Вопреки всему (сборник) - Поволяев Валерий Дмитриевич
С плоской крыши одного из приделов дома дробной строчкой ударил автомат — явно не "калашников", звук был чужой, стук советского автомата был хорошо известен Кривошееву, а тут стреляли из иностранной машинки, вполне возможно, заморской.
— Простите, — выкрикнул Кривошеев майору и метнулся вперед, к дувалу, правя немного в сторону, где впритык к ограде росло старое дерево с большим корявым дуплом. Едва он достиг дувала, как сверху, с закраины на него посыпалась твердая глиняная крошка.
Стрелок был опытным, цель выбрал точную — человека, на котором не было погон, и защитная одежда его была не военной, а "штрюцкой", говоря языком писателя Куприна, — запоздал только стрелок на несколько мгновений, нажал на спусковой крючок, когда Кривошеев уже рванулся к спасительной стенке дувала. Хорошо, что запоздал, это была наука для Кривошеева.
Из дома ударило еще три автомата, всего три, хотя после разговора с разведчиком Кривошеев считал, что должно больше. Не может быть, чтобы остальные душманы пришли в этот богатый дом с хлопушками для мух, голубыми флажками мира, которые любит распределять среди публики ООН, и пластмассовыми пугачами, столь любимыми учениками младших классов школы — первого и второго. В третьем классе эти ребята уже начинают считать себя взрослыми и играть с пластиковыми безделушками брезгуют.
Операцией руководил другой майор — поджарый, похожий на спортсмена-легкоатлета, заместитель командира полка Коськов, в бою крикливый, жесткий и, как показалось Кривошееву, людей совершенно не жалевший.
Очень скоро в ответ на стрельбу в дом всадилась пара гранат, брошенная рукастыми умельцами из-за дувала, с крыши одной из недалеких сельских кибиток прогремела пулеметная очередь — в общем, затевался настоящий бой, участвовать в котором Кривошееву ни за что не дадут, поскольку это — штука ответственная и опасная. Да еще надо уметь нажимать на спусковую собачку, чего, как считали военные, не все приезжие из Союза умеют делать.
Тем не менее Кривошеев достал из кобуры свой пистолет — новенький, пахнущий масляной смазкой "Макаров", проверил его. С пистолетом все было в порядке, восемь патронов находились в обойме, девятый, который сверх нормы, был загнан в ствол.
Без оружия в Афганистане не был никто, все прибывшие из Союза получали стволы в обязательном порядке. Пистолеты выдавались не для того, чтобы воевать, для другого — в ситуации крайней, безвыходной, не даться врагу живым, не испытать муки плена и издевательств, при рассказе о которых всякому гражданину, независимо от того, военный он или обычный штатский шпак, делалось не по себе.
В общем, "Макаровы" носили в сумках вместе с хозяйственными тряпками даже уборщицы. Правда, объяснять, что из себя представляет восьмизарядный "Макаров" и с чем его едят, им никто не объяснял, поэтому мало кто из уборщиц, бухгалтерш и кладовщиц, очутившихся в Афгане в ту суровую пору, знал, что надо с пистолетом делать. Большинство из прекрасных дам путали его с миксером, которым сбивают коктейли из винограда сорта "киш-миш", и клизмой для промывания желудка…
Очень скоро стало понятно, что сопротивляются лишь трое душманов из окружения Лысого Гуляма, а не семь и не восемь, а трое… Лишь они огрызались из автоматов.
На окраине кишлака также гремели выстрелы — десантники блокировали подопечных Лысого и теперь додавливали их, требовали "вскинуть руки в гору", но те не желали, сопротивлялись — понимали, что обязательно будет подробный разбор их биографий и за кое-какие делишки придется вчерашним дехканам ответить по всей строгости закона. А опыта по разговорной части у них не было совсем — в общем, стеснялись душки.
Но стесняться долго им не пришлось, десантники были напористы, убедительны, быстро уговорили правоверных, и те побросали свои автоматы, будто ненужные железки, хотя совсем недавно зарабатывали ими деньги, как землекопы своими широкими лопатами, только брызги пота летели во все стороны. А Кале-Гулям сдаваться не желал… В доме уже что-то дымилось, на крыше приплясывали, играя друг с другом, синеватые лоскуты огня.
