Аркадий Бабченко - Война
Игорь присел рядышком на корточки, закурил. Некоторое время он молча смотрел на Артема, а потом толкнул его в плечо:
— Слышь, земеля… Ты чего? — В его голосе слышались усталость, непрокашлянная сухая хрипотца. Тоже испугался. Страх опустошает, вытягивает силы. Даже говорить становится тяжело.
Артем не ответил. Смех рвался сквозь него постоянным потоком, и он не мог остановиться.
Потом, немного отдышавшись, он заговорил с трудом, прерывая слова хохотом:
— День рождения! Точно! Не бойся, земеля, я в порядке, башня на месте. Знаешь что. — Артем, похохатывая, вытер лицо ладонью, размазывая по щекам коровье дерьмо вперемешку со слезами. — Я вспомнил. Сегодня пятое января. Пятое. января. — он снова сломался смехом, захлебнулся.
— Ну и что?
— Да понимаешь, у моей Ольги сегодня день рождения. — Артем вроде отхохотался. — Понимаешь, сегодня пятое января, они там только что отпраздновали Новый год — Новый год, кстати, был, с прошедшим тебя, — а сейчас сидят за праздничным столом все такие красивые, нарядные, пьют вино и закусывают вкусной едой, галантные такие, и у них там сплошные праздники, и что такое обстрел, они не знают, и дарят девушкам цветы. У них там цветы! Понимаешь, цветы! А у меня тут. морда в говне. Ой, мама, не могу. и еще, знаешь. вша по мудям ползет. — И он опять заржал, отвалившись на спину и покачиваясь с боку на бок.
Мысль о цветах поразила Артема. Ему отчетливо представилось, как его Ольга в этот момент, именно сейчас вот, в эти вечерние секунды, сидит за накрытым белой скатертью столом с бокалом хорошего сухого вина — она любит сухое и не пьет дешевое — в окружении огромных красивых букетов и, улыбаясь, принимает поздравления. Комната залита ярким светом, гости при галстуках, радуются и танцуют. И рабочий день у них закончился, и они свободны от проблем и могут позволить себе не думать о поисках еды и тепла, а заняться выбором цветов для девушки — в том мире есть время для работы и время для веселья. А еда и тепло прилагаются к человеку в роддоме вместе со свидетельством о рождении.
Это лишь здесь убивают независимо от времени суток.
Когда сидишь в окопе, кажется, что воюет вся земля, что везде все убивают всех, и горе людское заползло в каждый уголок мира, докатившись и до его дома. Иначе и быть не может.
А оказывается, еще есть места, где дарят цветы.
И это так странно. И так глупо. И так смешно.
Ольга, Ольга! Что случилось в жизни, что произошло с этим миром, почему он, Артем, должен быть сейчас здесь? Почему вместо тебя он должен целовать автомат, а вместо твоих волос зарываться лицом в дерьмо? Почему?
Ведь, наверное, они, вечно пьяные немытые «контрачи», измазанные в коровьем дерьме, — не самые худшие люди на этом свете.
На сто лет вперед им прощены грехи за это болото.
Так почему же взамен они только это болото и получили?
Как–то все это странно.
Любимая, пускай у тебя все будет хорошо. Пускай в твоей жизни никогда не будет того, что есть у меня. Пускай у тебя всегда будет праздник, и море цветов, и вино, и смех. Хотя, я знаю, сейчас ты думаешь обо мне. И у тебя грустное лицо. Прости меня за это. Ты, самая светлая, достойна лучшего.
А умирать на этом болоте предоставь мне.
Господи, какие же мы разные! Нам всего лишь два часа лету друг до друга, а такие разные жизни у нас с тобой, двух таких одинаковых половинок! И как тяжело нам будет соединять наши жизни вновь…
Игорь досмолил свой бычок, воткнул его в землю. Его лицо стало задумчивым, он представил нарядные платья, духи, вино, танцы. Потом глянул на Артема, на его драный бушлат и грязную морду, и тоже усмехнулся:
— Да, бля. Поздравляю.
Поесть в этот день так и не удалось. Как только они вернулись в батальон и Артем, спрыгнув с брони, направился к своей палатке, он нос к носу столкнулся с вынырнувшим навстречу взводным. Быстро поздоровавшись и спросив про бой, тот озадачил его по новой — ехать связистом с толстым лейтенантом–психологом.
