Юрий Колесников - Особое задание
Как-то его батальон дрался за овладение переправой. У подножья моста в бетонном укрытии засели фашисты. Никитин приказал подкатить пушку. Пушка била по укрытию, но все снаряды пролетали мимо. Нависла угроза провала всей операции. Вот тогда-то к Никитину подскакал на коне командир дивизии, вырвал из рук Никитина плетку и хлестнул ею комбата… Буквально следующий же снаряд снес часть вражеского укрепления. Потом еще и еще, один за другим следовали прямые попадания. Вскоре началась и переправа…
Вспомнив об этом, бывший комбат инстинктивно взглянул на своего бронебойщика: на лбу под волосами у него виднелся шрам… Никитин почувствовал, как учащенно забилось сердце, к лицу прихлынула кровь. Он встал.
— На-ка, Иван Иванович, пиши ты, — решительно произнес Никитин и протянул самописку Родину. — У меня что-то не получается. Собственно, тебе как начальнику штаба сам бог велел писать характеристики…
Все рассмеялись, а Родин стал упорно отнекиваться: и почерк у него некрасивый, и пишет нескладно, наконец, виновато признался:
— Нет, братцы, не получится у меня дельной характеристики… Сами видели, я тут хватанул больше всех… Ну что это за документ будет? Курам на смех!.. Не-е!.. — и, потянув Никитина за локоть, силой усадил его за стол: — Знаешь, Владимир Савельевич, ты начал писать, ты и дописывай… Голова у тебя ясная. Я знаю. Не крути нам шарики… В конце концов, батальоном командовал ты… Вот и пиши. Юрка — парень что надо! Воевал, дай бог каждому! Пиши, пиши…
Никитину стало неловко. После минутного замешательства он сказал:
— А знаете что, товарищи, отложим-ка это дело на завтра…
Все насторожились.
— Что-то не пишется, серьезно… — продолжал Никитин. — Как-никак, а выпили мы основательно! По-моему, на свежую голову лучше пойдет…
Братья Орловы промолчали, но по их лицам пробежала тень сомнения. Никитин заметил это и добавил:
— К тому же, товарищи, надо заверить наши подписи!
— Вообще-то желательно… — произнес моряк не совсем твердо. — Но как, в таком случае, быть с подписью Ивана Ивановича? Он завтра, кажется, отбывает?
— Да, да, Владимир Савельевич, завтра в 10 часов 40 минут отчаливаю!
— А мы, Ваня, утром напишем характеристику, ты ее подпишешь, я заверю твою подпись и заодно тоже подпишу. А днем на службе заверят мою подпись, пришлепнут гербовую печать… Вот это будет настоящий документ!
— Порядок! — воскликнул Родин. — Это будет документ по всем правилам, а не филькина грамота!..
На том и порешили. Было далеко за полночь, когда братья Орловы покинули гостеприимного хозяина, а на следующий день вечером, как и уговорились накануне, снова зашли к нему.
— Ну, как, не опоздал Иван Иванович на поезд? — спросил моряк.
— Нет, что вы! Человек он пунктуальный, — ответил Никитин, приглашая их сесть. — И характеристику подписать успел, и на поезд успел.
При этих словах братья обменялись быстрым взглядом, а лицо Юры покрылось румянцем.
Никитин достал из кармана пиджака аккуратно сложенный листок бумаги, развернул его и, не решаясь начать неприятный разговор, стал перечитывать характеристику. Наконец он переборол себя, взглянул прямо в глаза обоим братьям и тихо сказал;
— Характеристику Юре мы написали. Оба подписали ее. Но поймите, товарищи… — Никитин замялся, в горле словно застрял ком. Он глубоко вздохнул и наконец договорил —… дать эту характеристику вам я не могу. Это было бы лжесвидетельство.
Юра побледнел, опустил глаза. Его брат нахмурился, покраснел, хотел что-то сказать, но не успел.
