу. Асе тоже не спится.
— Возможно, аэродром где-нибудь поблизости, — сказала она. — Девушки, которые вылетели раньше нас, конечно, дотянули. Кто-то на запасном, остальные, как мы…
«Успокаивает себя и меня, — подумала я, закрывая глаза. — В этих местах на каждом шагу — траншеи, противотанковые рвы, разбитые доты, и блиндажи, орудия, танки. И всё покрыто снегом. Выбрать подходящую площадку даже днём непросто. Нам повезло с озером».
— Магуба-джан, ты спишь?
— Нет.
— Шоколаду хочешь?
— Хочу, но нет сил пошевелиться. Погрызём утром.
— Я тоже устала до смерти. Тебе раньше приходилось попадать в такую круговерть, как сегодня?
— Пожалуй, нет. Что-то похожее было, когда летали над Керченским проливом.
— Я почему спросила — ты так лихо управляла самолётом, так уверенно маневрировала…
Ох, эти юные штурманы! Знала бы она — это ветер лихо управлял самолётом, а не я.
Через полчаса Ася снова подала голос:
— По-моему, аэродром к западу от нас. Помнишь дым над Данцигом? Ветер дул с северо-запада. Оттуда и ураган налетел. Значит, мы почти дома. Тут кругом озёра, я местность помню. Линейный ориентир — шоссейная дорога, прямая, как стрела. Взлетим, увидим.
На рассвете мы вылезли из кабин. Снегопад прекратился, ветер утих, но в небе никакого просвета, низкая облачность. Озеро, приютившее нас, окружал угрюмый чёрно-белый лес, искалеченный снарядами, бомбами, гранатами — ни одного целого дерева.
Протоптав дорожку, согрелись. Потом позавтракали плиткой шоколада.
— «По-2»! Миленький! — крикнула Ася. — Слышишь?
Знакомый отрадный рокот доносился из-за леса, но вскоре пропал, самолёта мы не увидели.
— Наверно, нас ищут, — предположила я.
Когда взлетели, я сделала круг, и Ася торжествующим голосом объявила:
— До аэродрома минут пять-шесть, курс двести шестьдесят.
Её расчёты, сделанные ночью, оказались почти точными. На последних каплях бензина мы дотянули до аэродрома и узнали, что не вернулись четыре экипажа.
Доложив о выполнении задания, о своих приключениях, выпили по чашке кофе и снова залезли в кабины. Я задремала. Сквозь сон слушала доклады штурмана: вернулся экипаж… второй… третий… Все они совершали вынужденную посадку — на дороге, на озере, в поле.
Один экипаж — Клавы Серебряковой и Тоси Павловой — пропал без вести.
Проходили дни, но мы не теряли надежды. Постели девушек не складывали, к их вещам не прикасались. И письма, что поступали на их имя, клали на подушки.
Прошло две недели. Я подолгу смотрела на мандолину, висевшую над кроватью Клавы Серебряковой, и мне мерещилась тихая, печальная музыка. Кто-то из девушек тоскливым голосом запел:
Жди меня и я вернусь.Только очень жди.Жди, когда навеют грустьЖёлтые дожди…
Мне вспомнилось, как однажды в Белоруссии во время перелёта на новый аэродром самолёт Серебряковой обстреляли, и осколок снаряда повредил мандолину. Клава переживала: «Лучше бы меня ранило…»
На столике — шахматная доска с расставленными фигурами. Они тоже ждали.
Когда надежд не осталось, из штаба соседней армии пришла весть: Клава и Тося в госпитале. Полк ликовал, девушки обнимались, плакали, поздравляли друг друга. В тот же день Рая Аронова полетела навестить раненых. Вернулась на другой день, рассказала, что произошло.
Клава Серебрякова опытная лётчица, командир звена, начала воевать, как и я, на Кавказе, на её счету — 550 боевых вылетов. Над Данцигом, в тот памятный вылет, она была ранена. Когда горючего осталось в обрез, пошла на вынужденную посадку. В свете ракеты увидела ровную площадку, и… самолёт налетел на провода, которые в снежной буре не разглядеть.
Обе девушки потеряли сознание, их замело снегом. Когда Тося Павлова очнулась, было светло, рядом у разбитого самолёта копошились ребятишки. Она едва приподняла голову и тихо попросила:
— Дети, помогите.
Ребятишки перепугались, убежали. У Тоси была сломана рука. Превозмогая боль, она подползла к подруге, смахнула снег с её лица. Живая? Мёртвая?..
Дети привели взрослых, местных жителей. Кто они, немцы или поляки, Тося не разобрала. Они уложили девушек на одеяла и доставили в воинскую часть. Подруги пролежали без сознания под снегом двенадцать часов.
— Тосю Павлову скоро выпишут, — сообщила Рая Аронова, — а Серебрякова в очень тяжёлом состоянии.
Позднее Клаву навещали другие девушки, в том числе Хиваз Доспанова.
— Хирурги удивляются, — рассказала она. — Ни одного стона не слышали, только пот выступает на лбу. Приводят раненых, чтобы поглядели на неё. Ставят в пример. Тело неподвижное, в гипсе с головы до ног, а лице весёлое, глаза так и сияют. Я ей говорю: привезла тебе яблоки, ешь, в них много железа, кости будут крепкими, по себе знаю…
Что правда, то правда: Доспанова у нас лучший специалист по переломам.
Я тоже навестила Клаву однажды. Она была в подвешенном состоянии, встретила меня ослепительной улыбкой и в ответ на моё приветствие радостно объявила:
