Валерий Горбань - Память Крови
И если два таких следователя говорят столь серьезные вещи, то проблемой надо заниматься вплотную.
Не откладывая дела в долгий ящик, Коваль вместе с Ренатом отправились к начальнику следственного отделения, а затем к заместителю начальника горотдела по линии криминальной милиции. И сразу после обеда до личного состава довели уже подписанный приказ о создании следственно-оперативной группы «для раскрытия фактов серийных угонов автотранспорта и краж личного имущества граждан». Понятно, что старшим группы назначили следователя Насретдинова, поскольку ни одно доброе дело и ни одна инициатива не должны оставаться безнаказанными. Таков суровый и непреложный закон милицейской жизни. Кстати, кроме всего прочего это означало, что Ренату будут переданы все материалы, связанные с деятельностью пока еще гипотетической преступной группы, но ни от одного из уже имеющихся дел он освобожден не будет. И, естественно, в случае нарушения их сроков или ухудшения качества расследования, ему придется отвечать «на полную катушку».
Времени для раскачки не было. Сотрудникам милиции, работающим «на земле», такое понятие вообще незнакомо. Сыщика, закончившего работу во втором часу ночи и появившегося на службе в восемь утра, обычно уже ждут новые материалы, отписанные для исполнения. В лучшем случае, один-два, порой — пять-шесть. Это может быть жалостливое заявление о краже почти новых трусов с бельевой веревки или трагическая повесть об открученном у старенького «Москвича» подфарнике. Тогда, чертыхаясь, опер наскоро опросит всех участников этих чрезвычайных происшествий и постарается побыстрей, на живую нитку (лишь бы подписал начальник и не отменил прокурор) слепить отказной. Но практически ежедневно появляются и другие заявления, за которыми стоят боль и настоящие трагедии обворованных, нагло ограбленных, искалеченных или лишившихся близких людей. И тогда машина розыска закручивается по-настоящему. Сыщик пашет сутками. Зачастую один. И каждый день на его рабочий стол ложатся новые заявления…
Если бы не этот постоянно нарастающий вал, то любой оперативник с удовольствием вошел бы в группу, работающую по серийным преступлениям. Потому что работать по серии гораздо интересней, особенно если это не убийства и насилия, обжигающие душу и вселяющие страх перед ошибкой, цена которой — чья-то жизнь.
Преступник не тень бесплотная. И сколько бы он детективов не перечитал, какое бы уголовно-тюремное образование не получил, а все равно — там оступился, там не додумал, там следок, там словцо. И складывается потихоньку мозаика. У плохого опера медленно. У хорошего — пошустрей. А когда работает группа! Когда следователь и сыщики друг друга азартом подстегивают, без всяких модемов мегабайтами информации перебрасываются да задачки с сотней неизвестных мозговыми штурмами, как наркомана на допросе, разваливают…
И наступает момент — поддается глухая стена незнания. Пробивается в ней брешь за брешью, и рушится она, погребая под собой того, кто так старательно ее выстраивал людям на несчастье, себе на погибель.
По-разному, конечно, это происходит. Кто-то стенку эту по-бараньему лбом бодает, пока либо не пробьет-таки, либо лоб не расшибет. А кто-то, с настойчивостью маньяка и тщательностью профессионала, каждый камешек перещупает, каждый шовчик на прочность попробует, каждого прохожего рентгеном-интуицией просветит. И найдет, в конце концов, кирпичик заветный, гнилой, толкнет его грамотно, а там — посыпалось — поехало!
Через восемь дней, прочесав весь город, переговорив с десятками людей, подняв на ноги всю свою агентуру, выпотрошив десятки комиссионок, ларьков, рыночных рядов и блатхат, нашли и Саня с Витькой свой кирпичик.
Было кирпичику лет сорок-пятьдесят. Сидел он на грязной кровати в своей загаженной квартире. И был он с тяжкого похмелья. А потому ни возраст его точно не определялся, ни дикция особой ясностью не отличалась:
— Да молодой какой-то. Каждый раз говорил: «Мне быстро бабки надо, я торговаться с тобой не буду, но бабки сразу давай!».
— Ты знаешь, что барахло ворованное?
— Ну ты спросил! Может, мне и явку сразу писать?
— Надо будет, напишешь! — не выдержал Витька.
— Ладно, не кипишись, — Петров примирительно похлопал приятеля по спине. А когда их собеседник, изображая обиду, отвернулся, Саня, укоризненно покачав головой, согнутым пальцем постучал Витьке по голове. Получилось так громко, что хозяин квартиры удивленно развернулся обратно к операм. Но увидел лишь две нейтрально-официально-выжидающих физиономии.
