Александр Великанов - Степные хищники
— Егор, а почему ты думаешь, что Чека обо мне знает? Откуда они могли проведать об этих делах?
— Откуда? Я сказал.
— Будет врать-то!
— А я не вру. Ей-богу, не вру.
— Врешь. Зачем это тебе понадобилось им рассказывать?
— Чудак! Для доверия. Чтобы веру ко мне имели. На двух хозяев, милок, так-то работать: и тем, и этим кое-что носить надо. Тебе же это не повредит, потому что таким, как ты, дорога назад отрезанная. Мне, конечно, тоже. Да ты чего глазами меня буровишь? Чего насупился? Я, Семен, к тебе всей душой. Ей-богу! Ты для меня соответствуешь, и я для тебя все сделаю. Хошь, велю, и Манька спать с тобою будет? Хошь? Ее на всех хватит. Ей-пра! Я — не жадный, мне жадовать жизнь не позволяет, — сегодня жив, а завтра, глядишь, закопали. На прошлой неделе в Ртищеве чуть было не влип: привязались двое, почему у меня морда молодая, моложе, чем в документах. Я говорю, что в мамашу уродился, — та до шестидесяти годов, как огурчик, свеженькая была. Не верят, пойдем, говорят, в Ортачеку. А черта ли мне там делать с липой на руках? У них такие стекла есть, — подделанную бумагу зараз разгадывают. Туда-сюда, как отвязаться? Попятился я на край платформы и чебурах на рельсы, — вроде оступился. Лежу, охаю, говорю: встать не могу, ноженьку, наверное, сломал. Они, дураки, поверили, стащили меня с рельсов, посадили на платформу в холодок и ушли за носилками. Ну, я, конечно, дожидаться не стал: по-за вагонами, по-за вагонами и ходу. Ушел, как бабушкин колобок… Ик!.. Что-то развезло меня с устатку. — Егор с трудом поднялся, покачиваясь дошел до кровати и, как был, в сапогах плюхнулся на чистое одеяло.
— Ты не думай! Насчет Маньки я не хвастаюсь. Слово дано — выполню. Я же знаю, чего тебе требуется. Хе-хе-хе! От меня не укроешься…
Вскоре его речь перешла в бессвязное бормотание. Подперши подбородок кулаками, Семен смотрел на уснувшего Егора. Тяжелые думы, как жернова, ворочались в мозгу: «Что делать, где выход? Податься за Волгу? С конями сейчас, в водополье, не переправишься, а пешим… нет, пешим нельзя: без лошадей пропадешь. Нечего об этом думать; пока вода не спадет, придется с Поповым куликать… А с Егоркой что делать? — С Егоркой давно пора рассчитаться…»
Семен очень удивился, что такая простая мысль не пришла к нему раньше. «Кончать его надо, при первой же перестрелке», — бесповоротно решил Семен и облегченно вздохнул.
В этот момент дверь отворилась, и вошла Маруся. В руках у нее была миска с огурцами.
— В пяти дворах была, едва разжилась… А он уже спит?
Поставив миску, Маруся предложила:
— Испробуй игурчика[50], Сеня!
— Спаси Христос! Не тянет меня на соленое.
— Добрые игурцы. — Выбрав, какой покрепче, Маруся откусила большой кусок и с хрустом начала жевать. Смотреть со стороны — не грозная атаманша, а лакомка-девчонка. Вглядишься ближе — у этой «девчонки» синью подведены ввалившиеся глаза, лицо, как застиранный ситец, взгляд жестокий и бесстыдный.
Семен колебался: спросить или не спрашивать. Наконец, решился:
— Устинья, скажи начистоту, на кой ляд он тебе сдался?
— Нас, баб, тебе, Семен, не понять.
— Думается, что он у тебя, как репей в собачьем хвосте — колется и мешает. Без него тебе будет лучше.
Сказав последние слова, Семен сообразил, что говорить этого, пожалуй, не следовало. Действительно, почуяв недоброе, Устя вскинулась:
— Сенька, ты к чему этот разговор завел? Что задумал? А?
— Да ничего. К слову пришлось, — смутился тот.
— Не ври! По глазам вижу, что врешь, — Устя перешла было на крик, но тут же стихла. — Сеня, милый, прошу тебя! Ох, господи! — подойдя вплотную, заглянула в глаза. — Выбрось эти думки из головы!
Семен молчал.
— Обещай мне, что плохого ему не сделаешь! Да? Ведь он последняя моя утеха, и ты не смеешь… Слышишь? Или… — В одно мгновение из грызловской Маньки она превратилась в ту Марусю, которая не так давно гремела по Заволжью.
Семен почувствовал это.
— Брось, Устинья Матвеевна! Не расстраивайся! Чего расшумелась? Ничего я не умышлял, померещилось тебе, и он мне нужен, как прошлогодний снег.
— Смотри, Семен! В случае чего я тебе не прощу.
Продвигаясь на запад, банда Попова заняла большое село Бакуры, расположенное примерно в центре прямоугольника, образованного линиями железных дорог Саратов—Москва, Балашов—Пенза и Аткарск—Петровск. Эти дороги давали крупное преимущество красному командованию: можно было быстро перебрасывать воинские части и использовать бронепоезда и бронелетучки.
