Джурица Лабович - Грозные годы
Когда у него отобрали оружие, Йоя сначала растерялся.
— Меня — арестовывать?! — пораженно спросил он у партизан, которые должны были отвести его под конвоем в штаб.
Партизаны молчали, и это молчание было яснее всяких слов. Йоя вспыхнул. Он понял, что на прежнее уважение товарищей может не рассчитывать. А все из-за пестрого и крикливого петуха, взятого без спроса у вдовы Елены из деревни Криваи.
В одном из классов сельской школы на длинной скамье расположились судьи. Лица были хмурые, неприветливые. Лишь глаза одного человека смотрели грустно, без недоброжелательства. Это был связной Малиша, самый молодой партизан в батальоне. Он не очень-то хорошо чувствовал себя в непривычной роли судьи. К тому же он никак не мог понять, почему это Йою, одного из самых храбрых партизан, каких он знал, подвергли такому унижению, почему товарищи смотрят на него с презрением.
«Неужели все это из-за какого-то паршивого горластого петуха? — думал Малиша огорченно. — А скольким петухам я сам свернул головы в своей жизни? Перелетят, бывало, через забор в наш огород и начинают семена из грядок выклевывать. Я бегу их разгонять. Тех, которые побольше да понахальнее, иногда и палкой огрею, а если поймаю, то и голову сверну. Мать меня за это сколько раз за уши таскала, потому я таким лопоухим и стал. Не очень-то красиво, но кто будет смотреть на уши на войне? А Йоя всего одного петушка стащил — и вот, пожалуйста. Чего только этим взрослым не взбредет в голову! Решили человека погубить. А из-за чего? В конце концов за этого куренка и заплатить можно. И все бы решилось само собой без шуму и сраму».
Малиша мучился в томительном ожидании. Пытаясь успокоиться, он крепко сжал колени и положил на них руки, чтобы удержать дрожь. Украдкой огляделся, не заметили ли товарищи его слабость. Однако все сидели с равнодушными, как ему показалось, лицами, у многих на коленях лежали планшетки и блокноты. «Чтобы записывать грехи Йои», — подумал Малиша.
Йоя, сгорбившись и горестно опустив голову, сидел на стуле перед судьями. Порой казалось, что он внимательно рассматривал рваные носки своих опанков, из которых выглядывали грязные пальцы. Потом он тяжело вздохнул и поднял голову: его тусклый, ничего не выражающий взгляд устремился прямо на Малишу. Тот весь сжался — ему почудился в этом взгляде горький упрек. А судьи неторопливо листали какие-то бумаги, обстоятельно готовясь к такому серьезному делу... Малиша смотрел на лицо Йои, и ему казалось, что губы Йои шевелятся и он слышит слова: «Неужели и ты против меня? Ты ведь знаешь, у меня трое детей, Как же им жить с таким позором? Малиша, Малиша, я помог тебе стать настоящим партизаном и никогда не думал, что ты мне за это так отплатишь...»
Паренек заерзал на своем месте, отвернулся к окну, за которым на холме виднелись крестьянские дома. Скользнув взглядом по почерневшим крышам с закопченными трубами, он снова повернулся к Йое. Их взгляды встретились, но оба сразу же опустили глаза.
«Я не один здесь судья. Что я могу сделать? Меня включили в состав суда, потому что больше некого было», — рассердился Малиша.
Он снова посмотрел Йое прямо в глаза. Казалось, только они одни и жили на известково-бледном, обросшем густой бородой лице партизана. Малише вдруг пришла в голову страшная мысль, что эти глаза, возможно, скоро навсегда закроются. Когда партизанский суд, который не прощает ничего ворам и мародерам, вынесет свое решение, раздастся выстрел, другой — и все... Это произойдет у подножия горы, в лесу, который всегда приглушает любые звуки. Где-нибудь на поляне вырастет небольшой холмик, и не будет над ним никакой надписи. Малиша вспомнил слова командира батальона, сказанные им на крестьянской сходке в деревне Криваи:
— Революция, если необходимо, может покарать и тех, кто за нее стоит. Знайте: если кто провинится перед народом, пусть пощады не ждет.
Трудно сказать, о чем бы еще успел подумать Малиша, если бы председатель суда Обрад не встал. Одернув гимнастерку, он откашлялся и, заглянув зачем-то в свои бумаги, начал:
— Мы должны разобраться в нехорошем деле, товарищи! Надо быть объективными. Йоя запятнал имя бойца народной армии. Вы все знаете, по деревне говорят — партизан украл петуха! Может ли вор быть партизаном?
— Не может! — гневно закричал партизан, сидящий слева от Малиши.
— Но я же не украл! — воскликнул Йоя, с мольбой протянув к судьям свои большие руки.
— Сиди и молчи, тебе еще дадут возможность сказать! — оборвал его председатель.