Психолог этот раньше служил вроде как в ремроте командиром взвода. А может, и в обозе штаны просиживал, в общем, толку от него не было никакого, так — не пришей кобыле хвост. Но потом, когда полк отправляли в Чечню, выяснилось, что в каждом батальоне по штату должен быть свой психолог, чтобы любой солдат, у которого от убийств башня клина схватит, мог прийти и пожаловаться ему на свою психологическую несовместимость с войной в частности и с армией в целом. И добрый психолог, по задумке, должен был обнять усталого воина, поплакать с ним на своей жилетке, успокоить димедролом и отправить в крымский санаторий проходить реабилитацию. На деле же, чтобы лечить солдат от депрессии, насобирали по батальонным закоулкам всякую болтающуюся без дела шелупонь вроде толстого лейтенанта, не пригодную ни на что другое. Впрочем, за помощью к психологу так ни разу никто и не обратился. Потому что единственным способом, которым он мог поставить заклинившую башню на место, был мощный удар в челюсть. А кулаки у него — будь здоров.
Но человек он был энергичный, сидеть без дела ему было скучно, и лейтенант брался за все подряд, неформально исполняя обязанности на должности «принеси–подай, иди на хрен, не мешай».
На этот раз задачу психологу нарезали следующую: добраться до Алхан — Юрта, разыскать там батальонную водовозку — АРС[36], попавшую в засаду и сожженную «чехами», и оттащить ее в ремроту. А также узнать, что стало с водителем и сопровождавшим его солдатом, живы ли они, и если нет, то разыскать и привезти тела.
Поехали втроем — психолог, Артем и Серега–мотолыжник, водитель этой жестянки МТ- ЛБ.
Ехать на мотолыге было не так удобно, как на бэтээре. Хотя она намного шире и совсем плоская, но на поворотах ее, гусеничную, резко дергало, и Артем, пытаясь зацепиться за рассыпанные по броне бляшки–заклепки, все время чувствовал себя жирным блином на скользкой сковороде.
Опять это унылое слякотное поле, опять колея, чавканье гусениц по жиже, опять дождь. Брызги грязи снова летят в лицо, шлепаются на броню. А бушлат так и не просушен, уже который месяц. И сапоги сырые совсем. И уже который месяц грязное все. И опять холод. Этот вечный холод, как он достал, сука, хоть денечек бы пожить в тепле, прогреть кости. И есть охота.
Они жмутся друг к другу, закуривая, и кутаются в воротники. Опять поворот, федеральная трасса, «Рузкие — свиньи»… Как же задолбало–то все, как домой охота!
На этот раз они повернули не к элеватору, а в противоположную сторону, налево, к центру. По трассе доехали до поворота на Алхан — Юрт, свернули, прижались к домам и на тихом ходу проползли еще метров пятьсот, до свежей, отстроенной, видимо, совсем недавно, но уже напрочь разбитой мечети. Здесь начиналась зона разрушений. Целых домов не было ни одного, две–три стены и посередине — куча мусора либо просто одна стена, как человек, вывернутая взрывом наизнанку, трепещущая на ветру голыми обоями и выставляющая напоказ то, что должно быть внутри.
Около мечети их остановили вэвэшники. Они кучковались в пустой коробке складского двора, прижавшись с внутренней стороны к стенам забора. Дальше дороги не было — остальную часть села, за поворотом, занимали «чехи».
Засели они там плотно. Весь день напролет в селе кипел обстрел. Разрывы сменяли друг друга один за другим, снаряды падали так же беспрерывно, как и в тот непрекраща- ющийся холодный зимний дождь, который Артем недавно пережил. Где–то чуть дальше, ближе к реке, шла постоянная стрельба, автоматная трескотня выделялась из общей канонады.
Жизни в селе нет. Улицы пустынны, местных не видно. Дома стоят мертвые. Только вэвэшники жмутся вдоль заборов, ползают по канавам. Изредка, выглянув предварительно из–за угла, бегом пересекают открытое пространство.
Артем с психологом сразу приняли правила игры. Перевернулись на животы и распластались по броне, вжались в нее. Психолог, наполовину свесившись, заорал вэвэшникам:
— Эй, мужики! Тут где–то наш АРС сожгли! Не видели?
— Видели! — Один из солдат, по самые пятки утонувший в большом бронике, указал вдоль улицы. — Вон он стоит! Мы его вытащили.
Артем глянул туда, куда показывал вэвэшник. За поворотом, где начиналась нейтральная зона, на обочине дороги громоздилась груда ржавого горелого железа.
Психолог тоже глянул в ту сторону, потом недоуменно повернулся к солдату:
— Не, ты чего, это не наш. Наш новый был.
Солдат посмотрел на него как на идиота. Психолог сконфузился — тоже понял, что ляпнул глупость. Был новый АРС, стал старый. На войне это быстро делается, в два счета. Такой переход только в мозгах долго укладывается. Так же, как человек: был живой, стал мертвый.
— Слушай, а его на сцепке тащить можно, как считаешь?
— Можно. Я ж говорю, мы его тащили. Только бросили. На хрена он вам? Все равно не восстановите.
