Николай Кожевников - Гибель дракона

— Ш-ш-ш... — вкрадчивым шепотом остановил его монгол. Он весь подался вперед, бесшумно снял меховой треух с блестящей подвеской и шепнул: — Выпь кричит. Полночь. Вон, — он махнул головой назад, — видишь? Большая звезда за маленькую забежать хочет. — Помолчав, добавил: — А маленькая звезда — ух! — какая злая... Видишь — красным глазом моргает. Война! — Циндап умолк, вслушиваясь в тишину ночи. И черный бездонный провал летнего неба с искрами звезд, казалось, тоже прислушивался к тому, что делается на земле...

— Товарищ старший лейтенант, — шепнул подползший связной, — подполковник приказал взять кордон.

Карпов вызвал командира роты. Сюда, почти к самой линии границы, подошли два взвода.

— Ну, товарищ лейтенант, — Карпов пожал руку командиру роты, — в добрый час! Вот вам проводник, товарищ Циндап. Приказываю кордон взять без выстрела.

Монгол торопливо возился около камня.

— Что делаешь? — спросил его Камалов. Он должен был идти вместе с Циндапом.

— Трубка прячу. Старый трубка, как друг, дороже золота. Помирать надо будет — побоюсь. Трубку жалко станет. Помру — арат найдет, спасибо скажет. Живой буду — сам возьму.

— Пошли? — нетерпеливо позвал Камалов.

Циндап вскочил на ноги и, принюхиваясь, пошел вдоль границы, удаляясь от домика японской заставы.

— Куда? — тревожно спросил Камалов.

— Ветер. Собаки, — коротко ответил Циндап и прибавил шагу. Невдалеке от кордона пришлось залечь в зарослях шиповника, ожидая, пока подтянутся солдаты.

Одна за другой набегали из степи теплые, ароматные волны, действительно похожие на вздохи. Запахи чебреца, полыни, шиповника, дурман-травы, нежный, еле ощутимый аромат колокольчиков, гвоздики и анемон слегка кружил голову. В двухстах метрах тускло светилось окно японского кордона.

Мягко шуршали травы, приглушенно звучали голоса ночных птиц, в невидимом небе висели желтые звезды.

— Ветер, слышишь? — шепнул монгол. — Идти надо.

Камалов не слышал.

— Палец, палец возьми! — Циндап сунул палец в рот и поднял его над головой, Камалов проделал то же. — Ветер, видишь?

— Вижу. — Камалов почувствовал, как мокрый палец стал холодеть с одной стороны.

— Можно двигаться, — сказал командир роты.

— Пойдем по-тиху... животом пойдем. — Циндап скользнул в густые заросли травы, перевитые у корней прошлогодними сухими будыльями. «Вот пошел животом! — восхищенно подумал Камалов, стараясь не отстать от монгола. — За ним верхом не успеешь».

С запада все ощутимее тянуло холодным ветром, тучи затягивали небо, гася звезды.

Ван Ю не отходил от Карпова.

— Как думаешь, товарищ, — жадно спрашивал он, — сегодня дойдем до моста?

— Дойдем! — уверял его Карпов, тревожно следя за стрелкой, приближавшейся к часу. Кордон должен быть взят в час без четверти. Еще пять минут... Пять минут! Невидимая грань времени делила вчера и завтра. Пять минут — триста ударов сердца, и изменятся обычные понятия о жизни и смерти... Карпов вгляделся в темную колонну машин.

«Да, жертвы будут. Может быть, и он... а так не хотелось бы. Ольга...» — Карпов прерывисто вздохнул и поправил кобуру. А сотни тысяч жизней, отданные прежде за него и за Ольгу? За то, чтобы они сейчас вот дышали, думали друг о друге, мечтали о счастье, берегли будущее...

— Как думаешь, товарищ, — осторожно трогая Карпова за локоть, в десятый раз обратился со своим вопросом Ван Ю, — дойдем?

— Дойдем.

— Скорее надо ходить! — Руки Вана дрожали. — Сколько народа нынче ночью, пока мы ждем, побьет японец, товарищ! Ты не знаешь.

Внезапно ветер налетел бурными порывами. Недалеко блеснула извилистая полоса молнии, и трескучий раскат грома прокатился над головами. Упали первые тяжелые капли дождя.

Шоферы торопливо надевали на колеса автомашин приготовленные цепи.

Рядом остановился саперный батальон. Где-то залязгали гусеницы танков и смолкли.

Оставалось всего две минуты.

— Скоро, товарищ? — Ван Ю стоял перед Карповым.

— Совсем скоро... Увидишь ракету — пойдем.

Секундная стрелка обегала последний круг.