— Да я про него особо ничего и не знаю. Говорю же, молодой.
— Когда он в первый раз появился?
— А где-то в декабре, в начале. Но у него уже задел был.
— Какой задел?
— Ну, это… с разных мест барахло было. Не за один раз взятое.
— А ты откуда знаешь?
— Ну, ты свое дело знаешь, а я — свое. Я вижу, что не с одного места, вот и все. Да там бы и дурак догадался. Шубы с запчастями кто хранит?
— Ты у него все забрал?
— Конечно, чего товар упускать.
— Ну ладно, что у тебя осталось, мы видели, а что еще было?
Пока барыга напрягал свою больную голову, мучительно вспоминая и перечисляя Сане, присевшему на стул с блокнотиком, приметы уже проданных им вещей, Витек сходил через дорогу в магазин и притащил бутылку водки.
Увидев пузырь, хозяин резко повеселел, засуетился.
— Вот это хорошо, это — по-человечьи. А то пугать! Чего меня пугать? Я к вам и так с уважением…
Вор может быть удачливым. Вор может быть умным. Вор может иметь такую квалификацию, что хоть в школу МВД направляй: будущим операм курс фомки и взломки преподавать. А только как ни крути, как ни верти, ворованное добро надо сбывать. И ежели только преступник не конченный дурак, то не пойдет он на рынок со свежекраденым видиком или с не успевшей остыть от хозяйского тепла шубкой. И по знакомству не каждому толкнешь. Взять, к примеру, Аркашу Ольского. Какой вор классный, какие кражи лепил — с инструментом, с выдумкой. Склады только трещали. И как он классно на сбыте каждый раз попадал! Сейчас на строгом режиме третий срок дотягивает. А если не самому торговать, то куда идти? Только к барыгам. Для крыс этих поганых торговля «паленым» барахлом — профессия. Они все, что надо сделают. Меха и тряпки перепорют, перешьют, машину по запчастям, по винтикам разберут, видеотехнику импортную по своим каналам перекинут — и где-нибудь в Находке или Хабаровске уйдет она уже безо всяких проблем. Конечно, заберет барыга товар в лучшем случае за полцены, а то и меньше. И будет еще при этом об опасностях своей работы рассуждать, о трудностях сбыта в жилетку плакаться, цену сбивать. Хотя каждому известно, что с нашими законами сыщику проще самому в тюрьму сесть, чем барыгу туда загнать. Мало полквартиры ворованного барахла у него изъять, надо еще доказать, что, покупая по дешевке несколько чемоданов спешно напиханных вещей, разломанные (золото — отдельно, камушки — отдельно) ювелирные изделия, сей торговец ясно осознавал, что добро это краденое. А как это «осознание» из его головы вынуть? Разве что клиент сдаст или он сам признается. Да только дураков нет. Клиент, залетев в милицейские объятия, про барыгу молчать будет: сдай эту тварь — так он на допросах все твои поставки за последние десять лет припомнит, следователю на радость. А уж сам себе барыга тем более не враг — лишнего не скажет.
А еще известно, что по продажности своей эта публика самого Иуду за пояс заткнет. Не любят их за это в блатном мире, презирают. Да только куда от них денешься.
Опера это тоже хорошо знают.
Можно, конечно, и барыгу прищучить, если очень постараться. И не обязательно ему скупку краденого доказывать. Древняя у негодяев профессия, но и сыск вечен. За тысячи лет, с первых времен библейских, арсенал у сыщиков неплохой накоплен.
Обложи торгаша, лиши возможности торговать, хлопни, якобы из-под него, пару воришек да пусти слушок, что сдает он блатных, — и настанет день, когда он без куска хлеба останется. А то и по-крупному заплатит за глупость и неумение ладить с операми. Не одному барыге обернулись проваленной головой или вспоротым животом подозрения нервной его клиентуры.
Так что, хочешь жить — умей вертеться. И услужить, как говорится, и нашим и вашим.
А тут еще и опохмелка маячит!
Через час у сыщиков имелись подробные приметы одного из тех, кто заставил их все эти дни пахать, как проклятых.
Хозяин, приняв пару соточек на старые дрожжи, вдруг проникся самой искренней любовью ко всему человечеству и особенно к столь гуманным операм.
— А знаете, что я Вам скажу?
— Ну?
— Этот парень недавно из армии дембельнулся и скоро жениться собирается.
— Откуда знаешь?
— Так я же его спросил, чего он так торопится бабки-то получить. А он говорит, мол, одеться надо, за два года вся гражданка мала стала. Да и невесте что-то надо подарить к свадьбе.