Взять людей, засевших в доме, было непросто, для этого надо притащить сюда пару полевых пушек — слишком уж прочное сооружение возвели на этом куске земли кишлачные строители.
Банды Лысого Гуляма уже не существовало — спеклась компания, а сам он еще существовал, палил и палил. Плюс три автомата, бившие из прорезей-окон, тоже не прекращали стрельбы… Ни на мгновение.
Выходов было немного. Брать дом штурмом — это раз, ждать, когда у Лысого кончатся патроны, — два. Третьего не было. Коськов решил — надо еще немного подождать, потянуть время, потом при разборе операции в штабе получит меньше замечаний… Это важно. При всем том майор удивлялся — сколько времени идет стрельба, а эти три автомата не могут умолкнуть — ну никакого сдвига, ни один из стволов не споткнулся, не угас, все три пели свою страшную песню.
У Коськова была и другая надежда — должны подоспеть "бэтээры", он их ожидал, а бронетранспортеры с полным боекомплектом — это гарантия того, что операция будет успешно завершена. Надо только немного подождать.
При всей сложности борьбы с душманами полагаться на афганцев, с доброжелательными улыбками встречавших во властных коридорах советских мушаверов, никак нельзя: они продают своих друзей-шурави на каждом шагу, в каждом углу, — при этом часто заглядывают к себе в карман, считают, сколько там банкнот прибавилось после очередного предательства.
Не все афганцы, Конечно, предатели, много людей стойких, серьезных, умных, готовых драться за свою счастливую страну, за свет над ее землей, но иногда Кривошеев отмечал с горьким чувством: а предателей-то становится все больше, словно бы они рождаются, вылупляясь из каких-то куколок, вылезают из сопревших оберток и становятся в ряды радетелей неведомо кого… Кто больше денег даст, на той стороне они и окажутся.
У Кривошеева в Кабуле появился добрый приятель, хороший поэт Дастагир Пандшери, входивший в верхушку партии. Так, Пандшери рассказал однажды, что сорбозы — простые афганцы, воюющие на стороне существующей власти, часто берут в плен душманов, которых надо бы немедленно ставить к стенке, в лучшем случае — сажать в кутузку на время, пока будет напечатан и подписан приговор, но в хаде их определяют в теплую камеру с телевизором, а через несколько дней выпускают на свободу.
Выпускают, естественно, за деньги.
К самому Пандшери как-то пришел дехканин, земляк из его деревни, попросил помочь. Родственник его попал в беду — в хад. Поймали его в какой-то горной банде с автоматом в руках, но бить и пытать не стали, лишь спросили, богатый ли он человек? Мысли у него, конечно, были невеселые, и он, понимая, что из ямы, хотя и теплой, надо выбираться, обратился к своему родичу. А родич — к Пандшери.
Пандшери лишь удрученно покачал головой… "Вряд ли смогу выручить, — сказал он, — бандит есть бандит, он должен обязательно понести наказание". Разговор на этом закончился.
Дехканин в ответ засмеялся и заявил, что в таком разе его родственника освободят деньги. Действительно, через неделю выпущенный из хада душман ел плов с козлиной у себя на дворе и попивал слабенькое пойло, не способное опьянить даже ворону. Собирался купить новый автомат и делился с соседями творческими планами на будущее. Вот такие вот сладкие коврижки кушает ныне афганское общество.
Все происходит на виду у всех, все всё засекают, но никому ничего не говорят, словно бы так и надо, только вот душмана этого, имевшего в родственниках мягкую участливую душу, перевербовали, он теперь хадовским разведчиком будет и пойдет пешком в Пакистан, чтобы глянуть, чего там происходит в подготовительных душманских лагерях.
Либо того серьезнее — теперь в качестве платного шпиона станет пересылать в Кабул карты, чертежи, донесения. Лицо Дастагира Пандшери, хорошего поэта и вообще славного мужика, с которым можно даже пару стопок выпить, несмотря на запреты религии, исказилось, поехало в сторону, но очень скоро он взял себя в руки, повеселел… Хотя, конечно же, проку от такого разведчика будет не больше, чем от козла, отправленного в командировку на грядку редиски…
