Борис Бурлак - Левый фланг
Лецис взял простую, школьную ручку и стал подписывать новые партбилеты, чтобы завтра же, не откладывая до тихих дней, вручить солдатам прямо на передовой. Завтра дивизия станет сильнее почти на двадцать коммунистов. Пополнение как раз кстати. Его суть не в добавке активных штыков, а в личном примере тех, кто увлекает за собой однополчан.
Утром Ян Августович поднялся с тяжелой головой, да к тому же и с тяжелым сердцем. Оно начало пошаливать все чаще, особенно в такую неустойчивую погоду, как здесь, в Венгрии. А впрочем, мадьярская туманная и слякотная зима вряд ли виновата. Когда жизнь подвигается к шестидесяти, только поспевай отсчитывать всякие там переходы количеств в старческие качества. Что и говорить, диалектика не из приятных.
Благо, в дивизии никто не знает, что у него больное сердце. На вид здоровяк здоровяком, косая сажень в плечах, и все думают, что ему износа не будет. Пусть думают. Так-то лучше… Ян Августович выругал себя, начал одеваться. Он же хотел с утра, пораньше отправиться на передовую, вручать партийные документы новичкам. Нет-нет, надо раскачаться. Нашел время болеть, когда дивизия отбивается из последних сил. Непорядок.
Хорошо, что на переднем крае сегодня тихо. Перелом, что ли, наступил наконец? Или неприятель не закончил новую перегруппировку и ждет вечера? Сколько у него еще осталось танков, сам черт не ведает. Бьем, бьем эту танковую э л и т у немцев, а они все лезут. Но скоро-скоро должны выдохнуться.
Это уже всегда так, — не ушел в полки с восходом солнца, обязательно потеряешь на командном пункте минимум полдня: то внеочередное политдонесение нужно передать в е р х у, то принять заезжего корреспондента какой-нибудь газеты, то срочно поговорить по телефону с замполитами частей. Лецис выбрался на передний край только после обеда. Затишье на участке фронта под Секешфехерваром продолжалось. Странно. Непривычно. Лецис, и не догадывался, что эта тишина была связана с той, которая уже наступила в районе озера Веленце, откуда уползали, оставляя кровавый след на утреннем снегу, недобитые «тигры» и «пантеры». Тишина немедленно передается по всему фронту, как и ружейная пальба, вдруг возникшая в одном месте.
Пользуясь передышкой, войсковые тыловики подвозили боеприпасы, где скрытно, балками, а где и в открытую, на виду у неприятеля, — он сегодня почти не обстреливал дороги. Неприятель тоже, наверное, пополняет артзапасы. Но для него так и останется до конца войны загадкой тот особый вид оружия, которым располагают русские и которого не было и не могло быть в немецкой армии. С этим оружием и шел на передовую начальник политотдела Лецис.
Он вручил партийные билеты в стрелковых полках Бондаря и Киреева, занимавших оборону локоть к локтю, поговорил накоротке с молодыми коммунистами, пожелал им боевого счастья и потом направился к артиллеристам.
Легкий истребительный дивизион располагался на танкоопасном направлении, в лощине между высотками, куда не раз уже «просачивались» отдельные машины. В сотне метров от огневых позиций батарей до сих пор стояли два подбитых танка и вокруг них валялись трупы гитлеровцев, припорошенные сухим снежком. Немцы, как ни старались, не смогли оттащить эти танки к себе в тыл: артиллеристы защищали их, как свои собственные.
— Позовете сержанта Тишина, — сказал Лецис командиру дивизиона капитану Абрамову.
— Я здесь, товарищ подполковник, — отозвался Тишин, выступая из группы батарейцев.
— Скажите на милость, не узнал, а ведь старый дружок-приятель!
Солдаты засмеялись.
— Как вытянулся, скоро меня догонит, — говорил Ян Августович, приглядываясь к сержанту. — Растут, растут люди в единоборстве с танками!
— Вчера еще одного ловко зацепил, — сказал командир дивизиона.
— Молодец!.. Так вот, товарищ Тишин, вы теперь кандидат партии, — Лецис обнял его, ощутив юную гибкость тела, — высок да тонок!
— Спасибо, товарищ подполковник, — осевшим голосом ответил Тишин, и слезы навернулись на его глазах.
Ян Августович хорошо понимал состояние парня. Люди на войне привыкают сдержанно относиться к любой славе и даже первый боевой орден не вызывает у них такого волнения, как эта тоненькая книжечка — знак непосредственной принадлежности к партии. Ему доводилось видеть слезы и на лицах прославленных героев, принимавших партийные билеты с необыкновенным душевным трепетом. Он сам будто становился моложе всякий раз — в эти минуты приобщения новых людей к ленинскому союзу единомышленников, хотя уж он-то, казалось, привычно выполнял свои обязанности начальника политотдела.
— Поздравляю, товарищ Тишин. Надеюсь, мне, старику, не придется краснеть за вас.
— Большое спасибо, спасибо вам, товарищ подполковник. Ваше доверие я оправдаю… — говорил Микола, тщательно, аккуратно вкладывая кандидатскую карточку в заранее приготовленную обложку и пряча ее в левый заветный карман гимнастерки.
Старшина Нефедов поздравил его последним, но руку пожал с чувством, — не поминай, мол, лихом своего помкомвзвода.
А Тишин забыл сейчас про все обиды. Да разве кто обижал его когда-нибудь нечаянным словом, и если что и говорил тот же старшина Нефедов, так это пустяки, обычные пересуды. В душе он стал коммунистом еще на Южном Буге, увидев на виселице свою сестру Оксану, но теперь он и по документам — полноправный коммунист. И он, Микола Тишин, будет верен партии всю жизнь, он клянется в этом здесь, перед дулами немецких пушек…
Такие слова он приготовил тоже заранее, чтобы сказать их начальнику политотдела, однако не сказал, растерялся, — тихие мужские слезы оказались посильнее торжественных, громких слов.
На обратном пути Лецис решил побывать на НП комдива, — благо, что кругом было по-прежнему тихо. Он не спеша поднимался на изрытую снарядами высотку, то и дело огибая старые воронки. Шел и думал о солдатах. Каждый из них воюет по-своему. Вот Медников воевал этак весело, что ли: всегда с шутками-прибаутками, с ядреным крестьянским словом. Умел сапер мудро относиться к смерти, и даже при встречах с ней лицом к лицу мог, наверное, улыбнуться в глаза старухе. Это не было наигранным солдатским равнодушием, нет. Он знал цену жизни и отлично понимал, что война — жестокая работа, которую не осилить без артельного азарта. И он перелопачивал на фронте землю, как у себя дома.
А вот Тишин воюет по-другому: строго, серьезно, с молчаливым ожесточением. Не только потому, что у него особый счет к немцам — за повешенную сестру. Парень чувствует себя в долгу перед людьми, которые с первого дня войны в действующей армии. Таким, как он, может, всего труднее. Но и он теперь, конечно, приободрится, душевно приосанится. Надо будет проследить за тем, чтобы парень не ходил в кандидатах дольше положенных трех месяцев.
До НП оставалось уже совсем немного, когда разом, наперебой заговорили немецкие пушки. Ян Августович спрыгнул в мелкую траншею хода сообщения и, пригибаясь, побежал наверх, к землянкам наблюдательного пункта. Однако сильный огневой налет все-таки заставил его лечь на дно траншеи. «Как там сейчас мои к р е с т н и к и?» — подумал он о людях, которым вручил сегодня партийные билеты. Он знал, что вступление в партию — нелегкий психологический барьер: жизнь начинается как бы наново, и все, что сделано до сих пор, кажется таким незначительным и малым, что человек бывает способен и на опрометчивый поступок. Да, сколько их погибло, молодых коммунистов, за эти годы… Обстрел командной высоты так же внезапно оборвался, — немцы перенесли огонь на передний край. Лецис встал, выпрямился и поглядел в сторону Секешфехервара. Там в одну минуту смешались небо и земля. Вечерний бой достигал наивысшей силы, когда вот-вот двинутся в атаку уцелевшие гитлеровские танки. «Ну, Микола, поровнее, поспокойнее веди себя в этом кромешном аду боя!» — хотел бы он сказать сейчас Тишину.
А Микола в это время думал: «Только бы товарищ подполковник успел выйти на дорогу, где его ждет, наверное, машина. Только бы не застиг его налет в чистом поле». Он все оглядывался назад, пока там бушевал огонь, не обращая ни на кого внимания, даже на помкомвзвода старшину Нефедова, который пытался перехватить Миколин тревожный взгляд. И когда в тылу стихло, Микола с облегчением, прерывисто вздохнул, повеселел, хотя наступали самые тяжкие минуты огневого поединка с танками, рев которых уже местами прорывался сквозь артиллерийский гул.
Вечерний бой. Он словно отодвинул сумерки на юго-запад, и, кажется, что день еще не кончился, что оттуда, со стороны Балатона, нет-нет да и подсветит заходящее зимнее солнце. Но это вовсе не солнце, а бело-оранжевые настильные лучи орудийных залпов. И сумерки стали не реже, а погуще, просто-напросто у тебя очень обострилось зрение, если ты сразу же увидел танк, повернувший на батарею. Хорошо бы остановить его рядом с этими двумя, что давно остыли на ветру. Однако сосед опередил. Микола даже охнул от досады, обернулся. Старшина Нефедов стоял на одном колене позади него. «И чего тебе тут нужно?» — огорчился Тишин. Помкомвзвода ободряюще кивнул на соседнее орудие. Но Тишину было не до того. Он не мог себе простить, что задержался с выстрелом всего на одну секунду, и, опять приникнув к панораме, стал искать на поле боя свой, никем еще не подбитый танк. Ах, как нужен ему сегодня этот танк, один-единственный!.. Но танков больше в секторе обстрела не появлялось. Как назло.