До оккупации Маньчжурии японцами Чанчунь был обыкновенным провинциальным городком. Японцы преобразовали его в столицу Маньчжоу-Го: до основания снесли старые кварталы, расчистили площадки и выстроили современного типа здания. В них расположились министерства, сам император, многочисленные японские советники, а главное — штаб Квантунской армии. Доступ в этот район китайцам был запрещен. Они ютились на окраинах, в дымных и грязных фанзах. Чтобы искоренить все китайское, японцы переименовали Чанчунь в Синь-цзин — «Новая столица».

В эту ночь над Чанчунем разразилась гроза. Проливной дождь залил асфальт улиц бурными потоками. Генерал Ямада задержался в штабе: он не любил сырости. Годы клонились к закату. «Седьмой десяток — это не юность», — усмехаясь, шутил он. Последнее время его очень тревожил ход войны на Тихом океане. К тому же, министр намекал: возможно выступление России. Но, откровенно говоря, Ямада не особенно верил в это. Развязать войну в Маньчжурии, где стоит под ружьем около миллиона отборнейших солдат! И это России — стране, только что закончившей такую кровопролитную войну. Ямада скептически пожимал плечами. Но приказ об усилении гарнизонов на границе с Россией выполнял точно. Он был солдат и приказ чтил свято.

Кабинет командующего, залитый мягким рассеянным светом, в этот вечер казался особенно уютным. После грозы воздух был необыкновенно чист и прохладен. Ямада с наслаждением закурил сигару и потянулся.

Бесшумно ступая по ковру, подошел адъютант и подал пакет. Лицо адъютанта никогда прежде не бывало таким бледным. Ямада удивленно поднял брови, но ничего не сказал. Неторопливо разрезав конверт, он достал плотный лист бумаги и, отведя руку с сигарой в сторону, чтобы не мешал дым, начал читать.

Военный министр, не комментируя, пересылал ему ноту Советского правительства. Реденькие брови Ямады нахмурились. Старчески бледные губы слегка раскрылись, обнажая стертые пожелтевшие зубы.

«После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии Япония оказалась единственной великой державой, которая все еще стоит за продолжение войны... Верное своему союзническому долгу, Советское правительство...»

Ямада торопливо перевернул лист, и дымящаяся сигара с легким стуком упала на пушистый ковер. Ямада схватил бумагу обеими руками.

«...заявляет, что с завтрашнего дня, то есть с 9 августа, Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией».

Комната покачнулась. Адъютант, разбрызгивая, подал стакан воды и затоптал тлеющий ковер. В кабинете запахло жженой шерстью. Ямада отвел руку адъютанта и потер виски.

— Какое сегодня число?

— Девятое августа, господин командующий. Два ноль-ноль.

— Во Владивостоке?

— Два тридцать.

«Почти три часа девятого августа по местному времени. — Ямада злобно оскалил зубы. — А наступления русских нет! Можно еще многое предпринять!»

— Собрать штаб! Начальника штаба ко мне!

Через несколько минут помчались связные, будоража тишину спящего города треском мотоциклов. И почти в это же время послышался в вышине нарастающий рокот самолетов. Задрожали стекла от разрывов авиабомб. Столбы ярко-белого пламени поднялись над Центральным вокзалом. Немного погодя грохнули взрывы в районе Южного вокзала. Вой пикирующих бомбардировщиков слился с пронзительным свистом бомб.

Ямала с ожесточением застучал кулаком по кнопке звонка и срывающимся, визгливым голосом бешено прокричал:

— Свет! Выключить! Немедленно!

Город погрузился во тьму. В кабинете командующего спустили светонепроницаемые шторы. Теперь пламени пожаров не было видно. Но грохот разрывов слышался все ближе. Взрывной волной выбило стекла из окон, сорвало шторы. Ямада остервенело ударил по лампе. Она разбилась и погасла. Но в комнате было светло, как днем. Горело здание жандармского управления. Разваливался на части, засыпая улицу мусором, дом японских советников. Какие-то люди в нижнем белье бегали по асфальту.

— Вызвать истребители! — кричал Ямада в трубку телефона. — Расстрелять командира зенитной части! Где прожектора!?

Когда вспыхнули прожектора и раздались первые выстрелы зенитных орудий, советские самолеты, отбомбившись, уже уходили на север.

В кабинете командующего быстренько прибрали. Пустили в ход штабную электростанцию. Загорелся свет. Все стало как будто бы по-прежнему. Только дыра в ковре и испуганные лица адъютантов напоминали о налете.

Начали поступать сводки. Первым сообщил обстановку Мукден. Читая телеграмму, Ямада раздражался все больше и больше.

«В час пятьдесят минут самолеты противника подвергли ожесточенной бомбежке район арсенала. Взорван пороховой склад. Значительно повреждены цехи танкостроительного и орудийного заводов...»