— Да чего уж там говорить, и так все ясно! — обреченно пробормотал Йоя, в отчаянии закрывая лицо ладонями...
Обрад приказал конвойному вывести Йою, попросил зрителей выйти. Суд должен был вынести приговор без посторонних. Люди вышли на улицу и столпились у школьного крыльца.
Обрад снова прокашлялся и глухо произнес:
— Помните, товарищи, как мы наказывали за подобное других?
Он сделал паузу, а потом договорил, что, по его мнению, Йою надо расстрелять.
Малиша вздрогнул всем телом, услышав это, хотя с самого начала ждал именно такого исхода.
Председатель обвел всех взглядом и спросил:
— Ваше мнение, товарищи?
Все хмуро уставились в пол. Скрипнул под кем-то стул, кто-то прошуршал листком блокнота. Тягостное молчание нарушил не очень уверенный голос Перы, немолодого уже партизана, сидевшего по левую руку от Обрада.
— Я думаю... Да что тут думать?.. Голосую за смертную казнь. Обстоятельства такие, что иначе нельзя.
Малиша не мог больше молчать. Он встал, и ему показалось, что пол уходит у него из-под ног. Он глубоко вздохнул, собираясь с духом, и сказал:
— Мне кажется, не стоит наказывать так сурово... Товарищ Йоя — самый бесстрашный боец в роте. И пережить ему столько пришлось, двое детей у него остались на занятой немцами территории. Неужели он погибнет от нашей руки? Нет, за это я не могу голосовать...
У Обрада зло сузились глаза. Малиша заметил это, но не смутился и продолжал:
— По-моему, наказание должно быть иным — Йою надо перевести в другую роту и пусть в бою смоет свой позор.
— Да, но потерпевшая жалуется. Справедливость должна быть удовлетворена! — хмуро бросил Обрад.
— Мы возместим ей убыток, купим другого петуха. Вот деньги, я сам куплю! — Он сунул руку в карман. — Я знаю, у кого можно купить отличного петуха. У Перы Поповича полон двор птицы. Можем выбрать. И потерпевшая будет довольна. А Пера петушка продаст. Или даже даром отдаст, когда узнает, что речь идет о жизни нашего товарища. — Раскрасневшийся Малиша сел на свое место.
Партизаны стали негромко переговариваться.
Поднялся четвертый член суда — молодой партизан с круглым румяным лицом.
— Товарищ Йоя, конечно, виноват, но я против того, чтобы его наказывать так строго. Малиша правильно говорил, и я согласен с его предложением...
Пятым выступил ездовой Решид. Видно, что он не очень-то привык произносить речи, но заговорил горячо:
— Не надо его расстреливать! Йоя — хороший боец, ничего не испугается! Петуха за петуха — это правильно!..
Обрад сердито нахмурился, видя, что товарищи не поддерживают его. Стараясь говорить спокойно, он произнес:
— Жаль, что у нас нет согласия... Я остаюсь при своем... Вора надо наказать, чтобы другим неповадно было...
— Ты в меньшинстве, Обрад, — сказал Пера. — Я было согласился с тобой, не подумав, но теперь, выслушав остальных, считаю, что нельзя из-за ерунды человека жизни лишать. Давайте голосовать.
Поднялись руки. Все проголосовали за предложение Малиши. Только Обрад воздержался.
Приказали ввести Йою. Ему не предложили сесть, и было видно, что колени партизана заметно дрожат. Лица судей были серьезными и суровыми. Обрад негромко прочитал решение суда:
— «...Пулеметчика Йою наказать, переведя его в соседний батальон. Оружие будет ему возвращено. Вдове Елене Лазич возместить убыток, купив хорошего петуха. Названную птицу купит и передаст вдове связной Малиша. Решение принято большинством в четыре голоса, один воздержался».
Йоя быстро зашагал туда, где размещался второй батальон. Партизаны с нескрываемой радостью смотрели ему вслед. Он шел не оборачиваясь, стыдясь взглядов своих товарищей. Никогда ему не забыть того, что произошло сегодня.
Классный журнал
Только в полдень учительница Юла пришла в себя. Она тихо коснулась руки Мары, школьной нянечки, сидящей у ее постели. На полу виднелся солнечный лучик, отражаясь от зеркала, висевшего над кроватью. Черный кот, удобно устроившийся в ногах учительницы, потянулся, взглянул на Юлу, умыл лапкой морду и снова свернулся в клубок.
— Учительница моя дорогая, как же они тебя измордовали, изуверы! Чтоб у них руки-ноги поотсыхали! На тебя, бедную, набросились! Паразиты окаянные! Я вот все себя спрашиваю, какая женщина могла родить таких? — причитала старая Мара, осторожно, чтобы не причинить боль, дотрагиваясь до синяков, которыми было покрыто все лицо учительницы.
