Юрий Гончаров - У черты
Парень, назначивший встречу, скорее всего, был там, на луговине, одной из таких кочек.
Но туда лучше было не спускаться.
45
«А время вертит ленту лет…»
Весна сорок пятого года.
Не загадывать, не строить планов, расчетов на будущее, его может и не оказаться, – таких правил держались многие на войне. И были правы. Гораздо вернее и реалистичней было настраивать себя так: будет – что будет. Чему быть – того не миновать.
Так думали и Антон.
Война вступила в финальную фазу, перед войсками стояла последняя задача, ее возвещали плакаты на дорогах, по которым на запад двигались танки и пехота, листки фронтовых и армейских газет: добить фашистского зверя в его берлоге.
Дойти до конца, увидеть агонию фашистской Германии, те минуты, когда наступит расплата, – это хотел каждый участник войны. А больше всего те, кто встретил ее еще на границе, в 41-м, кто устоял в Сталинграде.
Хотел этого и Антон – и суеверно боялся об этом думать, признаваться в своих желаниях даже самому себе.
И, наверное, потому, что он прятал эти желания, эти свои мечты, не высказывая их никому, даже подавляя в себе, – они с каждым днем крепли и обретали надежду на претворение в реальность…
Никто из командования советскими армиями, штурмующими последнюю гитлеровскую цитадель Берлин, сознательно так не замышлял, это совпало, получилось само собой, но первый дальнобойный артиллерийский снаряд, разорвавшийся в центре Берлина, в квартале с правительственными учреждениями, разорвался 20 апреля – в день рождения Гитлера.
21 апреля советские солдаты уже ворвались на северную окраину фашистской столицы.
25 апреля сомкнулось кольцо наступающих с северо-запада и юго-запада двух фронтов, 1-го Белорусского и 1-го Украинского, и Берлин был полностью окружен и блокирован. Упорные, напряженные бои шли в городе днем и ночью. Берлин горел, здания его рушились одно за другим, улицы превращались в груды кирпичных обломков.
30 апреля Гитлер, понимая, что война полностью проиграна, надеяться больше не на что, помощи берлинский гарнизон ниоткуда не дождется, а ему самому грозит плен, и то, чего он больше всего боится, – железная клетка в одном из зоопарков мира рядом с клетками зубастых тигров и вонючих гиен, – и боясь, этого больше, чем смерти, после доклада ему о том, что русские находятся от его убежища совсем близко, обстреливают его канцелярию уже из винтовок, покончил самоубийством в своем подземном бункере. История, великий режиссер, превращающий подчас посягательства на великое, эпохальное, в жалкое и смешное, подмешивающий в факты самую едкую иронию, издевку, устроила так, что событие это случилось в 3 часа 30 минут дня. Именно так стояли на часах стрелки, но только ночью, когда германские войска, нарушив существовавший договор о мире и сотрудничестве, без предъявления каких-либо претензий, без официального объявления войны перешли германо-советскую границу и коварно напали на СССР.
Спустя несколько часов после смерти Гитлера, в ночь на 1 мая, над горящим, продырявленным русскими снарядами рейхстагом, в котором еще продолжался бой с его фанатичными защитниками, взвилось красное знамя.
Вечером 1 мая пал последний серьезный очаг сопротивления в Берлине – имперская канцелярия, под которой глубоко в земле, под железобетонными перекрытиями толщиною в восемь и больше метров, находился так называемый «фюрербункер» – личное убежище Гитлера. Проникшие в него бойцы и офицеры застали в подземелье невообразимый хаос, свидетельствующий о царившей здесь в последние часы панике и поспешном бегстве высших командных чинов, и резкий, все еще не выветрившийся, несмотря на мощные вентиляторы, запах горького миндаля от цианистого калия, которым отравились Гитлер и его жена Ева Браун. В течение десяти лет она находилась при нем как любовница, что Гитлер тщательно скрывал от огласки, но страстно мечтала стать женой фюрера, и Гитлер доставил ей это удовольствие: уже с ампулой яда в кармане устроил под землей, под грохот снарядов, венчание, при условии, что она разделит с ним его конец.
Утром 2 мая генерал Вейдлинг, командующий берлинским гарнизоном, обратился к продолжающим сражаться в развалинах города солдатам с призывом сложить оружие. В своем обращении он говорил, что все германские офицеры и солдаты присягали на верность фюреру, но он, глава государства и Верховный главнокомандующий, предпочел избежать расплаты за свои злодеяния и бросил страну и армию на произвол судьбы. Сохранять верность некому. Боеприпасы на исходе, кольцо окружения сжимается с каждым часом, дальнейшая борьба бессмысленна и безнадежна. Сопротивление только продлевает страдания берлинского гражданского населения, укрывшегося без воды и продовольствия в неприспособленных подвалах, под сводами метрополитена, гибнущего под обломками зданий, под разрывами русских снарядов. Каждый, кто падает в борьбе за Берлин, является напрасной жертвой. Я призываю, заявлял генерал Вейдлинг, более того – я требую немедленно прекращения борьбы!
2 мая 1945 года во второй половине дня измученные берлинские солдаты стали складывать на улицах города в кучи оружие и сдаваться в плен.
Когда утихла стрельба, перестали грохотать танки, рушиться и вздымать облака пыли стены сгоревших разбомбленных зданий – русские солдаты, воевавшие в центре Берлина, в районе громадного старинного парка Тиргартен с памятниками знаменитым государственным деятелям и полководцам, услышали трели соловьев и вспомнили, что на календарях май, а на земле – весна. Праздник пробуждения новой жизни, праздник вешней воды, первых, пока еще робких, неброских и неярких цветов, первой нежной, как шелк, травы, первых листьев на деревьях, первых всходов в полях, оставленных на родине, четвертый год ждущих рабочих рук своих хозяев…
4 мая в саду имперской канцелярии, где вся земля была по многу раз вздыблена, перепахана и разворочена взрывами, в неглубокой бомбовой воронке, всего в нескольких шагах от входа в подземный бункер фюрера, под слоем поспешно набросанной земли рядовые солдаты Чураков, Олейник и Сероух обнаружили обгорелые трупы Гитлера и Евы Браун. Вместе с ними лежал труп любимой собаки Гитлера Блонди, на которой Гитлер сначала попробовал яд, чтобы убедиться, что он действительно гарантирует мгновенную смерть…
46
Армия, в которой служил Антон, входила в 1-й Белорусский фронт под командованием маршала Жукова, и наступала на Берлин с севера. Достигнув города, горевшего от непрерывного артобстрела, бомбежек с воздуха, подразделения оказались в лабиринте незнакомых улиц, заваленных обломками зданий, перегороженных баррикадами и противотанковыми надолбами, в сплошном дыму, в котором трудно было дышать. Этот воздух Берлина, в котором было мало, а то и совсем не было воздуха, зато много удушающей гари, пепла, кирпичной, известковой пыли, слепившей глаза, набивавшейся в рот, хрустевшей на зубах, был союзником гитлеровцев в их отчаянных усилиях удержать за собой столицу рейха; его запомнили все, кому довелось в те дни сражаться в Берлине. Командиры небольших подразделений – рот, батальонов, находившиеся на передовой вместе со своими солдатами, в непосредственной от их близости, часто теряли ориентировку: полученные ими планы города не соответствовали тому, что видели они перед собой, названия улиц было не прочитать, потому что рухнули стены, на которых держались таблички с названиями, превратившись в крошево кирпичей и штукатурки. Тяжелей всех в таких условиях приходилось связистам, которые должны были обеспечивать проводную связь штабов со своими полками, батальонами, и доставщикам боеприпасов, пищи: найди-ка позиции нужной тебе части в незнакомом городе, где улицы и кварталы выглядят одинаково – просто горы обломков и щебня, где не знающие препятствий «виллисы» проезжают, и артиллеристы катят пушки напрямую по развалинам, где пыль выкрасила всех в один цвет, и если на головах нет касок, то не различишь, кто немец, кто русский, где нет четкой линии фронта, а есть множество амбразур, замаскированных пулеметных гнезд, засад, укрытый с засевшими в них шестнадцатилетними фаустпатронниками, и все это расположено самым причудливым образом, сражение идет в виде тысячи отдельных схваток – за какой-нибудь один дом, превращенный гитлеровцами в крепость, за мост через разрезающую город надвое реку Шпрее или через какой-нибудь ее канал, за сквер или скверик уже начисто лишенные деревьев и кустарников, за площадь с каким-нибудь памятником, иссеченным осколками. Боевой дух в советских частях был необычайно высок, потому что бои были в «логове фашистского зверя», и все понимали – конец близок, «еще немного, еще чуть-чуть…»
И когда по полкам, батальонам, ротам прокатилось: немцы вывешивают белые флаги, немцы сдаются, конец, все! – это было подобно тому, как если бы лопнула туго натянутая струна. Сразу спад напряжения, своею резкостью, давший понять, ощутить, каким величайшим это напряжение было – напряжение нервов, духа, всех человеческих сил.