— Не могу! — продолжал Никитин. — Вы знаете, при каких обстоятельствах Юра попал к нам. Еще вчера, честно говоря, я не мог из-за этого писать, но не хотел говорить об этом при Иване Ивановиче. Ведь его в батальоне еще не было, когда у нас появился Юра. Родин не знает, как Юра стал партизаном, и подписал характеристику не кривя душой. Я ему ничего не рассказал: не знает он этих подробностей и пусть не знает, но подвести его я не могу… Тем более не могу скрывать. Написать же в характеристике, как было в действительности, сами понимаете, в таком виде она вам не понадобится… Скорее повредит, чем поможет…
Сказать все это стоило Никитину немалых усилий. В душе он сочувствовал Орловым, но скрыть позорное прошлое Юрия означало бы простить предателей, от руки которых погибли многие его товарищи. Немало сел и деревень было сожжено этими изменниками; немало детей осиротело… Конечно, к Орлову Никитин теперь относился иначе, чем вначале. Он свою вину перед Родиной искупил в жестоких боях с врагом. Никитин уважал и даже любил своего бывшего бронебойщика, но в официальном документе скрыть то, что он знает, было бы нечестно. Собственно, так поступил бы и Иван Иванович, если бы знал об этой печальной странице в жизни Юрия. Так должен был бы поступить и родной брат Юрия, если бы оказался на месте бывшего комбата. Попросив товарищей дать характеристику брату, он, как и Никитин, сначала не учел затруднительности положения. Ведь накануне вечером и Никитин принялся писать характеристику, не испытывая никаких колебаний и сомнений, хотя и знал, при каких обстоятельствах в его батальоне появился Юрий Орлов…
Теперь братья молчали. Они понимали, что официальная амнистия еще не все…
— Вы, товарищи, поймите меня и не обижайтесь, — продолжал Никитин, — характеристику эту я могу дать Юре, но дописав в ней, что он около года служил во власовской армии, был взят партизанами в плен, а впоследствии амнистирован. Относительно боевых качеств, как видите, в характеристике говорится весьма ярко…
Орловы отказались и вскоре ушли. Было ясно, что они надеялись получить не такую характеристику…
Никитин долго не мог забыть этого разговора. Порою он терзался мыслью, что напрасно не предал забвению совершенный Юрием ложный шаг, а порою, наоборот, оправдывал себя. Так или иначе, но долгое время ему было не по себе. Однако повседневные заботы постепенно захлестнули Никитина, он все реже стал вспоминать об этом случае и, наконец, вовсе забыл о нем.
Неудержимой чередой текли годы, принося и хорошее и плохое. Более десяти лет прошло с тех пор, как в войне с Японией смертью храбрых погиб Иван Иванович Родин. Шесть лет прошло, как Никитин распростился с холостяцкой жизнью, у него уже подрастал сынишка, который доставлял родителям, как и все дети, много радостей и немало тревог и печали. Бывали затруднения и неприятности на службе. Время и волнения оставляли следы на лице Владимира Савельевича Никитина: одна морщинка, другая, рядом с первым седым волосом появился второй, третий, четвертый, а предрасположение к полноте при сидячем образе жизни и завидном аппетите привели к тому, что почти ничто не напоминало о его некогда стройной фигуре.
Как-то в субботний день Владимир Савельевич решил после работы зайти в большой гастрономический магазин, который коренные москвичи по старинке иной раз называли «Елисеевским». У входа в магазин людской поток захлестнул его и потянул внутрь уже помимо его воли. Он пожалел, что забыл о сутолоке в предвыходные дни, и хотел было протиснуться в сторону, чтобы влиться в плотную струю выходящих из магазина, как вдруг впереди мелькнул чей-то очень знакомый профиль. Никитин тотчас стал пробираться сквозь плотную толпу к человеку, который показался ему знакомым. Черная голова с желтоватым пятном лысины на макушке то всплывала, то исчезала, как буй, на волнах. Никитин нетерпеливо протискивался вперед, вызывая нелестные замечания. Наконец он догнал человека, с которого не спускал глаз, и даже немного обошел его стороной, чтобы убедиться, не обознался ли. Взглянул и обрадовался: «Ну да, он самый!»
Никитин остановился, подождал, пока мужчина поравнялся с ним, взял его за локоть.
— Привет!
Человек удивленно смотрел на Никитина и молчал, видимо, ожидая, что тот вот-вот обнаружит ошибку и отойдет. Никитин, улыбаясь, спросил:
— Не узнаешь?
— Н-нет.
— Ну да!
Человек удивленно взглянул на незнакомца, пожал плечами. Никитину стало даже несколько неловко, но он все еще продолжал улыбаться.
— В партизанах был?
— Был.
— Бронебойщиком?
— Да, — едва выговорил высокий человек.
— И меня не узнаешь?
— Н-нет…
— Ну будет тебе, — несколько сконфуженно заметил Никитин.
Высокий вновь пожал плечами и, как показалось Никитину, пренебрежительно посмотрел на него: дескать, почему это вы со мной на «ты» и вообще, кто вы такой?! Это задело Никитина, и он, глядя в упор на собеседника прищуренными глазами, резко спросил:
— А комбата Никитина помнишь?
Человек широко раскрытыми глазами взглянул на Никитина, но взгляд его выражал не радость, столь естественную при встрече с боевым товарищем, а скорее растерянность и тревогу.
