Богдан Сушинский - Стоять в огне
– Не причитай, доктор Мария, не причитай, – ворчливо прошептал он. – Ну что ты? Держись. Все-таки нас еще двое. Отвернись, я поднимусь. Не ожидал так рано.
– Двое? А… лейтенант? – несмело, настороженно спросила Мария, отворачиваясь.
– Самому хотелось бы знать, что с ним, Мария. Бой был. У лагеря. Сатанинский бой. Мы с Мазовецким – помнишь, тот поляк, что спасал тебя?
– «За Елисейскими полями, мадам»… – пыталась улыбнуться Мария, но так и не смогла.
– …Так вот, я, он и еще несколько ребят были на задании. А вернулись, – вокруг трупы, разрушенные землянки… К счастью, наткнулись на одного нашего раненого… Да что пересказывать?!
– Ну а лейтенант… Громов? О нем этот раненый что сказал?
– Откуда ему знать, что с лейтенантом? – вдруг раздраженно спросил Крамарчук. – Он в дозоре был. Получил свою пулю и лежал. О ком ни спроси – «все погибли, все погибли!..» Будто он сам, лично хоронил их.
– Но отряд ваш?.. Он что, действительно погиб?
– Отряд? Отряд, конечно, погиб. Что тут скажешь? Но кто сказал, что и Беркута тоже нет? Кто его хоронил? Где могила?
– Ох, Андрей, Андрей!.. – прошептала Мария, тяжело вздохнув. – Что ж ты так?..
– Ну, что случилось?! – довольно резко спросил Крамарчук, снова увидев в комнате старуху хозяйку.
– Уходить тебе надо. И тебе, и ей. Через окно. Быстро – через окно. И к лесу…
– Что?! – подхватился Крамарчук, представая перед женщинами в нижнем белье. – Немцы?! Что ж ты тогда, мать Ульяна, мнешься?!
– Потому что сама и выдала вас, – непокаянно объяснила старуха. – Того же хлопца, который тебя, девка, позвал – к полицаям послала.
– Ты?! К полицаям?! – ужаснулся Крамарчук, хватаясь за гимнастерку и ремень с двумя парабеллумами.
Но Мария уже все поняла. Бросилась к окну, оттянула верхние и нижние шпингалеты, расстегнула его настежь…
– Сам идти сможешь? – спросила она, уже стоя одной ногой на подоконнике.
– Смогу. Ты же меня, мать Ульяна, христопродавка, лечила!.. – возмущался Николай, поспешно одеваясь. – Сволочь же ты!!
– А ночью хотела зарубить, – холодно прервала его старуха. – Да удержал Господь Бог от греха. – Она стояла посреди комнаты, ничуть не пугаясь ярости партизана, ни на шаг не собираясь отступать. – Может, они и догонят вас. Но пусть не в моей хате… Пусть в лесу. Или в поле.
– Но почему ты так, почему?! – рассвирепел Крамарчук.
– Вы-то, иродово семя, моих в тридцать седьмом, небось, не жалели. И мужа, и сына – обоих! А я, вот, и после этого не озверела… Да ты убей, убей, если уж настолько лют на старуху. Вы до войны вон сколько люду настреляли, большевики-чекисты проклятые! Теперь вам – что кровь, что вода…
– Да кто же их расстреливал – я, что ли?! Или, может, она, медсестра?! Что ж ты, христопродавка?.. – все еще изливал душу Крамарчук, отлично понимая, что все его доводы уже не имеют смысла. – Мария, вот тебе пистолет! К оврагу, в лес!.. – крикнул он, выбираясь через окно вслед за медсестрой. – К оврагу – и в лес! Я прикрою. Давно мы с ними, голубками, не виделись. Ну где там они?! Помолись и ты за меня, старуха. Не ты первая предаешь… А я – вот он! На всякого Иуду – по Крамарчуку.
Он так и отходил к лесу, не поворачиваясь спиной к дому, где его предали, зажав в одной руке парабеллум, а в другой – шмайсер.
– Беги, Крамарчук, беги! Они уже у дома! – негромко крикнула Мария, скрываясь за кустарником предлесья.
– И я – вот он. И утро нежаркое. В самый раз. И для боя, и для смерти.
«А ведь когда я спросил старуху о лесе, который виднелся из окна комнаты, – вдруг вспомнил Николай, – она ответила, что это лишь маленький, гектаров на двадцать лесочек, к которому со всех сторон подступают поля». Поэтому, увидев, что вслед за приближающимися к лесу шестью полицаями из села выезжают три мотоцикла с немцами, понял: пробиваться через него – только время терять. В поле их все равно настигнут.
– Ну, что остановился? – вернулась к нему Мария. – Бежим!
Крамарчук стоял за толстым стволом старой сосны, на пригорке, с которого хорошо видны были и поле, и бегущие полицаи, и мотоциклы. Его неспешность выводила Марию из себя.
– Смотри: эти сволочи идут по нашим следам. Земля влажная, вот они и… Сейчас возьмем влево, вон по той каменистой тропке. Чтоб без следов. И пропустим их. Слева, у леса, – кустарник. Пропустим их и заползем туда.
– Но оттуда же отходить некуда. Лейтенант наш никогда бы…
– Лейтенантов здесь нет! – резко прервал ее Крамарчук. – Делай, что велят!
Полицай, шедший в цепи крайним, неуклюже протопал метрах в двадцати от беглецов. Каратели громко переговаривались и пьяно, безбожно матерились, негодуя по поводу того, что в такую рань приходится шастать по росной траве, по лесу… Они были уверены, что партизаны прячутся где-то в глубине леса или вырвались в поле.
Подъехав к опушке, немцы тоже выскочили из машины и растянулись в цепь. Чуть позади них, старательно вынюхивая предлесье стволами пулеметов, по-лягушачьи прыгали мотоциклы.
Каменистым ложем высохшего ручейка Крамарчук и Мария добрались до кустарника и залегли за ним со стороны поля, так что с одной стороны их прикрывали кусты, с другой – похожий на бруствер каменистый холмик. Вот только подняться в этом окопчике было невозможно.
– Это я виноват, Мария. Дернул меня черт вызывать тебя. Возвращаться в село тебе больше нельзя. – Солнце восходило из-за каменистого холма, и вся простиравшаяся влево от них долина казалась Крамарчуку каменистой пустыней. Однако пустыня эта не пугала его, не отталкивала; наоборот, хотелось встать и идти, бесконечно долго идти этой долиной, ориентируясь только по солнцу, которое и само сейчас представало перед ним далеким пустынным миражом. – Что тебе дальше делать, я не знаю.
– Исповедуйся, исповедуйся… – миролюбиво, но почти требовательно проговорила Мария, провожая взглядом исчезающих в лесу немцев и полицаев. – Это облегчает. Но сначала объясни, как ты здесь оказался? Андрей послал? Только правду. Однажды, когда вы с поляком Мазовецким вырывали меня из рук полицаев, ты уже врал. А все свелось к тому, что Громов не хотел, чтобы я попала в отряд.
56
Держа наготове оружие, они лежали голова к голове, прижавшись плечами к тому, более мелкому, откосу, что прикрывал их со стороны кустарника. Рядом с Марией Крамарчук почему-то чувствовал себя спокойнее и надежнее, чем чувствовал бы себя рядом с опытным, закаленным в боях солдатом. Наверное, потому, что Мария была с ними там, в доте «Беркут», на левом берегу Днестра в июле сорок первого. Она выдержала всю осаду их подземной крепости и вырвалась из этого подземелья вместе с ним и лейтенантом Громовым, когда, так и не сумев выбить их из упрятанных под семиметровые скалистые своды орудийных и пулеметных точек, гитлеровцы заживо замуровали их в доте.
Это чудо, что судьба снова свела его с Марией. Но, может, именно это чудо и называется судьбой? Даже если она свела их не для совместной жизни, а для совместной смерти.
– Все намного сложнее, Мария, – тихо ответил Крамарчук, прислушиваясь после каждого слова. – Я рассказал правду: отряд погиб, лагерь фашисты снесли. Тот раненый, которого мы встретили, утверждал, что Беркут погиб. Это было последнее, что он в состоянии был сказать. Больше расспрашивать было некого. Ребят, с которыми ходил на операцию, я тоже растерял. Одни погибли, другие, возможно, где-то бродят по лесу…
На чахлом клене, черневшем рядом с кустом, расстрекоталась сорока. Каждый, кому знакомы были голоса леса, понимал: так она стрекочет лишь тогда, когда рядом опасность, чаще всего – когда видит вблизи человека. Не раз там, в лесу, Крамарчука заставляло настораживаться именно такое стрекотание, и каждый раз оказывалось, что где-то вблизи засада полицаев, партизанский пост или кто-то скрывающийся от фашистов.
– Пальнуть бы ее, болтуху лесную, – пробормотал он. – Так ведь не пальнешь.
– Попробуй камнем, – посоветовала Мария. – Вон и ястреб тут как тут. Проверяет, по какому поводу шум.
– Кружит, как над добычей. Собственно, так оно и есть – добыча. Только не твоя, соколик, не твоя.
– И не немцев, Крамарчук, – полушепотом отозвалась Мария. Она продолжала обращаться к нему так, как привыкла в доте: по фамилии, по званию. – Если что… Не отдавай меня им, слышишь? Я-то сама себя, наверное, не смогу… воли не хватит. Но ты не отдавай.
– Еще одна расстрекоталась, – поерзал Крамарчук, потирая о камни залежалую спину. А потом, ухватив горсть мелких камней, швырнул их в крону клена. Он не видел, взлетела ли сорока, но крика ее больше не слышал. Немного покружив над ними, исчез куда-то и ястреб. А еще минут через десять они снова услышали рокотание мотоциклов и где-то совсем рядом, буквально в нескольких метрах, – немецкую речь.
– Слишком близко мы друг возле друга, – прошептала Мария то, о чем подумал сейчас и Крамарчук. – Одной очередью скосят.