В просторном зальце поповского дома под фикусами и олеандрами сидели двое: Попов и только что возвратившийся с рекогносцировки[51] командир полка Кузнецов. На Кузнецове болотные сапоги с высокими голенищами, и от двери до кресла, на котором он сидел, остались на крашеном полу ляпки жирной грязи. Он чуть-чуть навеселе, в глазах лукавая ухмылка.
— Сердоба разлилась морем, — не спеша докладывает Кузнецов, разглаживая усы. — Конницу кое-как переправим, о пехоте разговора не может быть, а обозы… с обозами ничего не сделаешь.
Попов мрачен.
— Чертова непогодь!.. А ты чего скалишься? Не понимаешь, что ли, в какую западню нас загнали!? Справа железная дорога и Сердоба, да еще Хопер, слева — опять-таки железная дорога и спереди она же, будь трижды проклята! Ты, может быть, надеешься со своей конницей выскочить из мешка? Не выскочишь! Железная дорога — это, братец мой, бронь-поезда, летучки, это пушки на платформах, да еще там, где их совсем не ждешь. На колесах куда хочешь и сколько хочешь бросай резервы, лупи противника в хвост и гриву. Понял? И радоваться тут совсем нечему.
— Я не радуюсь. С чего ты взял? — посерьезнел Кузнецов. — А из мешка выйти можно ночью.
— По этакой грязи двух ночей подряд не хватит.
— Не бойся, — прорвемся в Донскую область, казаки поддержат, — попробовал Кузнецов утешить атамана.
— Был казак, да весь вышел, — не согласился Попов. — А мужика от нас законом о продналоге откололи, и мы мужику теперь без надобности.
— Ну и шут с ним, с мужиком! Подумаешь, радость! До тепла продержимся отрядом, а там уж по хуторам гулять будем.
Попов сморщил лицо:
— Не то ты говоришь! Надо в леса к Антонову. В степях за Волгой до сих пор действуют Серов, Аистов, Пятаков и здорово действуют.
— По-твоему, нам следует идти за Волгу? — грозно спросил Попов.
Он положил руку на кобуру пистолета. Ставши командиром, Попов приходил в бешенство, если кто-либо тянул банду в глухие места. Всего несколько дней назад он застрелил Бурнаковского, настаивавшего на возврате в Заволжские степи. Кузнецов хорошо помнил это и поспешил исправить оговорку:
— А мне-то что! Куда скажешь — туда и пойдем. Один черт на дьяволе, была бы самогонка.
— У тебя на уме одна самогонка! В общем, еще сутки подождем связных от Антонова, если же не придут, будем пробиваться на Кузнецк, к Пензе и оттуда кружным путем на соединение с Антоновым. Ударим пехотой, пусть вся поляжет, а с конницей пройдем.
Пока Попов ждал связных, красные надвинулись с севера и с востока. Бандитам пришлось оставить Колемас и Малую Сердобу, а к исходу дня и Асметовку. Но тут прибыли долгожданные представители от Антонова, и на переговоры с ними ушел еще один день. Посланцы Антонова определенно не советовали идти на Сердобск, даже в том случае, если удалось бы переправиться через Сердобу: в Сердобске стояли две летучки и семь эшелонов пехоты. Против обходного движения через Кузнецк и Пензу они не возражали, и Попов приказал двигаться на север.
В авангарде пошел полк Кузнецова с приданным ему отрядом Маруси. Кузнецов беспрепятственно занял Бакуры (красных частей в них не было) и до прихода своей пехоты выставил заставы: сотню своего полка — в Комаровку и отряд Маруси — в Турзовку.
Через какой-нибудь час Маруся подходила к Турзовке с запада, а навстречу ей с востока шел эскадрон, в котором служила Таня Насекина. Командовал эскадроном Мидзяев, друг и сослуживец Щеглова по Чапаевской дивизии.
Денек выдался погожий. Черные пашни парили под солнцем, а в миражной дымке причудливо переливались поднятые над горизонтом дальние поля и перелески. Над головой звенели жаворонки, перекликались журавли, где-то в стороне гагакали гуси. Головные дозоры Мидзяева осмотрели крайние дворы и условными знаками сообщили, что в деревне никого нет. Мидзяев съехал с дороги, остановил коня и, достав бинокль, принялся обшаривать окрестности. Севернее этого места по большой дороге, обозначенной, как вешками, телефонными столбами, должен был двигаться к Комаровке дивизион Щеглова. Но сколько Мидзяев ни смотрел, на большаке он никого не обнаружил.
«Где-то задержались, — недовольно подумал комэск. — Или случилось что?» — нахмурился он, но тут же повеселел: из оврага на той стороне реки вынырнули два всадника. Боковой дозор? Наверное. Мидзяев приложил бинокль к глазам. В полукружьях стекол отчетливо вырисовывались кавалеристы. Они ехали с винтовками, поставленными прикладами на бедро, настороженные, готовые каждую минуту ко встрече с врагом.
