Борис Краевский - Повесть об одном эскадроне
Да, невесело, ох как невесело было на душе у Гришки. Однако в сене беду не пересидишь. Мальчик выбрался из-под стога, отряхнулся, обобрал с рубахи и штанов сухие травинки и пошел в хату умываться.
Но в этот момент где-то совсем близко раздались громкие чужие голоса, лошадиное ржание, дробный перестук хорошо смазанных колес.
— Эй, кто есть, выходи-и-и, — протяжно разнеслось в утренней тишине.
Гришка выглянул на крыльцо. На дороге стояло несколько подвод, запряженных сытыми лошадьми. Возле них топали, разминая ноги, десятка полтора солдат в незнакомых зеленоватых шинелях с погонами. Впереди, положив руку на пистолетную кобуру, стоял офицер.
— Выходи-и, — снова закричал он.
Испуганно пискнула дверь, за ней вторая, третья. Скоро почти все хуторяне стояли возле подвод, с опаской поглядывая на винтовки, блестевшие за плечами солдат. Дед Андрон вышел последним. Он был старше других, с большой седой бородой, и офицер, начав свою речь, обращался-главным образом к нему.
— Поздравляю вас, мужики, с освобождением, — чеканил он слова. — Доблестные войска генерала Деникина прогнали большевиков с вашей земли. Мы будем гнать краснопузых до самой Москвы, отвоевывая вам свободу! Но вы должны нам помочь. Нужны продовольствие и фураж. Через час чтобы было собрано!
Крестьяне молчали, только дед Андрон что-то пробормотал в бороду.
— Что ты говоришь, дед? — обратился к нему офицер. — Громче, громче!
— Можно и громче, — насупился старик. — Чего, говорю, меня освобождать было. Не связанный лежал… А продуктов у нас нету.
— Молчать! — закричал офицер и подскочил как-то боком к старику.
Дед Андрон потупился. В голове пронеслось: «Напрасно связался с этим бешеным, ишь злой, что пес цепной…»
— Смотри мне в глаза, сволочь! Комиссар? Большевик? — кричал офицер, косясь на собравшихся крестьян. Те угрюмо наблюдали за происходившим. Солдаты придвинулись ближе.
— Смотри в глаза! — офицер стеком поднял голову деда Андрона. Неизвестно, что он прочитал во взгляде старика, только вдруг размахнулся и с силой ударил его по лицу. Дед Андрон пошатнулся, в толпе кто-то громко вскрикнул. В то же мгновение к офицеру бросился Гришка и с криком «Деда!» повис на поднятой для второго удара руке.
— Щенок! — офицер стряхнул паренька на землю, словно кутенка, и стал не спеша расстегивать кобуру нагана. Соседка деда Андрона всхлипнула.
— Беги, сынок, — прошамкал дед, — видишь ведь, какие люди-то.
По сивой, с желтизной, бороде Андрона ползла струйка крови.
Гришка метнулся к плетню.
— Стой, стой! — закричал офицер, выхватывая наган…
Едва Гришка перевалился через плетень, грохнул выстрел. Пуля взвизгнула где-то совсем близко. Вобрав голову в плечи, Гришка стремглав бросился по косогору вниз. Оглянувшись, он заметил солдата, перелезающего через плетень, потом сзади раздались еще выстрелы, но деревья, обступившие овражек, уже заслонили его.
Гришка мчался, не разбирая дороги. Кругом мелькали низкорослые деревья, и вдруг словно из-под земли перед ним выросла фигура.
— Стой, сынок! Куда опешишь? — вполголоса проговорил незнакомец. Гришка весь сжался, ожидая чего-то страшного, но вдруг увидел большую алую звезду на фуражке человека.
— Красный! — Гришка даже присел от неожиданности.
— А какой же еще, — спокойно ответил человек. — Что там за шум? Кто стреляет?
Гришка коротко рассказал.
— А ну пошли, сынок, да поскорее, — легонько подтолкнул мальчика красноармеец. — Будем деда твоего выручать…
* * *Солдаты разошлись по хатам. Оттуда слышались причитания женщин, скрип отрываемых половиц, грохот опрокидываемых горшков. Офицер приказал «тряхнуть большевистское гнездо», и солдаты со знанием дела принялись за грабеж: вытаскивали из потайных углов завернутые в чистое тряпье куски сала, не брезговали «освободители» и самоваром, и крепким полушубком.
— Оде о слово — «грабьармия», — негромко повторял дед Андрон, сидя на завалинке. Голова старика гудела от ударов, он поминутно сплевывал в серую пыль густую слюну с кровью из разбитого рта.
Дед беспокоился за Гришку. Вот ведь какой парень оказался! Чужой, не родня, а кинулся выручать старика. Правильный хлопчик; если Гришка цел, если вернется, надо оставить его при себе. Хватит парею по свету кружить. Пусть живет заместо внука. И ему хорошо, и деду легче: годы-то немалые — седьмой десяток кончается.
