Петр Капица - В море погасли огни
Мы не привыкли к длительной ходьбе, быстро взмокли и выдохлись. У стадиона имени Ленина сели отдыхать. Потом, едва волоча отяжелевшие ноги, пересекли мост и, изнемогая от усталости, дотащились до Морской академии. Здесь выяснилось, что свои продовольственные аттестаты мы должны сдать в столовую Дома флота.
Аттестаты у нас приняли, но поесть не дали.
— Приходите завтра, сегодня на вас не выписали.
— Но у нас же пропадает питание за целый день.
— Нас это не касается. Надо было в Кронштадте взять сухим пайком.
Никакие уговоры не помогли. В Ленинграде на учете каждая крупинка. Здесь морское гостеприимство уже не действует. Нам только разрешили налить в кружки горячего кипятку.
В Доме флота ютились композиторы. Все они собрались в столовой у рояля и проигрывали только что сочиненную песню. Я не стал слушать, надо было устраиваться на ночлег. Куда же идти? Решил разыскать на Неве минный заградитель «Урал». На нем теперь находилось наше начальство и политотдел.
На всякий случай я подошел к телефону и позвонил домой. И мне вдруг ответила обрадованная теща.
— Приходи, покажись. У нас на кухне тепло, можешь переночевать.
— Спасибо, — поблагодарил я, — постараюсь прийти.
Это чудо, что в холодном, обледеневшем городе действует телефон.
Я захватил из Кронштадта письма политотдельцев. Первым делом нужно было отнести их на «Урал». Перейдя на другую сторону застывшей Невы по Дворцовому мосту, слева я увидел знакомые скошенные мачты «Полярной звезды». Яхта стояла вмерзшей в лед прямо перед дворцом.
Издали она казалась сказочным кораблем, построенным из хрусталя. Борта выбелило. Весь такелаж покрыло пушистым инеем. С антенны и труб свисали сосульки. На палубах — ни души. Словно все оцепенело от холода. Даже часовой у трапа, закутанный в длиннополый тулуп с поднятым заиндевевшим воротником, стоял неподвижно, точно замороженный. Но когда я подошел к нему вплотную, часовой, как бы очнувшись, козырнул, Он узнал бывшего редактора многотиражки.
— Где «Урал» стоит? — спросил я у него.
— У Летнего сада, третьим от нас, — доложи л подводник.
«Урал» прежде был обыкновенным пассажирским пароходом. Лишь во время войны его вооружили пушками и превратили в минный заградитель. Показав дежурному по кораблю удостоверение, я прошел в носовую часть, где находились каюты политотдельцев. Но там никого не застал. Все ушли ужинать в кают компанию.
«Ну и сглупил же, сдав аттестат в Доме флота! — принялся корить я себя. — Здесь бы меня обязательно покормили».
Досадуя, я прошел в каюту пропагандистов, снял шинель и взглянул в зеркало. На меня смотрел малознакомый морячок, с запавшими глазами и сильно похудевшим лицом. Чувствовалось, что он очень устал и ослаб: волосы на лбу слиплись, лицо покрывали капельки пота.
— Нда-а, братец, слабаком стал! — произнес я вслух. — Сможешь ли без ужина завтра ноги таскать?
И мне вдруг ответил голос Радуна:
— Ужин будет… устроим.
В дверях стоял ухмыляющийся бригадный комиссар.
— Почему вид такой заморенный? — спросил он. — Заболел?
— Никак нет, — ответил я. — Много пешком прошел… выдохся.
— А у нас машины не дали?
— Какое! Отказали.
— Ну, я этому новому задам. Будет знать, как игнорировать редактора, отмеченного флотской печатью.
Мне почудилась в его словах ирония. Я взглянул на бригадного комиссара, но не уловил насмешки в глазах.
Радуя провел меня в свою каюту, усадил в кресло и, позвонив на камбуз, приказал принести два ужина.
Этакого товарищеского участия и внимания я не ожидал. Что случилось с Радуном? Ведь еще недавно он был равнодушен к газете. Неохотно читал ее и подписывал. А потом поручил этим делом заниматься заместителю начальника политотдела батальонному комиссару Фоманову. Тот сразу же принялся критиковать газету и учить:
— Слишком много у вас отсебятины. Возьмем хотя бы передовку. Почему не заимствуешь из центральной печати? Я вот как делаю, когда надо политически крепкую статью написать: за основу беру передовую «Правды», кое-что из «Комсомолки» добавляю либо из «Звезды», а то из «Красного флота». И ко мне не придерешься — все политически правильно. Только надо с умом делать.
— Такую работу у нас называют плагиатом.
— Чего? Чего?.. — не понял Фоманов.
— Литературным воровством, — пояснил я. Батальонный комиссар обиделся и, побагровев, пригрозил:
— Ну, гляди! Если чего наляпаешь — пощады не будет.
А когда газету похвалили, Фоманов бурно поздравил меня и сказал:
— Мы с тобой еще не такую будем выпускать. Пусть другие у нас учатся.
Радун, конечно, понимал, что от Фоманова новшеств в газете не дождешься, поэтому за ужином оказал:
— В феврале мы докладываем на Военном Совете о ремонте кораблей. Нужно выпустить несколько специальных номеров газеты и листовок. Сделайте так, чтобы не стыдно было показать людям.
— Ясно.
— Кого-нибудь в помощь дать?
— Обойдусь. Только намекните Фоманову, чтобы он не очень мешал.
Радун усмехнулся и неодобрительно покачал головой.
— Еще какие просьбы? — спросил он.
— Хочу сегодня попасть домой.
— Идите. Жить будете здесь, на «Урале».
На этом разговор наш кончился. Захватив с собой оставшееся печенье, я сошел с корабля и поспешил на канал Грибоедова.
По пути я догнал высокого мужчину в башлыке, который брел как-то неестественно выпрямившись и откидывая голову назад. Неожиданно он покачнулся и медленно, как столб, рухнул в снег. Я попытался его поднять, но мужчина странно выгибался и падал.
— Пьяный, что ли? — пробормотал я.
— Какие теперь пьяные! — возразила женщина. — Слабыми все стали, особенно мужчины, на ногах не держатся. Давайте доведем его хоть до подъезда какого, а тут он замерзнет, — предложила она.
Против моего дома находилась больница имени Перовской, ставшая военным госпиталем. Мы с трудом провели спотыкавшегося мужчину в вестибюль и посадили на скамейку.
— Раненый? — спросила дежурная санитарка, подняв фонарик.
— Да нет, вроде бы целый, — ответила моя помощница. — На канале с товарищем моряком подобрали… боялись — замерзнет.
— Целых не берем, — твердым голосом отрезала санитарка и, перестав светить, пошла к своему столику. — Забирайте обратно.
— А нам забирать его некуда, он незнакомый, — ответила пришедшая со мной женщина и пошла к выходу.
Я тоже подумал: «Куда же девать? Пусть в вестибюле отдохнет, все же не на снегу, а в доме». И, не обращая внимания на крики санитарки, вышел.
На лестнице нашего «недоскреба» было темно. Держась одной рукой за перила, я медленно поднимался. На площадке третьего этажа мои ноги наткнулись на препятствие. Я зажег спичку и увидел лежащую навзничь с раскинутыми руками дворничиху. Глаза у нее были открыты, зубы оскалены. Она, видимо, лежала здесь с утра, так как успела окоченеть.
В мирное время, неожиданно наткнувшись в темноте на труп, я, наверное, в ужасе бы вскрикнул и принялся сзывать людей, а теперь — огляделся, спокойно перешагнул и стал подниматься выше.
В темном и длинном коридоре пятого этажа я долго шарил руками по стене, пока нащупал свою дверь. Звонок не работал. На стук откликнулась теща, но она не решалась открывать запоры, потому что не узнала моего голоса. Это проделала более храбрая, почти гвардейского роста бывшая няня. Она теперь работала дворничихой в нашем доме.
В прихожей светила крохотная лампочка — изобретение блокадников. Она не коптила, так как имела стекло, сделанное из мензурки, и мало сжигала керосина.
Теща, няня и сестра жены с ребенком ютились на кухне, где топилась плита, распространявшая тепло. Топливом служили щепки и слежавшиеся в старых сараях высушенные опилки.
На плите фырчал закипавший чайник. Я принес немного сахару и две банки витаминов «С», подаренных ханковцами. Угощать меня было нечем. Хозяйки устроили чаепитие. Витамином заправили кипяток, а сахар накололи крошечными кусочками.
Заложив за щеку осколочки сахара, я с удовольствием потягивал небольшими глотками красноватый чай из блюдечка и слушал невеселые рассказы.
Уже две недели население не получает по карточкам никаких продуктов, кроме хлеба. Но и хлеб похож на замазку, — в нем малая толика ржаной муки, а больше всяких примесей.
Все съедобное и полусъедобное пущено в пищу. Хозяйки пекут лепешки из картофельных очистков, жмыхов, костяной муки и… вымоченной горчицы. Варят казеин, сыромятные ремни, невыделанные кожи и засохшие кишки, завалявшиеся на складах. Приготовляют салаты из молодых побегов сосны, елей и листьев домашних фикусов.
Детгизовцы варят похлебку из клейстера, запасенного типографией для корешков и обложек книг.