Старик приподнялся и выглянул через плетень. Может, мальчишка прячется где-нибудь неподалеку? Но вместо Гришки увидел, как на повороте дороги, что уходила за рощу, выросли вдруг клубы пыли, а за ними показались всадники.
«Не помощь ли грабителям? — мелькнуло у него в голове. — Вот напасть, весь хутор начисто разнесут».
Но конники вдруг развернулись в лаву, выхватили шашки и с гиканьем и свистом ворвались в деревушку, стреляя на скаку. Дед увидел, как передний конник с забинтованной головой срубил выскочившего на дорогу офицера. Другой, гибкий, похожий на цыгана, на всем скаку прыгнул на фельдфебеля, застывшего, у калитки крайнего дома. Над головой старика взвизгнула пуля…
Как попали сюда красные — дед гадать не стал, быстро побежал за дом, в погребок: шальных пуль он боялся, хотел умереть своей смертью.
Бой был коротким. Солдаты, увлеченные грабежом, заметили красноармейцев только тогда, когда те уже окружили хаты. «Освободители» безропотно подняли руки, дали себя обыскать, обезоружить и наперебой уверяли разведчиков, что в душе они красные, а белым служат только по принуждению.
— Это что, тоже по принуждению? — спросил Ибрагимов, вытаскивая из-под гимнастерки неестественно полного солдата шелковую девичью косынку, которая, должно быть, всю жизнь хранилась на дне сундука.
— У меня стащил, ирод, — всхлипнула стоящая неподалеку баба.
— Бери обратно, хозяюшка, — распорядился Ибрагимов и зло сверкнул на солдат своими черными татарскими глазами. — А ну, «красные в душе», вываливай, что награбили, живо!
— Правильно, Ибрагимов, — поддержал его подошедший Дубов. — И обыскать получше надо.
А то, может, забывчивые есть, не вспомнят, в какой карман положили.
— Детушки, родимые, — спрашивал дед у всех красноармейцев, — парня тут не видели? Гришку?..
— Цел парнишка, с нами он, — ответил ему дюжий красноармеец. — Внук он тебе, дедушка, или сродственник?
— Да вот, поди ж ты, был чужой, а теперь вроде родного.
К старику подбежал сияющий Гришка.
— Жив, деда, — обрадовался он. — А я уж боялся — убьет тебя беляк окаянный. А вот дядя Фома. Это его я в роще нашел и про беду рассказал.
— Ну, это еще надвое сказано, кто кого нашел, — засмеялся Харин.
Тем временем несколько бойцов закончили разгружать возы. Как видно, «грабькоманда» и до хутора успела кое-где побывать. Среди поклажи оказались и мука, и шесть свиных окороков, в бочонок сметаны.
— Глянь-ка, товарищ командир, — засмеялся боец, разгружавший первую подводу. — Запасливый народ, — и он поднял аккуратно обвязанную соломой четверть, в которой булькала мутноватая жидкость.
— Первач? — деловито осведомился Дубов и откупорив пробку, понюхал.
— Самый что ни на есть, грушевый…
Вокруг столпились разведчики. Впереди всех стоял Швах и смотрел на бутыль, хищно вытянув шею.
— Что, всем по баклажке хватит? — спросил Дубов, как бы прикидывая на глаз, сколько самогона в объемистой посуде, и тут заметил, как Яшка передвинул свою флягу на живот. — Ну-ка, Швах, займись, — он протянул Шваху бутыль. Разведчик бережно принял ее на вытянутые руки.
— Один момент…
— Вот именно, один момент, — голос Дубова вдруг стал жестким, глаза сузились и потемнели, — Самогон выльешь… к чертям, ясно? Забыл наш разговор?
Яшка секунду оторопело смотрел на командира, затем придал своему лицу выражение предельного отвращения к самогону и ответил:
— Так я ж и сам так полагал… Один момент — и нет его…
Провожаемый взглядами всего эскадрона, он подхватил зеленоватую бутыль под мышку и вынес на обочину дороги. Поставил, полюбовался с минуту и, вздохнув, поднял тяжелый камень.
Эскадронцы были народ хороший, крепкий во всех отношениях и в общем — непьющий. Но уничтожить добро, вылить вот так, в дорожную грязь, ценную влагу — этого многие не одобряли. С детства запомнили, с каким благоговением откупоривали по праздникам их отцы и деды такие же бутыли, как дочиста, до капли выпивали их содержимое, как бегали к соседям в разгар хмельного застолья попросить еще полбутылки…
Поэтому красноармейцы хмуро, с тяжелым сердцем следили за тем, как Яшка взмахнул рукой и как вместе с осколками зеленого стекла полетели во все стороны ароматные брызги.
Все время, пока красноармейцы разгружали подводы и возвращали крестьянам награбленное, Гришка вертелся возлё Фомы, которого считал самым главным красным. Несколько раз он пытался заговорить, но Фома, занятый своими делами, не обращал на него внимания. Наконец, выбрав момент, он подошел к красноармейцу:
